Они встают все сразу, как один, прощаются и, преследуемые двадцатью четырьмя своими тенями и двадцатью четырьмя секретарями, выходят на площадь и садятся в автобус.
Автобус быстро отвозит их в Миазино, где для них приготовлена вилла семнадцатого века с фресками восемнадцатого века, картинами девятнадцатого века и бытовыми электроприборами двадцатого века.
Здесь они проводят ночь, укрывшись от внезапной грозы, которая обрушилась на несчастных, застигнутых врасплох в обширной долине, безжалостно пронизываемой молниями.
Но одному человеку не спится в эту ночь по другой причине. Это самый молодой из двадцати четырёх секретарей. Взяв напрокат машину, он мчится в Милан, намереваясь раздобыть то, что просит барон.
Двадцать четыре генеральных директора долго обсуждают за ужином этот деликатный вопрос. В конце концов двадцатью четырьмя голосами решают слепо повиноваться непонятным приказам хозяина.
— Очевидно, у него свои планы.
— Может быть, он готовит ловушку? Мы не должны мешать ему.
На следующее утро, когда Дуилио собирается отправиться на остров с грузом продуктов, самый молодой секретарь успевает вручить ему спортинвентарь, приобретённый на вес золота в одном из спортивных клубов ломбардской столицы, который открыт и ночью.
— Что в этих пакетах? — спрашивают полицейские, которые обязаны проверять груз.
— Спортинвентарь, бригадир.
— А может, пистолеты, пушки, атомные бомбы? Откройте, откройте, покажите!
На глазах у тысячи любопытных развязывается верёвка, разворачивается бумага, и появляются штанги и диски. Бригадир, в прошлом чемпион по поднятию тяжестей, официально удостоверяет, что вес их точен.
— Кому всё это нужно?
— Синьору барону, бригадир. Он занимается тяжёлой атлетикой.
— Сколько лет синьору барону?
— Девяносто четыре.
Бригадир в сомнении. Но в конце концов решает, что «никогда не поздно», и ставит штамп на подозрительный товар.
Орта и окрестности получают прекрасную тему для обсуждения на всё утро. Передаваемая из уст в уста новость неизбежно претерпевает некоторые изменения.
В полдень в Стрезе, по другую сторону гор, официант в гостинице сообщает своему шефу, что барон Ламберто участвует в будущей Олимпиаде на соревнованиях по бросанию молота.
Часа два спустя в Лавено, на берегу Лаго Маджоре, продавец мороженого сообщает своему покупателю, немецкому туристу, что барон Ламберто тайно побил мировой рекорд по прыжкам с шестом.
— О, йа, йа! — говорит немец и надкусывает мороженое.
8
Двадцать четыре генеральных директора банка вместе с двадцатью четырьмя своими секретарями расположились в мэрии и ведут отсюда переговоры с бандитами.
Мэрия занимает старинный особняк шестнадцатого века, который, как уверяют путеводители, «возведён над четырьмя пилястрами и мощными гранитными колоннами между ними».
Короче, внизу галерея, где можно переждать дождь, а на втором этаже — зал, в который надо подниматься по наружной лестнице.
Это очень удобно, так как позволяет наблюдать передвижение чиновников вверх и вниз, а также разглядывать посыльных из кафе, которые время от времени — в соответствии с расписанием — доставляют наверх аперитивы или прохладительные напитки. Обычно сразу сорок восемь заказов — неплохой куш!
Чтобы никого не обидеть, мэр отправляет заказы на напитки то в один бар, то в другой. Оплата наличными по доставке.
Двадцать четыре генеральных директора платят по очереди, и телевидение имеет возможность показать непосредственно ассигнации то банка Ламберто в Гонконге, то банка Ламберто в Монте-Карло, то в Монтевидео.
Труднее всего приходится Дуилио, который должен перевозить послания на остров и обратно.
Бандиты выставили ультиматум:
«ЕСЛИ В ТЕЧЕНИЕ СУТОК НЕ ПОЛУЧИМ ВЫКУП, НАЧНЁМ ПОСЫЛАТЬ ВАМ БАРОНА ЛАМБЕРТО ПО ЧАСТЯМ: СНАЧАЛА УХО, ПОТОМ ПАЛЕЦ И ТАК ДАЛЕЕ, ПОКА ОТ НЕГО НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ».
Банкиры отвечают, что им нужен приказ барона Ламберто, причём письменный, иначе они не уполномочены выплачивать деньги ни в лирах, ни в сольдо.
Главарь банды сообщает об этом барону Ламберто и предлагает ему написать соответствующее распоряжение.
— Сию же минуту, — охотно соглашается барон Ламберто и пишет по-английски:
«ЛЮБЕЗНЫЕ ГОСПОДА! ЧТО СКАЖЕТЕ, ЕСЛИ ПРЕДЛОЖУ ВАМ ПРОШВЫРНУТЬСЯ НЕМНОЖЕЧКО И ПОКАТАТЬСЯ НА КАРУСЕЛИ? ЖДУ ВАС В ВЕНЕ, В "ПРАТЕРЕ", В БУДУЩЕЕ РОЖДЕСТВО».
