Екатерина признавалась, что ее собственный ум не был творческим, но, как никто, она умела воспринимать чужие идеи и приспосабливать их для своих нужд. Все мемуаристы отмечают, что императрица была прекрасным собеседником, умела внимательно выслушать всякого и извлечь для себя из разговора пользу, иногда неожиданную даже для того, с кем говорила. У нее была прекрасная память, она хорошо помнила то, что когда-то прочитала, и то, о чем лишь раз случайно услышала в разговоре. Ее привлекало все новое, ее ум был открыт к восприятию самых разнообразных вещей, будь то новости политические, научные, литературные или философские. Так, в 1768 г. специально прибывший из Англии врач Т. Димсдейл впервые в России делает императрице и наследнику престола прививку оспы, а спустя несколько лет приезжает вновь, чтобы сделать прививку внукам Екатерины. Причем показательно, что, помимо чисто медицинского результата этой акции, государыня извлекла из нее и политические дивиденды, ведь все дружно восхваляли ее храбрость, а сам поступок должен был служить примером подданным.
Екатерина досконально изучила механизм власти, его публичную, открытую для общества, и тайную, скрытую от посторонних глаз, стороны. Она старательно заботилась о своей репутации, сперва создавая, а затем тщательно сохраняя образ справедливой, доброй, постоянно пекущейся о благе народа «матушке государыне», такой, какую мы находим на страницах «Капитанской дочки» А. С. Пушкина. Когда это было нужно, она умела быть щедрой и даже расточительной, а когда нужно — скромной и бережливой. Заметив в окно бредущего под дождем небогатого чиновника, она посылает ему 5 тысяч рублей на экипаж (сумма по тем временам немалая!) и знает, что слух об этом ее поступке распространится широко и сослужит ей службу не меньшую, чем громкая победа над грозным противником. Один из анекдотов екатерининского времени рассказывает, что однажды зимой, стремясь избавиться от сильной головной боли, Екатерина отправилась на прогулку. Мера оказалась действенной, но когда на следующий день ей предложили прогулку повторить, она отказалась, заметив, что подданные будут плохо о ней думать, увидев, что два дня подряд, вместо того чтобы работать, она катается в санях. Скорее всего, Екатерине просто не хотелось кататься, но опять же она понимала, что ее ответ станет широко известен.
Взойдя на престол, она необыкновенно щедро одаривает всех участников переворота, раздает более полумиллиона рублей и порядка 18 тысяч крестьянских душ, а уже через год, в сентябре 1763 г., пишет И. П.Елагину: «Иван Перфильевич, ты имеешь сказать камергером Ласунским и Рославловым, что понеже они мне помагли взайтить на престол для поправлении непарятков в отечестве своем, я надеюсь, что они без прискорбия примут мой ответ. А что действительно невозможность ныне раздавать деньги, таму ты сам свидетель очевидной». Конечно, дело не только в том, что, отвечая подобным образом на просьбу участников переворота, императрица демонстрирует бережливость, но и в том, что за прошедший год она уже настолько укрепилась у власти, что может себе позволить отказать. Однако примечательна сама аргументация: Екатерина не просто отказывает, но ссылается на патриотическую сознательность просителей, то есть ставит их в положение, когда выразить свое недовольство они уже не могут.
Неравнодушная к славе прижизненной, она была весьма озабочена и тем, как будет выглядеть в глазах потомства, понимая, в частности, значение остающихся для истории документов, по которым будут судить и о ней, и о ее делах: «Иван Перфильевич, поправь орфография сей приложенной бумаги и принеси обратно ко мне. Я в Архив ея пошлю… дабы видели потомки наши, с которой стороне справедливость были — с стороны императрицы, которой речей не уважают, да которая же снисхождении излишной ради не хочет строго приказать, или ленным секретарям луче можно верить».
Всякий политик, и в особенности достигший вершин власти, неизбежно окружен льстецами, и во многом от его собственного здравомыслия зависит, насколько лесть оказывается действенной. Проницательной Екатерине несложно было отличить движимого лишь собственной выгодой льстеца от по-настоящему дельного человека. Да и лесть как таковая, преувеличенно подобострастное поведение царедворцев, особенно поначалу, были противны ее натуре. «Когда я вхожу в комнату, — с грустью пишет она одному из своих иностранных адресатов, — можно подумать, что я медузина голова: все столбенеют, все принимает напыщенный вид; я часто кричу, как орел, против этого обычая, но криками не остановишь их, и чем более я сержусь, тем менее они непринужденны со мною, так что приходится прибегать к другим средствам». Со временем Екатерина свыклась и с лестью, и с манерой поведения придворных, привыкших гнуть спину и готовых в любой момент снова согласиться на звание «всеподданнейших рабов», которое она запретила употреблять, и даже, по-видимому, стала находить в этом удовольствие, хотя по-прежнему завоевать ее расположение только лишь лестью было нелегко. Но здесь и одно из объяснений ее многолетней переписки с иностранными корреспондентами — Вольтером, Дидро, д'Аламбером, Гриммом и другими: она остро нуждалась в достойных собеседниках, с которыми на равных могла бы обсуждать проблемы политики, философии, литературы, но в России ее окружали главным образом не собеседники, а подданные.
