— Наверное, кассир в банке. И давно вы так работаете?
— Вот уже восемь или девять месяцев.
— Понимаю...
— В таком случае вы просто молодец, потому что я, напротив, ничего не понимаю. Я согласилась на эту работу из-за того, что здесь хорошо платят, лучше, чем в других местах. Но, по правде говоря, мне это очень надоело. И кажется даже, будто заболеваю. У моих сменщиков тоже появились разные недомогания, колики то там, то тут, тошнота по утрам, головокружение...
— Наверное, потому, что вы всё время сидите в помещении.
— Может быть. До свидания.
— Как «До свидания»! Куда вы?
— Спать. Я сегодня встала очень рано — так начиналась моя смена.
Оттавио пытается задержать девушку, побольше расспросить её, но она уходит.
Оттавио возвращается в ту комнату, где сидит молодой Армандо, сменивший её. Он рисует в тетради квадратики. Нет, не рисует — раскрашивает. И не раскрашивает, а один за другим замазывает квадратики черным цветом. И в то же время хорошо поставленным голосом беспрестанно повторяет:
— Ламберто, Ламберто, Ламберто...
«Вот тут-то, — думает Оттавио, — как сказали бы наши мудрые предки, и зарыта собака. Тут должен быть, если не ошибаюсь, секрет дяди Ламберто».
Спускаясь по лестнице, он встречает мажордома Ансельмо.
— Где вы были, синьор Оттавио?
— На крыше, любовался панорамой.
Ансельмо молчит, но про себя решает, что впредь надо будет последить за молодым бароном.
— Нет ли у вас лодки? — интересуется Оттавио. — Мне нужно съездить в Орту.
— В бухте стоят три вёсельные лодки, три парусные и моторная.
— Возьму моторную, — решает Оттавио. — Ведь если мотор бездействует, он ржавеет.
— Золотые слова, — соглашается Ансельмо.
Оттавио пересекает рукав озера, отделяющий остров Сан-Джулио от городка Орта. Там он находит врача и жалуется ему, что совсем потерял сон, никак не может уснуть.
— А овец пробовали считать?
— Каждый вечер насчитываю по миллиону и всё равно не засыпаю.
— А «Пьемонт» Джозуэ Кардуччи пробовали читать?
— Без всякого результата. Стараясь запомнить эти стихи, только чаще зеваю.
— Попробуйте поучить наизусть «Обручённых» Мандзони.
— А не проще ли принять снотворное?
— Прекрасная идея! — восклицает врач. — Как я об этом не подумал. Охотно выпишу рецепт. Как вас зовут?
— Франческо Петрарка.
— Как странно! Был ведь, кажется, поэт с таким именем.
— Это мой дедушка. Бедный дедушка Франческино.
На всякий случай Оттавио скрывает своё имя. Его план — подсыпать снотворное в ужин всем шестерым, что сидят в мансарде под крышей. Ибо тот, кто спит, рыбу не ловит и уж тем более не твердит без конца «Ламберто, Ламберто, Ламберто...»
Оттавио рассуждает так: «Заставим их замолчать и посмотрим, что получится. Если всё обстоит, как мне кажется, и я угадал, то у дяди Ламберто по меньшей мере начнётся воспаление лёгких. А потом... Потом всё пойдёт своим чередом».
И он продолжает свои размышления, этот молодой мыслитель: «Если бы не Дельфина, я просто отравил бы их всех и сослался бы на плохую пищу. Но эта девушка мне очень даже нравится. Слишком хороша, чтобы умирать такой молодой. Я даже готов жениться на ней. Но пока отложим мечты о свадьбе, попробуем для начала обеспечить себя наследством».
Так в его голове один план соединяется с другим.
Со снотворным в кармане Оттавио возвращается на берег, садится в моторную лодку и не спеша направляется к острову.
Он едет медленно, и вскоре его обгоняет лодка, полная голландских туристов, которые торопятся на остров посмотреть знаменитую базилику святого Джулио. Их везёт лодочник Дуилио, которого все, желая показать своё знание античной мифологии, зовут Хароном.
Туристы, смеясь, что-то кричат Оттавио по-голландски. Он ничего не понимает. Они плывут дальше, но затем их лодка, едва причалив к острову, тут же, словно обжёгшись, сворачивает обратно. Харон гребёт как никогда быстро. Поравнявшись с Оттавио, он что-то кричит ему.
— Что вы сказали?
— На остров не высадиться, — объясняет Харон. — Там вооружённые бандиты.
— Какие бандиты?
— Плывите, если хотите познакомиться с ними. Только не говорите, что это я вас предупредил.
