«Этому верь. Прочее поймешь. Делай как сказано».
«Меня могут убить. Закончи дело, сам знаешь как».
«Я убил, защищаясь. Должен скрыться. Продолжай работать».
«Тебя хотят убить. Скройся. Закончу дело сам».
«Никуда не уходи. Жди связи со мной».
«Иди туда, куда поведет этот человек. Встретимся».
Ну, и еще дюжина такого же рода. Из них можно было выбирать или, наоборот, выкинуть все к чертям собачьим.
Впрочем, возможности еще не исчерпывались. Человек, передавший сообщение, обещал вернуться. И от него, безусловно, можно будет получить какую-то дополнительную информацию – хотя бы о том, где, когда и при каких обстоятельствах это сообщение было курьером получено, в каком положении находился Орро, что произошло, а чего, напротив, не происходило. Тогда станет более или менее ясно, в каких пределах следует держаться при поисках подлинного смысла этого послания.
Тем более что оговоренное курьером время подходило к концу. И я испытывал уже легкое нетерпение, опасаясь, что, если он не придет, я буду вынужден снова решать все ту же задачу: ждать тут или уходить, пока до меня не добрались.
Нетерпение усиливалось так быстро, что я не выдержал: подошел к пульту и переключил мониторы на внешние камеры. Хотя это мое действие будет, несомненно, отмечено наблюдающими и истолковано как начало активных действий с моей стороны: они быстро поймут, что вместо дешифровки я занят наблюдением за окрестностями. То есть – собрался в бега. И примут меры. Тем не менее беспокойство заставляло рискнуть.
И, как оказалось, не напрасно.
Потому что я сразу же увидел курьера. Почему-то посланец и на этот раз передвигался по поверхности, вместо того чтобы воспользоваться воздушным путем. Скорее всего потому, что во время полета человек является наиболее беззащитным, и если за ним охотятся, то достаточно заглушить движок его агриндика – и преследуемый ссыплется с немалой высоты, после чего будет пригоден только для похорон; на твердом же грунте всегда остается возможность для маневра. Так что он только что показался из-за угла и спокойной, неторопливой походкой стал приближаться к подъезду здания, в котором находился я. Подошел. Вошел беспрепятственно.
Я переключился на вестибюль.
Курьер пересекал его все так же уверенно, направляясь к подъемной шахте. Я облегченно вздохнул. Его никто не преследовал, не напал, не схватил. В вестибюле находилось не менее дюжины разных людей, сидевших, стоявших и пересекавших его, но никто не обратил на курьера ни малейшего внимания.
Он вошел в шахту один.
К сожалению, просматривать внутренность этой трубы, по которой можно, пользуясь своим агриндиком, достичь любого из полутора сотен этажей, отсюда было невозможно: камера в шахте была, но выход она имела только на службу охраны здания. Зато выход из шахты на моем этаже я, после очередного переключения, наблюдал прекрасно. Судя по огонькам индикатора, курьер был уже на подходе. Вот и он.
Шахтный проем очистился, и курьер вышел на площадку.
Хотя, пожалуй, «вышел» – не совсем точное слово. Не вышел; его вытолкнули. За ним одновременно протиснулось двое; они держали курьера за руки, завернутые за спину. И еще двое. Когда он входил в шахту, вокруг было пусто; видимо, четверо вошли в трубу на одном из этажей, а может быть, и на двух.
Вся процессия направилась к двери в наш отсек.
Похоже, что моя проблема, наконец, решилась сама собой в пользу немедленного исчезновения. Если, конечно, оно было еще возможно. Я подумал, что нерешительность, как это обычно и бывает, привела к худшему из возможных результатов.
Компьютер продолжал с великим усердием терзать не имеющую решения задачу. Похоже было, что и сам я оказался точно в таком же положении.
Глава 5
Впрочем, не совсем. В моем распоряжении оставалось куда меньше времени, чем у компьютера, – если справедлива мысль, что время измеряется количеством происходящих изменений, если же ничего не происходит, то и время перестает существовать: его никак нельзя ощутить. В компьютере изменений происходило в миллионы раз больше, чем во мне. Что же касается меня, то, по моей прикидке, минуты полторы еще имелось; столько потребуется визитерам, уже приблизившимся к моей двери, для того чтобы вскрыть ее без моего согласия и доставить мне неудовольствие видеть их лицом к лицу. Одна минута десять. Нормального выхода отсюда для меня не существует: он перекрыт ими. Минута ровно.
Но существует и быстрый выход: через стартовое окно. Что за окном? Как назло, никого. Ни единого прохожего. Хотя на самом деле речь идет, конечно, о пролетающих: в третьей вертикальной зоне (высота моего этажа над поверхностью – двести сорок три метра на уровне подоконника) пешком, как вы и сами знаете, не ходят; однако в век гравитехники это мало кого волнует. В этой зоне с моей стороны здания коридор движения на восток – в десятке метров выше окна, на запад – на столько же метров ниже. Это, кстати, не случайно: помещение для переговоров мы с Орро выбирали с учетом разных возможных ситуаций – в том числе и той, что создалась к этому мгновению.
