кукухой. У одних начальников комплекс бога и на службах полный экстаз – вроде как у кришнаитов. Есть блатные, гребут себе бабло в карман и особо не стесняются – это деловые, с ними, кстати, хоть как-то можно иметь дела, если таких дел не стрематься. Я не умею, я не очень деловая, у меня нет характера. Есть дурачки, они не воруют бабло, они его просто просерают – это обычно самые впечатляющие страстотерпцы и правдоборцы. Они богаты, они влиятельны, с ними бог – что тут вообще можно сделать, правда? Как-то так в Москве работают с бездомными – как-то так работала и я. Как раз в начале это всё очень шокировало. Потом привыкаешь – привыкаешь к тому, что это другой мир, очень жестокий и странный, и что «наши», которые в нём за добро, тоже очень жестокие и странные люди, потому что иначе чего бы им тут работать? Ты ничего не добьёшься, пока ты один. Тебе понадобится помощь, и ты пойдёшь за ней к людям, которых не любишь, не поддерживаешь и боишься. Когда на одной чашечке у тебя правда, а на второй – чья-то жизнь, то остаться благородным, как бы это сказать, проблематично.
2
Да, я периодически сбегал от них. Не только когда меня просили что-нибудь сделать, а я не хотел – я в детстве просто любил путешествовать. Меня очень манила улица. Когда убегал, представлял себе всегда что-то такое, новое. На горе у нас была церковь, где меня крестили, а рядом с ней большое поле. Там я находил себе – так сразу и не скажешь – покой, наверное. Смотрел закат – как солнце спускается. Шалаш себе строил.
Ну, закат закатом, а есть-то хочется. Там были рядом дачи. Кто-то за ними смотрел, кто-то нет: я по ночам выбивал стёкла и лазил туда. В огородах тоже шарился. А все же уже знали – чей я внук и чей сын. И некоторые жильцы брали меня и приводили обратно домой, там я получал огромных… огромную взбучку от родителей.
Так я жил с ними: бегал, меня возвращали. Иногда с милицией. Я сейчас думаю: если бы можно было что-то поменять, я бы тогда не сбегал. Я был бы послушным мальчиком, до сих пор жил бы дома.
Семья была благополучная. Помню, как мы отмечали Новый год. Мне мама рассказывала за Деда Мороза. В комнате большая ёлка была. Я весь вечер ждал, лежал на родительской кровати – мне было интересно, как Дед Мороз приносит подарки. Ну и ничего я не посмотрел, потому что уснул. Меня разбудила мама, отвела на кухню. И, пока мы ели, подарки появились. Пакеты такие, с ручками. Меня тогда же и определили – с самого детства. Подарили дольчики: трусы такие мужские, красные и сбоку на них маленький жёлтенький петушочек был нарисован.
Мы были дети как дети. С пацанами во дворе играли в «Пиратов Карибского моря». Мне ещё тогда выстрелили пулькой прямо в зуб, половина откололась, пришлось вырывать. Такая дыра была, ужас, это они сейчас выровнялись. Ходил в садик, оттуда, правда, тоже бегал.
Был там такой случай в детстве. Однажды лежал я на тихом часу. Рядом со мной была кровать Оксанки. Как-то она мне на ушко говорит: «Женька, давай письки трогать». Я ей: «Чего?» А она: «Ну, письки». В общем, втихушку под одеялом таким макаром я узнал, что такое женский пол, а что такое мужской. Я у неё спросил, а почему у меня крантик, а у тебя персик. Она говорит: не знаю. Я этого ещё не понимал ничего, мы просто чудили.
Мы жили рядом, через один подъезд. Она забежала как-то за мной, мы пошли к ней домой: её мама в это время стирала. Везде было развешено бельё, мы за ним прятались – зашли в туалет и опять давай письки трогать. Вот, такое вот было маленькое детское увлечение. Мне всегда женский пол нравился, все эти персики, только у меня с ними не сложилось.
По 2×2 в то время ходил сериал «Дикая роза». Бабушка когда приходила, мы ругались всегда из-за телевизора. Она хотела посмотреть эту «Розу», а я хотел мультфильмы. Один раз я очень обиделся, у меня появился маленький замысел: «Всё, сбегу». Я подлизался к бабушке: «Бабушка, разреши мне погулять». А был я уже такой, подросший: мне лет восемь тогда уже исполнилось, а может, и девять. То есть улицу уже знал неплохо, попробуй меня там найди. Вот они и искали в тот раз очень долго. По подъездам, по всем делам. Милиции всё это надоело. Сказали: «Если вы его не отдадите в детский дом, то мы вас лишим родительских прав». А у них же ещё дочь, и сами они благополучные. В общем, меня отдали.
Мама накупила пакеты с вещами, с едой. Тогда я особо не понимал, что происходит. Она говорила: «Сейчас тебя увезём, будешь там один». Говорила это со слезами на глазах. А я отвечал, что мне там будет без них хорошо.
Приезжает «буханка», меня сажают, пакеты ставят. Со мной попрощались, и я поехал. Детский дом находился во Владимирской области. Чуть-чуть бомжацкий, конечно, для умственно отсталых. Детей было очень много. Но это было единственное место, куда согласились меня взять, потому что ребёнок я с самого детства трудный.
Меня определили в младшую группу, где 3–4-й классы. Писать-читать я уже умел более-менее. Прожил я там года два-три. Мы пололи, снег чистили, подметали, все дела. У нас была воспитательница Вера Васильевна. Бабушка. Я с ней подружился. Она мне приносила тайком от других детей всякие подарки, игрушки. Даже копейки давала, я ходил в магазин жвачки себе покупал. Так бывает, что с воспиталкой подружишься – они тебе тогда как будто заменяют бабушку. Воспиталки, учителя, медсёстры. Я когда в дурке лежал, уже потом, в старших группах, мне сестрички сигареты носили.
Ну и спустя какое-то время я познакомился с одной учительницей. Мы с ней подружились благодаря английскому языку. Я очень любил английский язык. Звать её Тамара Ивановна. Такая полуседая женщина, чуть-чуть худощавая, в очочках. Глаза добрые-добрые. Она меня забирала на выходные к себе домой. Для меня это было счастьем.
Я часто бегал, жил в поле, в церквях отирался, на кладбище. Кладбище – это моё любимое место было. Это и сегодня одно из моих любимых мест. Ты приходишь, садишься на скамейку рядом с могилой и рассказываешь про