На пути к острову Оттавио встречает и небольшую флотилию. В первой лодке сидят шесть монахинь, шесть бедных юных монахинь. Во второй, третьей и четвёртой — знатные господа со своими семьями. В пятой — какой-то пожилой господин, одинокий, как собака. И всё это люди, которые обычно подолгу живут на острове, — монахини круглый год, другие всё лето.
— Что случилось?
— Возвращайтесь! Бандиты не позволят вам высадиться! Нас, как видите, они выгнали!
Среди беженцев нет дяди Ламберто, нет Ансельмо, нет никого из тех шестерых...
«Я всё-таки взгляну, что там происходит», — решает Оттавио и направляет свою лодку к причалу.
У берега его встречает человек в маске и с автоматом.
— Добро пожаловать, синьор, — говорит он. — Вас-то мы и ждём. Причальте лодку. Спасибо. С сегодняшнего дня регаты отменяются.
— А в чём дело? — интересуется Оттавио. — Началась война?
— Остров оккупирован, синьор. Но вы можете высадиться, потому что вы член семьи. Другие инструкции получите позднее.
Оттавио повинуется.
Можно ли спорить с автоматом?
5
Издали остров Сан-Джулио похож на модель, сделанную чьими-то искусными руками или собранную из детского конструктора. Метр за метром, век за веком, поколение за поколением люди, жившие тут, старались придать ему своеобразный, неповторимый облик.
Если говорить о природе, о зелени, то от неё тут почти ничего не осталось, разве что небольшие садики кое-где возле вилл. Нет здесь ни диких скал, ни утёсов. Видны лишь камни, кирпичи, витражи, колонны, крыши. Всё это плотно сомкнуто, крепко сжато и прочно сцеплено, как детали в игрушечной головоломке.
В вечернем сумраке краски и контрасты исчезают, очертания строений размываются, и остров становится похож на огромный чёрный монолит на страже мрачной воды.
Кое-где из невидимых окон падает луч света, похожий на швартов, брошенный, чтобы придержать остров у озера.
А там, на берегу, в городке Орта, люди наблюдают за этими огоньками.
— Это светятся окна виллы барона Ламберто.
— Конечно, ведь только он и остался там.
Известие о том, что остров Сан-Джулио захвачен вооружёнными бандитами, сразу же собрало на берегу множество людей.
Тут и жители самой Орты, вышедшие на древние улочки городка из своих пышных особняков и вилл, утопающих в садах, и жители горных селений, спустившиеся на берег, и туристы, оставившие свой ужин на столах в гостинице.
Здесь нет только беженцев с острова. Они предпочли забраться в постели, чтобы прийти в себя от испуга.
В центре всеобщего внимания голландские туристы и лодочник Дуилио — они первыми забили тревогу. Но голландские туристы говорят по-своему, и их никто не понимает, так что отвечать на вопросы приходится Харону.
— Какие они? Как выглядят?
— Кто?
— Да эти бандиты.
— Они в масках.
— В чёрных?
— В чёрных, синих... Кто их разберёт? Я больше смотрел на оружие.
— У них ружья или автоматы?
— И ружья, и автоматы, и револьверы. И ещё я видел, как двое устанавливали небольшую пушку.
— А откуда ты знаешь, что это пушка?
— Что я, не отличу пушку от горшка, в котором варят кукурузную кашу?
— А от бутылки красного отличишь?
Дуилио отворачивается от этого нахала и отвечает двум более любезным синьорам, которые интересуются:
— А много их там?
— Много.
— Ну сколько приблизительно?
— Больше двадцати и меньше тридцати.
— Говорят по-итальянски?
— Конечно. Иначе как бы я понял, что нельзя высаживаться на остров и следует грести обратно. По-итальянски говорят, разумеется.
— А хорошо?
— Я не учитель, чтобы ставить оценки.
— Молодец, Харон! Хорошо сказано — оценки бандитам!
— Так двойка или пятёрка?
— Что ты от него требуешь! Теперь даже учителя в школе не ставят оценок!
— А с каким акцентом они говорили?
— Не знаю, с миланским, а может, с английским, сицилийским, немецким...
— С бандитским! — подсказывает какой-то остряк.
Дуилио уже двадцать раз повторил, как всё произошло. Слушатели в свою очередь столько же раз повторили его рассказ тем, кто ещё не слышал. Но ведь постоянно подходят новые любопытные, которые тоже хотят всё узнать из первых рук, чтобы потом в свою очередь рассказать тем, кто ничего не знает.
Голландцы продолжают что-то громко обсуждать на своём языке, и вокруг них тоже толпится народ.
Кто-то спрашивает толстого голландца, которого другие называют профессором:
— Do you speak English?[1]