— Почему написали по-английски? — спрашивает главарь, который не изучал этого языка.
— С этими господами я всегда объясняюсь только по-английски. Этикет!
— Я вижу тут слово Вена. При чём здесь этот город?
— Я приказал перевести фонды из моего венского банка, где сейчас скопилось особенно много мелких итальянских банкнот.
Двадцать четыре генеральных директора долго обсуждают послание.
— Почерк безусловно синьора барона.
— Да, но стиль совсем не его!
— Вы правы, коллега. Не помню, чтобы барон употреблял когда-либо слово «карусель».
— И потом это вульгарное выражение «прошвырнуться» вместо «погулять» или «пройтись» совершенно не в его духе. Ему абсолютно не свойственны вульгарность и возвратные частицы!
— Послание, — замечает другой директор банка, — содержит также ошибку, которая никак не вяжется с точностью, с какой барон обычно выражает свои мысли. Вы же знаете, что венский «Пратер» всегда называют «Большим колесом», а не каруселью.
— Конечно, карусель — это понятие, которое подходит скорее для ярмарки в селении Крусиналло, чем для Вены.
Ассамблея единодушно решает отвергнуть послание и требует нового — на немецком языке.
— Почему на немецком? — удивляется главарь бандитов, показывая барону ответ.
— Очевидно, директор моего венского банка, а именно он должен выплатить деньги наличными, хочет быть уверен, что правильно понял меня.
— Ну так пишите!
— А ручка?
— Вот же она!
— Нет, извините, этой ручкой я писал предыдущее письмо. Я никогда не использую ручку больше одного раза. Ансельмо, принеси новую.
Ансельмо повинуется, и барон пишет по-немецки:
«ЛЮБЕЗНЫЕ ГОСПОДА!
ЭТИМ ПИСЬМОМ ПРИКАЗЫВАЮ, ЧТОБЫ ИЗ ВСЕХ МОИХ БАНКОВ НЕМЕДЛЕННО УВОЛИЛИ ВСЕХ СЛУЖАЩИХ, КОТОРЫЕ НЕ УМЕЮТ ТАНЦЕВАТЬ ТАНГО. ЛАМБЕРТО».
— При чём тут танго? — спрашивает главарь «Двадцати четырёх Л», указывая на единственное в письме слово, которое ему удалось понять.
— Это шифр. Означает — миллиард. Не думаете же вы, что я стану писать о деньгах в открытую. А если эта записка попадёт в руки шпиону?
— Более чем справедливо, — сочувственно соглашается главарь.
Послание доставляют по назначению. Двадцать четыре генеральных директора громко читают его вслух, и начинается обсуждение.
— Опять то же самое — почерк несомненно барона Ламберто. И подпись его. Могу доказать. — Говорящий демонстрирует почтовую открытку, которую барон прислал ему в прошлом году из Майами, штат Флорида.
Открытка переходит из рук в руки. Все рассматривают её и сверяют подпись на ней с той, что на записке.
— Стиль, однако, выявляет характер весьма отличный от знакомого нам.
— Это верно. Синьор барон не любит танго.
— Возможно, не любит теперь, потому что ему девяносто четыре года, а в молодости, может быть, и любил.
— Исключено. Синьор барон с незапамятных времён всегда любил только активный баланс, проценты с доходов, чековые книжки и золотые слитки.
Присутствующие аплодируют. Двадцать четыре секретаря тоже на минуту отрываются от своих записей, чтобы похлопать в ладоши.
Ассамблея единодушно решает, что записки недостаточно, и теперь необходимо достоверное доказательство, что барон Ламберто ещё жив. Бандиты должны прислать его теперешнюю фотографию.
— Ну что ж, пошлём фотографию, — вздыхает главарь банды.
— Ансельмо, — зовёт барон, — возьми из моей коллекции фотоаппаратов тот, который делает моментальные снимки, и сделай всё что надо.
Ансельмо снимает барона, пережидает секунду-другую и вынимает из аппарата готовый снимок.
Барон Ламберто вышел прекрасно. Ну прямо кинозвезда! Улыбается так, что видны все зубы. На лоб спадает светлая прядь.
— Теперь, — говорит главарь, — у них есть всё, что они хотели. Если не выложат денежки, то, как я вам ни сочувствую, — следующая глава будет намного болезненней.
— Не беспокойтесь, — отвечает барон Ламберто, — всему своё время.
Ещё одно путешествие Дуилио с острова Сан— Джулио в особняк мэрии.
Двадцать четыре генеральных директора передают друг другу фотографию. Их лица непроницаемы. Они ждут, пока лодочник выйдет из зала. И едва он уходит, разражается буря:
— Предательство! Это не барон Ламберто!
— Мошенничество! Наглое мошенничество!
