Марк прикуривает ментоловую сигарету и произносит:
— Говорю тебе, Сэм, это все Кеннеди! — Его согнутая в локте рука на плече. Он облизывает губы. — Этот стафф…
— Я слышу тебя, брат, — вздыхаю я, потирая глаза.
— Этот стафф…
— Ну?
— Отличный.
Марк писал диплом по Grateful Dead. Сначала он старался вставляться пореже, чтобы не заторчать, но было уже типа слишком поздно. Я доставал ему наркотики с сентября, и он динамил меня с расплатой. Он только и говорил, что после «интервью с Гарсией» у него будет бабло. Но Гарсия давненько не наведывался в Нью-Гэмпшир, и терпение мое заканчивалось.
— Марк, ты должен мне пятьсот баксов, — говорю я ему, — мне нужны деньги до твоего отъезда.
— Господи, у нас были… у нас здесь были такие безумные времена…
На этой реплике я всегда начинаю подниматься.
— Теперь все… по-другому… — (и пр., и пр.), — и времена те прошли… и места уже не те… — говорит он.
Я пялюсь на кусок разбитого зеркала рядом с пипеткой и компьютером, и теперь Марк говорит о том, чтобы завязать со всем и отправиться в Европу. Я смотрю на него: изо рта воняет, не мылся неизвестно сколько, засаленные волосы забраны в хвостик, грязная, в пятнах рубашка.
— …Когда я был в Европе, чувак… — Он ковыряет в носу.
— У меня завтра пара, — говорю. — Как там с деньгами?
— В Европе… Что? Пара? Кто ведет? — спрашивает он.
— Дэвид Ли Рот. Слушай, ты дашь деньги или как?
— Да, понял я, понял, тише, Резина разбудишь, — шепчет он.
— Мне наплевать. Резин на «порше» разъезжает. Он может заплатить, — говорю я ему.
— Резин без денег сидит, — говорит он. — Я все отдам, все.
— Марк, ты должен мне пятьсот баксов. Пятьсот, — говорю я этому гнусному торчку.
— Резин думает, что Индира Ганди живет в Уэллинг-хаусе. — Марк улыбается. — Говорит, что шел за ней от столовой до Уэллинта. — Он медлит. — Врубаешься… в это?
Он встает, едва добирается до кровати и падает на нее, опуская рукава. Оглядывает комнату, уже куря фильтр.
— Гм, — произносит он, запрокидывая голову.
— Да ладно, у тебя есть бабки, — говорю. — Одолжи хоть пару баксов!
Он оглядывает комнату, со щелчком раскрывает пустую коробку из-под пиццы, затем косится на меня:
— Нет.
— Я студент на дотации, чувак, мне нужны деньги, — умоляю я. — Всего пять баксов.
Он закрывает глаза и смеется.
— Я все отдам, — только и произносит он.
Резин просыпается и начинает разговаривать с пепельницей. Марк предостерегает меня, что я порчу его карму. Я ухожу. Торчки — довольно-таки жалкое зрелище, но богатые торчки еще хуже. Хуже баб.
Пол
Гребаное радио как-то само включилось в семь утра, и заснуть снова не удалось, так что, выбравшись из кровати, я сразу же закурил и прикрыл окна, потому что в комнате был мороз. Я едва смог приоткрыть глаза (потому что, если б я их открыл, череп точно бы раскололся), но все равно увидел, что на мне по-прежнему галстук, трусы и носки. Было непонятно, почему на мне только эти три предмета одежды, и я долго стоял и пялился в зеркало, пытаясь вспомнить прошлую ночь, но не смог. Я доковылял до ванной и принял душ, радуясь, что осталась теплая вода. Потом спешно оделся и вытащил себя на завтрак.
На самом деле на улице было довольно приятно. Был конец октября, когда с деревьев вот-вот опадет осенняя листва, и утро было холодным и бодрящим, в воздухе чувствовалась свежесть, а солнце, спрятавшееся за сереющими облаками, поднялось еще не слишком высоко. Однако чувствовал я себя столь же отвратно, а пять таблеток анадина, которыми я закинулся, даже не собирались подействовать. С затуманенным взором я чуть не сунул двадцатку в разменник. Прошел почту, но у меня в ящике ничего не было, потому что для писем было еще слишком рано. Я купил сигарет и отправился в столовую.