Еще одно качество, выгодно отличавшее Екатерину от многих ее предшественников и потомков на троне, — поразительное трудолюбие. Каждое утро, встав с постели, когда все еще спали, она брала в руки перо и работала — над законопроектами, указами, текущими делами, историческими и литературными сочинениями, письмами, переводами. Она выслушивала доклады должностных лиц и принимала решения по вопросам внешней политики и финансов, судопроизводства и торговли, образования и промышленности, медицины и добычи руд, комплектования армии и книгоиздательства. И в каждый вопрос она вникала до мелочей, спрашивая о подробностях, о которых не всегда ведали и ее докладчики. Уже с первых месяцев царствования она устанавливает определенный распорядок своего рабочего дня, который определяет и работу всего чиновничьего аппарата, и через двадцать с лишним лет после восшествия на престол в письме к рижскому генерал-губернатору Ю. Ю. Броуну так описывает свою повседневную жизнь: «Здоровье мое меня нисколько не тревожит: я встаю самое позднее в 6 часов и сижу до 11 в моем кабинете, куда ко мне приходит не тот, кто у меня в милости, но кому по его званию есть до меня дело, и часто приходят лица, которых я еле знаю по имени. Кто у меня в милости, тех я приучила уходить, если дело до их не касается. После обеда нет ничего, а вечером я вижусь, кому охота придти, и отправляюсь спать самое позднее в половине одиннадцатого»[6]. Можно было бы предположить, что Екатерина лукавит, кокетничает, но ведь ее адресат — человек, близкий ко двору и обмануть его невозможно. А вот записка рукой императрицы, датированная 1763 г.: «В понедельник и середу каждой недели поутру в восемь часов господин Теплов будет иметь аудиенцию. Вторник и четверг оставлены для Адама Васильевича[7]. Пятница и суббота — для Ивана Перфильевича». Как видим, у императрицы был лишь один выходной — в воскресенье.
Ни один другой русский государь не оставил потомкам такого огромного письменного наследия, как Екатерина II. С одной стороны, она была в этом отношении истинным дитем своего времени, когда идеи Просвещения завладели умами сотен людей, и письменное творчество воспринималось как наилучшая форма самовыражения. А для Екатерины работа пером стала настоящей страстью, и она сама признавалась, что при виде чистого листа бумаги всегда испытывает неодолимое желание что-нибудь на нем написать. Можно было бы счесть эту ее страсть чем-то сродни графоманству, если бы, с другой стороны, за нею не стояли бы истинные духовные потребности этой необычной женщины. Конечно, ей было лестно, например, переписываться с Вольтером, Дидро и другими известными французами, и, конечно, как утверждают многие ее критики, она использовала эту переписку для распространения в Европе определенного мнения о себе и своей деятельности. Но ведь нужно было иметь для этого и какие-то иные стимулы и к тому же быть очень не ленивым человеком, чтобы продолжать переписку в течение многих лет, создавая чуть ли не каждую неделю, а то и каждый день по небольшому шедевру эпистолярного жанра.
Именно духовные потребности, включавшие конечно же и тщеславие, и желание не отстать от моды своего времени, и заботу о славе просвещенной монархини заставляли Екатерину всерьез заниматься историческими и лингвистическими разысканиями. Она не была великим ученым, не сделала никаких блестящих открытий, но написанное ею вполне соответствовало тогдашнему уровню развития науки, когда профессиональных ученых было еще очень немного и многие совмещали страсть к ученым занятиям с государственной деятельностью. Для Екатерины же эти занятия имели и еще одну, сугубо практическую цель, ведь занималась она русской историей и русским языкознанием, стремясь доказать величие России и преимущества русского языка. Некоторые из ее наблюдений ныне вызывают улыбку. «Имя саксы,— записывает Екатерина, — от сохи. Сохсонцы суть отросли от славян, также как и вандалы и прочее».
