Глава 2. Искусство быть Фелицей
1
Прекрасное знание и тонкое понимание психологии, умение ладить с самыми разными людьми и использовать их лучшие качества, мириться с их недостатками, если они компенсировались компетентностью и талантом, — вот что прежде всего отличает Екатерину-императрицу. С самого начала царствования она сознательно старалась изменить саму атмосферу царского двора, принципы подбора высших должностных лиц империи. Так, в ответ на просьбу об отставке П. А. Румянцева, бывшего в фаворе у Петра III и потому опасавшегося опалы в новое царствование, она отвечала: «Вы судите меня по старинным поведениям, когда персоналитет всегда превосходил качества и заслуги всякого человека, и думаете, что бывший ваш фавер ныне вам в порок служить будет, неприятели же ваши тем подкреплять себя имеют. Но позвольте сказать: вы мало меня знаете. Приезжайте сюда, если здоровье ваше вам то дозволит: вы приняты будут с тою отменностью, которую ваши отечеству заслуги и чин требуют». И это написано Румянцеву, еще не совершившему самых знаменитых своих подвигов! Но сам тон письма и то, что императрица, не стесняясь, писала о тайных пружинах успеха при дворе, должны были внушить ее адресату уважение и уверенность, что его судьба отныне в руках человека справедливого, не подверженного влиянию наушников и недоброжелателей. Так, видимо, и случилось, и Екатерина приобрела одного из тех, кому суждено было составить славу ее царствования.
В отличие от мужа и сына, она умела сохранять выдержку в любой ситуации, не была подвержена вспышкам беспричинного гнева и всегда старалась не действовать по первому побуждению. Екатерина признавалась, что если, читая какой-то принесенный ей документ, испытывает раздражение, то всегда старается отложить решение до следующего дня. Если же решение требовалось принять скорее, а она чувствовала, что слишком возбуждена, то начинала ходить по комнате, пить воду и, только окончательно успокоившись, снова бралась за дела. При этом прежде принятия решения она старалась вникнуть во все детали дела и нередко снова и снова запрашивала своих министров о подробностях.
За тридцать с лишним лет пребывания Екатерины на российском престоле страна не знала громких политических процессов или шумной опалы кого-нибудь из тех, кто еще вчера был одним из первых лиц государства, как это было в свое время с Меншиковым, Волынским, Остерманом, Бестужевым-Рюминым и другими. «Мыли голову генерал-прокурору и обер-прокурору Сухареву за раздачу винокуренных заводов», — записывает в своем дневнике статс-секретарь императрицы А. В. Храповицкий, и можно быть уверенным, что и после этой головомойки оба чиновника продолжали служить. Если же тот или иной чиновник по своим качествам оказывался неспособным к исполнению своих обязанностей, но при этом сам в отставку не просился, императрица, как правило, лишь перемещала его на другую должность, где у него было меньше возможностей навредить. Может показаться, что, поступая подобным образом, она проявляла слабость, примиренчество, но на деле за этим стоял мудрый расчет, ведь уволить провинившегося — значило создать себе потенциального врага. Но уж если подобный человек вышел в отставку и просился на службу вновь, Екатерина была непреклонна. «Мне дураков не надобно», — говорит она, когда Храповицкий зачитывает ей прошение о приеме в службу некоего отставного военного.
Подобным же был и способ обращения с бывшими фаворитами. Никто из них не подвергался опале, не был лишен ничего из того, что приобрел, будучи в фаворе. Напротив, получая отставку, он мог рассчитывать на новую порцию наград и подарков и мог спокойно отправляться доживать свой век в одно из многочисленных имений или за границу. Если же при этом он был люб императрице не только как мужчина, но и обладал достоинствами государственного деятеля, то мог рассчитывать остаться на службе и сохранить свое политическое значение, как это было с Г. А. Потемкиным и П. В. Завадовским. При такой «кадровой политике» Екатерины меньше было и всякого рода интриг, доносов и склок. Все это обеспечивало стабильность жизни двора и высшего слоя бюрократии, уверенность придворного и чиновника в своем завтрашнем дне, чего им так не хватало при Петре III, а позднее при Павле I. Стабильность, последовательность и предсказуемость политики — вот что отличает и жизнь России при Екатерине II в целом.
