– Ну как, ребята, все нормально?
– Все ништяк, – Сережка Колеся ей отвечает, – да только холодно тут у вас ужасно!
– А что, вам разве не… – И такие знаки глазами делает.
– Да нет, – недоуменно пожимает плечами Серега.
Буквально через минуту появляется та дама и ставит на стол две бутылки. Две бутылки неопределенного содержимого. То есть что-то там, натурально, плещется, но, что именно – этикетками никак не обозначено, а пластмассовая пробка дает возможность предполагать что угодно – от домашней настойки до самогона.
Мы так постояли над этим несколько минут, а потом решили дать барабанщику попробовать. Он у нас самый смелый был. Он, конечно, сначала отнекивался и вообще всячески пытался отмазаться, но мы единогласно выбрали его самым смелым и налили полную кружку жидкости:
– Пей, Костя.
Чтоб вы поняли, кружки в армии были железные, трехсотграммовые. В общем, выпил Костя честно все предложенные ему триста грамм и стоит, соображает – что же это могло быть? Смотрит, стало быть, на нас. А мы на него. И отчетливо видим, как по его челу проносятся все цвета радуги – очень красивенько так, знаете, полосками. Как испорченный телевизор – синяя полоса, за ней красная пошла, потом зеленая… А Костя стоит и даже не дышит.
– Ну, что там? – торопим мы его.
Всем же тоже хочется выпить уже, но боязно. Иди знай, что там эти ПВОшники у себя пьют.
– Шило, – выдохнул наконец-то Костя.
Спирт то есть. Класса чистый, рода неразбавленный.
А у шила есть одна особенность. Уж и не знаю почему, но, ежели его не запивать, то он до-о-о-олго в кровь не идет, но стоит после него стакан воды бухнуть – все. Пиздец, приплыли.
Костя долго держался, знал, что запивать нельзя. Но голод, знаете, не тетка, а сушняк не дядька. В общем, в какой-то момент Костя выпил водицы.
Дальше происходит следующее: подходит к нам одна девочка и говорит такая:
– Ой, мальчики, а можно я с вами спою?
– Конечно можно. Что ты петь умеешь?
– Я умею петь песню Аллы Пугачевой «Миллион алых роз».
Не проблема. Начали играть. Сыграли вступление, девочка спела первый куплет, второй, третий, тут и концовка подошла, ан – нет. У Кости есть одна особенность организма – когда он выпивает, его уже невозможно остановить. То есть никак. Ничем. Все. Чувак работает, и ему все по фигу. Причем в любом состоянии ритм железно держит – хороший барабанщик. Но слово «кода» для него уже не существует. Я ему уже всеми глазами, и руками, и клавишами показываю, мол:
– Трям! Трям, Костя, концовка уже. Трям! Кода.
Но нет! Не такой человек наш Костя! Он категорически не верит в концовку и продолжает барабанить. И мы, соответственно, за ним.
Я снова играю вступление, девочка начинает петь песню сначала. Первый куплет, второй, третий… Вся песня по кругу, дубль-два, для военных. А Косте уже хорошо. Зачем останавливаться, когда можно так замечательно барабанить?
Я снова играю вступление, а девочка, совершенно растерявшись, начинает петь по третьему заходу.
Первым не выдержал басист.
Нагло поправ все устои и правила приличного поведения на сцене, он просто положил бас и ушел за стол. За ним гитарист, я тоже в какой-то момент понял, что Костю останавливать просто бессмысленно. Проще остановить паровоз голыми руками. Девочка тоже куда-то свалила, и тут происходит замечательная фишка: Костя, не останавливаясь, продолжая играть сольно, начинает, простите, блевать.
Ага, прямо на барабаны, куда же ему еще блевать-то?
Прямо на снейр.
Но не останавливается и палочкой так – раз! Бух – и маленький салютик такой. Бе-е-е-е, трах по барабану – еще салютик…
* * *
А потом Костя пропал. Просто проебался, и мы его долго не могли найти, хорошо, что с нами был паренек, который умел на барабанах играть.
А Костю мы ближе к концу вечера нашли возле столовой.
Он стоял, безвольно опустив руки, прислонившись головой к стене, и – спал. Просто мертвый был.
Мы его потом в машину с инструментом погрузили и в часть привезли. Все еще в бессознательном состоянии. Он только наутро проснулся и ничего не помнил.
Так что, друзья, не пейте триста грамм небодяженого шила.
А если и пьете – не запивайте!
Про похороны. Цинично
В следующее воскресенье, где-то в пятницу, к нам приедут музыканты показывать музыку.
Из армеизмов
5 ноября 2006 года Ромик, дорогие мои друзья, отмечал свой день рождения на кладбище. Ага. На жмуре.