Сорок секунд; за дверью уже тоненько запел отмыкатель, но замок еще выдержит полминуты с лишним, это неплохая техника, кстати, терранского производства. Местный уже поддался бы.
«Очистить окно!» Повинуясь голосу, прозрачная преграда между мной и внешним миром начинает таять, как и полагается, от центра к периферии. Уже можно высунуть голову. Но вот ведь свинство какое: на восток не движется ни единого человека, и если я направлюсь туда – заметить меня не потребует никаких усилий, просто выглянуть – техника задержания у них наверняка отработана до совершенства, явно не любители занимаются Орро и, значит, мною. Ладно. С востоком не везет. А с западом?
А вот это уже похоже на удачу. Даже двойную. Первая заключается в том, что здешнее светило, по традиции именуемое солнцем, хотя официально носит совсем другое название, – солнце, большое и багровое, как ему и полагается в этот час суток, снизилось уже настолько, что западный коридор движения как бы упирается в него. На этом раскаленном фоне разглядеть что-либо становится куда сложнее, чем на экране блекнущего, да еще и с белыми облачками, неба. Хорошо. А вторая удача – и, пожалуй, главная – состоит в том, что с востока в этом коридоре движется, приближаясь, немалая группа местных жителей, навскидку – человек под двадцать. Я заранее знаю, что это за толпа: студиозусы из Сальтского университета коммерческих наук, у них четверть часа тому назад закончилась последняя пара. Хотя если бы и не знал – сразу догадался бы: обычный для них галдеж слышен даже сейчас, да и скорость, с какой они перемещались, не щадя свои аграресурсы, выдавала их: раза в полтора она превышала рекомендуемую для этой трассы в такой час. Двигаясь в таком темпе, они поравняются со мной…
Четырнадцать секунд осталось. Пора.
Оконный проем тем временем совершенно очистился. Я стою на подоконнике на коленях. Мой агриндик поспешно, но аккуратно извлеченный из внутреннего кармана, уже закреплен на спине. Инстинкт (унаследованный от самого сотворения мира, не иначе) сейчас, как и всякий раз при выходе в воздух, злобно протестует; но это уже привычно, чтобы он не возражал, его надо упоить до такой степени, чтобы он уснул, – однако это грозит более серьезными недоразумениями. Так что я просто мысленно рявкаю на него: «Заткнись!» – и ныряю с подоконника, одновременно плавно вводя аппарат в работу.
Рассчитал я неплохо. Студенческая орава догнала меня на пятой секунде моего полета и стала обтекать со всех сторон, соблюдая, конечно, приличия. Еще через пять секунд я оказался в ее середине – и плавно увеличил скорость до той, с какой передвигались коммерц-адепты. Не оглядываясь, я еще через четыре секунды почувствовал (лопатками, что ли?), как кто-то высунулся из бывшего моего окна и стал пялиться вдогонку нашей быстро отдаляющейся ватаге. Но меня вряд ли можно было разглядеть среди плотной толпы, даже если в его распоряжении был серчер со всеми моими параметрами. Адье, мои красивые, встретимся, я надеюсь, никогда, jamais!..
В середине студенческой компании я, чтобы на меня не косились и не старались выдавить из группы, сразу же включился в горячую дискуссию на тему: примерный мыслимый доход от инвестиций в миры восьмого класса. Это позволило мне удерживаться в группе до второго перекрестка, которые на высоте обозначены так же четко, как и на твердой поверхности. Мой летный опыт относительно невелик, так что лететь непринужденно и одновременно болтать, что в голову придет, чтобы не выделяться из окружения, требовало определенных усилий. Хотя летели все мы в одной и той же, выработанной с годами позе (не горизонтально, как плыли бы в воде, и не вертикально, как принято ходить по тротуару, но, так сказать, по биссектрисе – под углом сорок пять градусов, используя кроме аградвижка еще и возникающую подъемную силу), но среди нашей достаточно плотной группы все время происходило внутреннее движение: менялись собеседники, потому что тут возникала одна тема, там – другая, и сразу начиналась новая перегруппировка по интересам, при этом меня снова невольно оттесняли в сторонку. Я вежливо сопротивлялся, внутренне завидуя молодой безмятежности и уверенности в себе и как-то и самого себя начиная ощущать куда более молодым и даже оптимистом – хотя давно уже не был ни тем, ни другим. И лишь когда пришла пора отвернуть в сторону, я позволил выдавить себя к самой периферии группы, а как только мы оказались в границах развязки – плавно замедлил скорость, отстал и повернул на север по одиннадцатому коридору Север – Юг (западно-восточные здесь обозначаются литерами, хотя в разговоре чаще называются именами тех проспектов, улиц и проездов, над которыми пролегают).