На протяжении десятилетий ее окружало множество самых разных людей, и у каждого была своя роль. Одни были необходимы императрице как остроумные собеседники, другие — как задушевные приятели, третьи — как ревностные сотрудники. Она никогда не боялась, что человек талантливый, яркий может затмить ее саму, ибо последнее слово во всех вопросах всегда принадлежало ей, умевшей зорко следить за всем происходящим в стране. И все, даже самые выдающиеся из деятелей этого времени, — а эпоха Екатерины богата целой плеядой выдающихся политиков, полководцев, литераторов, художников, архитекторов, ученых и т.д. — оставались лишь ее слугами, точно исполнявшими волю своей государыни. И одновременно, она всегда знала, кто на что способен, кому следует диктовать каждый шаг, а кому можно довериться и предоставить самостоятельно искать пути к достижению поставленной ею цели. В таком случае она позволяла себе лишь деликатно подсказывать, дипломатично подчеркивая свою мнимую недостаточную осведомленность. Выдающегося человека она щедро осыпала милостями — деньгами, званиями, титулами. Румянцев-Задунайский, Суворов-Рымникский, Потемкин-Таврический, Долгоруков-Крымский — эти имена составляли как бы парадный фасад империи, ее славу. Но уже то, что этими своими громкими именами они были обязаны императрице, означало, что ее слава и величие как бы вбирали в себя славу самых блестящих ее сподвижников.
В отношениях с подданными Екатерину отличала необыкновенная терпимость. Вот в 1793 г. она с раздражением пишет П. В. Завадовскому по поводу подавшего в отставку чиновника: «Всегда знала я, а теперь наипаче ведаю, что его таланты не суть для службы моей и что он мне не слуга. Сердце принудить нельзя: права не имею принудить быть усердным ко мне. Заставить же и меня нельзя почесть усердным кого ни на есть. Разведены и развязаны на век будем. Черт его побери!» Между тем речь идет о графе А. Р. Воронцове, сенаторе и президенте Коммерц-коллегии, служившем ей на протяжении тридцати лет. И хотя она «всегда знала», что он ей «не слуга», терпела, ибо, как свидетельствует Л. Сегюр, «уважала и почти безусловно предоставила на его волю торговые дела».
Для каждого из тех, с кем ей приходилось иметь дело, Екатерина умела найти нужные слова, верный тон, о чем ярко свидетельствует ее обширная переписка. Ее письма могли быть сухими и официальными, колкими и насмешливыми, деликатными и даже, когда это было выгодно, подобострастными, дружескими и нарочито откровенными. Тон письма определялся характером сложившихся отношений с адресатом, его личными качествами — ранимостью или, наоборот, суровостью, решимостью или мнительностью, степенью доверия к нему императрицы. «Слушай, Перфильевич, — пишет она статс-секретарю И. П. Елагину, отношения с которым носили дружеский характер, — есть ли в конце сей недели не принесешь ко мне наставлений или установлений губернаторской должности, манифест против кожедирателей, да дела Бекетьева, совсем отделанные, то скажу, что тебе подобнаго ленивца на свете нет да что никто столько ему порученных дел не волочит, как ты». Совсем иной тон письма к генерал-прокурору А. И. Глебову, чьи качества Екатерина ценила не слишком высоко: «Александр Иванович! Ужасная медлительность в Сенате всех дел принуждает меня вам приказать, чтоб в пятницу, то есть послезавтра, слушан был в Сенате проект о малороссийской ревизии господина Теплова, причем и ему быть надлежит. Екатерина».
Отдавая приказания, Екатерина умела быть жесткой и требовательной и одновременно нарочито смиренной. «Иван Перфильевич, — обращается она к тому же Елагину, — есть ли бумаги мои Божиим соизволением определено, чтоб я не имела, хотя ежедневная нужда в них имею, хотя по крайней мере вы б ка мне прислали полковыя списки, в которых сейчас необходимая нужда имею». Но в какую бы форму ни была облечена воля императрицы, у всякого получившего ее распоряжение не оставалось сомнения в необходимости исполнить его в точности и без промедления.
Такие качества Екатерины, как совершенное владение искусством политической интриги и просвещенческой фразеологией, изменчивость тона в зависимости от того, к кому она обращалась, умение быть по обстоятельствам и беспощадно жестокой, и необыкновенно щедрой, тщеславие, любовь к возвышенным выражениям и декларациям побудили некоторых историков усомниться в ее искренности и заподозрить ее в том, что всю жизнь она лишь играла некую роль, будучи, в сущности, человеком насквозь лживым. Наиболее емко эту позицию выразил Пушкин, назвавший Екатерину «Тартюфом в юбке и короне». Но, скорее всего, обычно проницательный поэт на сей раз ошибался: Екатерина была до мозга костей политиком и именно поэтому часто бывала неискренна и демонстрировала разнообразие масок на разные случаи жизни. Но в своих убеждениях она была и искренна и, как явствует из ее политики, тверда.