Решили мы с пацанами с утреца водкой затариться.
Пацанов много, стало быть, и водки немало должно быть. Решили брать ящик – двенадцать бутылок. Этого человек на десять должно было хватить. Нормально. А в руках же не понесешь. Тяжело ведь. Так послали мы товарища прапорщика в штаб, чтобы тот под каким-нибудь благовидным предлогом выбил нам армейский автомобиль. Возвращается товарищ прапорщик уже буквально через несколько минут, мрачный как туча:
– Что случилось, Лаврентьич? Не дали машину?
– Дали, через час выезжаем.
– Ну отлично.
– На жмура выезжаем. Телефонограмма пришла. Жмур дубовый.
Для тех, кто не в курсе: дубовый жмур – это похороны какого-нибудь офицера, на которых должен играть военный оркестр. Безо всякой, разумеется, оплаты.
Не самое лучшее проведение дня моего рождения. Но нет худа без добра: зато есть легальная машина.
Начали собираться – оп-па! Ни одного тубиста в оркестре. Один в отпуске, другой тоже не помню куда проебался. В общем, вафли. Басовая партия – одна из самых важных в похоронной музыке. Что делать? И тогда смелый Борька Черепахин – саксофонист – говорит:
– Хуйня, вы мне быстренько гамму покажите, я дуть научусь и сыграем.
Короче, буквально за какие-то полчаса научили мы Борьку на тубе играть.
В общем, выехали мы на жмура, а по дороге успели заскочить в ларек и купили-таки ящик водки с закусончиком.
Ну, про вынос тела рассказывать не буду – ничего интересного. Играли нормально, Борька, вспоминая гамму, по нотам играл сравнительно правильно.
Самое интересное было на кладбище.
Офицер, видать, знатный был. Несколько десятков человек собралось почтить память усопшего, и каждый считал нужным рассказать про него что-нить хорошее. В общем, поняли мы, что похороны растянутся надолго. А у самих уже трубы горят – ящик водки своею доступностью, буквально, жжот зрение. Долго ли, коротко ли, товарищ прапорщик присвистывает и делает нам всяческие знаки – мол, «отойдемте, товарищи».
Подошли мы к соседней могиле, раскупорили водяру, разложили закуску и давай балагурить и выпивать и меня с днем рождения поздравлять. А между выступающими, раз в десять, примерно, минут, обозначали какой-нибудь похоронный марш.
«Обозначали» – это очень точно сказано, ибо, чем больше выпивали, тем веселее становились, чем веселее становились – тем сложнее было играть. Доигрались до того, что вместо похоронного марша сыграли им «День Победы». Но очень медленно, никто и не заметил. А может, и заметили, нам уже как-то все равно было. Тем более что Борька уже нажрался и играл на басу по принципу «играл, не угадал ни одного звука». А там же партия такая тягучая, у тубы. Взял ноту и тя-а-а-а-анет… А так как гамма уже после «рощи первых бутылок» была забыта, то и брал Борька что ни попадя.
Нас это так веселило, что в какой-то момент наш жмур прислал представителя, который попросил смеяться потише. В общем, за какой-то час, пока покойничка пытались уложить в могилу, мы с братьями-музыкантами нахуюкались по полной программе, так что на вечер водки не осталось.
А нам и не надо! Мы уже готовые.
В общем, начали виновника торжества в могилу опускать. А там же караул, он должен три выстрела сделать, пока мы гимн Советского Союза играем.
Прапорщик говорит начальнику караула:
– Стреляйте быстро.
– Это как это быстро?
– Быстро стреляйте, мы играем укороченную версию.
Укороченная версия гимна состояла в том, что игрался первый такт, а после него сразу последний. Такое вот попурри. Это потому, что уже не терпелось со всем закончить и поехать добухивать ( хотя добухивать там уже немного оставалось ).
Начальник караула поморщил репу и обещал стрелять очень быстро. Сказать честно, у них все равно не получилось успеть. Последний выстрел был сделан уже тогда, когда оркестр был на соседней могиле – там, где бухло с хавчиком разложено было, – собирал, допивал и, весело гогоча, погружался в машину.
Это были самые веселые похороны в моей жизни.
Случай в армии
Будешь тут у меня сидеть до конца своей жизни, я сегодня до семи дежурю.
Из армеизмов
Служил у нас один хохол. Звали его Серега, но для конспирации будем называть его, скажем, Грицько. Такой хохляцкий хохол. С хекающим хе, все как положено. Он даже слово «гюйс» выговорить не мог. Бывалоча пацаны говорят ему:
– Грицько, иди сюда, скажи «гюйс».
– Хуст!
– Гриня, не «хуст», а гюйс. Ну скажи: гю-ю-ю-юйс.