В очереди никого не было. За стойкой стоял этот милый блондин с первого курса, напялив самые огромные солнечные очки, которые мне когда-либо доводилось видеть, и, не произнося ни слова, раскладывал по тарелкам наижидчайший на вид омлет и маленькие коричневые зубочисточки, которые, по-видимому, являлись сосисками. Стоило только подумать о еде, как подступала неминуемая тошнота, и я смотрел на этого мальчика, который просто стоял со шпателем в руках. Пробудившийся во мне поначалу сексуальный интерес уступил место раздражению, и я пробормотал, не выпуская сигареты изо рта:
— Строит тут из себя, — и взял себе чашку кофе. Была открыта только главная столовка, так что я
зашел и сел с Раймондом, Дональдом и Гарри — этим мелким первогодкой, с которым задружились Дональд и Раймонд, он симпатичный мальчик, обеспокоенный типичными для первогодок вопросами, вроде того, есть ли жизнь после Wham! Они не спали всю ночь, нюхая амфетамины, и меня тоже приглашали, но вместо этого я потащился за Митчеллом, который теперь сидел за столиком в другом конце столовки, на эту дурацкую вечеринку. Я старался не смотреть на него и на эту отвратную потасканную шлюху, с которой он сидел, но не мог сдержаться и проклинал себя за то, что не подрочил, проснувшись утром. Эти три пидора сгрудились над листом бумаги, сочиняя черный список студентов, и, несмотря на то что челюсти у них ходили ходуном, они меня заметили, кивнули, и я сел с ними.
— Студенты, которые едут в Лондон и возвращаются с акцентом, — сказал Раймонд, бешено строча.
— Можно у тебя сигаретку дернуть? — попросил меня Дональд с отсутствующим видом.
— Хочешь у меня дернуть? — спросил я в ответ. Кофе был отвратный. Митчелл ублюдок.
— Спустись на землю, Пол, — пробормотал он, когда я протянул ему покурить.
— Почему бы тебе самому не купить? — спросил я его настолько вежливо, насколько можно с бодуна за завтраком.
— Те, кто ездит на мотоцикле, и те, кто ездит «зайцем», — произнес Гарри.
— И те, кто приходит на завтрак, не тусуя всю ночь, — зыркнул на меня Дональд.
Я состроил ему гримасу и сел нога на ногу.
— Две лесбиянки, которые живут в Маккаллоу, — сказал Раймонд, записывая.
— Как насчет всего Маккаллоу? — предложил Дональд.
— Еще лучше. — Раймонд что-то нацарапал.
— А что с той шлюхой, рядом с Митчеллом? — предложил я.
— Спокойствие, Поль. Остынь, — сказал Раймонд саркастически.
Дональд рассмеялся, но все равно написал ее имя.
— А как с этой жирной модной злючкой? — спросил Гарри.
— Она живет в Маккаллоу. Уже охвачена. Выносить эти пидорские шуточки в столь раннее
утро было нелегко, я собирался встать сходить еще за кофе, но сил не было даже на это, так что я сел обратно, стараясь не смотреть на Митчелла, и вскоре все голоса стали неотличимы один от другого, включая мой собственный.
— Те, кто носит бороду или любую растительность на лице.
— Так, отлично.
— Как насчет этого мальчика из Эл-Эй?
— Ну, скорее нет.
— Ты прав, но запиши его все равно.
— Те, кто берет в салат-баре добавку.
— Пол, ты пойдешь на прослушивание на пьесу Шепарда?
— Что? О чем ты говоришь?
— О роли. Пьеса Шепарда. Сегодня прослушивание.
— Те, кто ждет, чтобы поставить себе брекет-систему после школы.
— Нет, не пойду.
— Люди, которые считают, что они перевоплотились.
— Под этот пункт подпадает вся администрация.
— Quelle horreur! [3]
— Чуваки с деньгами и дешевыми проигрывателями.
— Парни, которые не умеют пить.
— А как с парнями, которые умеют пить?
— Правда, правда.
— Запиши девчонок, которые не умеют.
— Я просто запишу тех, кто легко напивается.
— Как насчет Дэвида Ван Пельта?
— Почему?
— Почему бы и нет?
— Ну, я все-таки с ним спал.
— Ты не спал с Дэвидом Ван Пельтом.
— Нет, спал.
— Он легко напивается. Я сказал, что мне нравятся его скульптуры.
— Но они ужасны!
— Знаю.
— У него заячья губа!
— Да знаю, знаю. По-моему, это… возбуждает.
— О’кей.
— Те, у кого заячья губа. Запиши это.
— Как насчет Милашки-Придурашки?
Меня подмывало поинтересоваться, что это за Милашка-Придурашка такой, но почему-то я никак не мог заставить себя сосредоточиться и спросить. Чувствовал я себя дерьмово. Я совсем не знаю этих людей, думал я. Ужасно быть на третьем курсе, теперь актерского отделения. Я начал потеть. Отодвинул кофе и достал сигарету. Я столько раз менял специализацию, что мне стало вообще наплевать. Театральный — последнее, что мне выпало. Дэвид Ван Пельт был отвратителен, или, по крайней мере, я так считал. Но сейчас, в это утро, его имя несло в себе нечто эротическое, и я прошептал: «Дэвид Ван Пельт», — но вместо этого вырвалось имя Митчелла.
Затем неожиданно они заржали, все так же сгрудившись над листом, они напоминали мне трех ведьм из «Макбета», только заметно лучше выглядели и носили Армани.
