Это не было правдой по двум причинам. Во-первых, на всем фронте обороны не было отмечено никакой активности. Если бы произошло нападение, то он сразу же узнал бы об этом. Во-вторых, в январе адмирал Вильгельм Канарис, впоследствии шеф германской разведки, сказал ему о двойном сигнале, который должен был стать сигналом для подполья о предстоящей высадке союзников.
Канарис предупредил, что союзники будут передавать в адрес подполья сотни посланий в течение месяцев, но только несколько из них будут касаться дня «D». Остальные будут посылаться в качестве дезинформации. Канарис конкретизировал задачу: Мейер должен перехватывать все сигналы, чтобы не пропустить самый главный.
Мейер поначалу отнесся к словам Канариса скептически. Ему казалось безумным делом заниматься ловлей только одного послания. Кроме того, он знал по собственному опыту, что берлинские источники информации были недостоверны в девяноста случаях из ста. У него было много доказательств. Союзники снабжали всех немецких агентов от Стокгольма до Анкары «точными» данными о месте и времени высадки, но среди них не было хотя бы двух согласующихся.
Но на этот раз, понял Мейер, Берлин был прав. В ночь на 1 июня, после месяцев прослушивания, была получена первая часть послания союзников, как предупреждал Канарис. Оно не было похоже на сотни других закодированных фраз, которые сотрудники Мейера прослушивали в течение предыдущих месяцев. Ежедневно по Би-би-си после выпуска новостей передавали шифрованные сообщения на французском, голландском, датском и норвежском языках, предназначенные для подполья. Большинство этих посланий были непонятны Мейеру. Его даже раздражало, что он не может расшифровать такие фразы: «Троянская война не состоится», «У Джона длинные усы», «Сабина подцепила свинку и желтуху». Но сообщение, которое последовало за девятичасовыми новостями вечером 1 июня, было тем, которое Мейер понял очень хорошо.
«А сейчас прослушайте, пожалуйста, несколько личных посланий», – произнес диктор по-французски. В этот момент сержант Вальтер Рихлинг включил проволочный магнитофон. Последовала пауза, а затем: «Les sanglots longs des violons de l'automne».[4]
Рихлинг внезапно хлопнул ладонями по наушникам, потом сорвал их и бросился из бункера к Мейеру. Он ворвался к командиру и произнес: «Поступила первая часть послания».
Вместе они вернулись в радиобункер, где Мейер прослушал запись. Все так и было; это было послание, о котором предупреждал Канарис: первая строка песни «Chanson d'Automne» («Осенняя песня») на слова французского поэта XIX века Поля Верлена. В соответствии с информацией, полученной от Канариса, эта строка Верлена должна быть передана «в первый или пятнадцатый день месяца… и является первой частью послания, предупреждающего об англо-американском вторжении».
Другой частью послания должна быть вторая строка стихотворения Верлена, «Blessent mon coeur d'une langueur monotone».[5] Когда эта строка прозвучит, то (как говорил Канарис) «вторжение начнется в течение сорока восьми часов… Отсчет времени нужно вести начиная с ноля часов следующего за передачей дня».
Сразу после прослушивания записи первой строки из Верлена Мейер проинформировал начальника штаба 15-й армии, генерал-майора Рудольфа Хоффмана.
– Первое послание получено, – сказал он Хоффману. – Сейчас что-то должно произойти.
– Вы уверены? – спросил Хоффман.
– Мы записали его, – ответил Мейер. Хоффман немедленно объявил тревогу в 15-й армии.
Мейер тем временем сообщил по телетайпу в OKW, затем протелефонировал в штаб Рундштедта («OB-West») и в штаб Роммеля (группа армий «В»).
В OKW послание получил генерал-полковник Альфред Йодль, шеф оперативного управления. Материал остался на столе у Йодля, он не объявил тревогу. Он предположил, что это сделал Рундштедт; Рундштедт же решил, что приказ издали в штабе Роммеля.[6]
На всем обороняемом побережье только одна армия была приведена в повышенную готовность – 15-я. 7-я армия, удерживающая побережье Нормандии, ничего не знала о послании, и тревогу в ней не объявили.
Вечером 2 и 3 июня первая часть сообщения транслировалась снова. Это обеспокоило Мейера. В соответствии с его информацией послание должны были передать только один раз. Ему оставалось предположить, что повторение было сделано для большей надежности получения информации адресатом (Сопротивлением).
Через час после повторного послания, переданного вечером 3 июня, проскочило сообщение телеграфного агентства о высадке союзников во Франции. Если предупреждение Канариса было точным, то сообщение агентства должно быть ошибочным. После минутной паники Мейер решил, что доверять следует Канарису. В тот момент он чувствовал себя усталым, но почти счастливым. Приближался вечер, и тишина вдоль всей линии фронта свидетельствовала о том, что он прав.
Теперь оставалось ждать получения второй половины послания, которое могло поступить в любой момент. На Мейере лежала страшная ответственность. Отражение вторжения союзных войск, жизнь сотен тысяч его соотечественников, само существование его родины зависели теперь от скорости, с которой он и его служба воспримут второе послание и оповестят фронт. Мейер и его подчиненные должны быть готовы как никогда раньше.
Пока Мейер находился в ожидании, в 125 милях от него командующий группой армий «В» собирался отбыть в Германию.
Глава 6
Фельдмаршал Роммель намазал медом тонкий кусок хлеба с маслом. За завтраком сидели блистательный начальник штаба генерал-майор Ганс Шпейдель и несколько штабных офицеров. Формальностей не было. Шел непринужденный разговор. Завтрак был похож на семейный, когда во главе стола сидит старший. Каждый из офицеров был отобран Роммелем лично, и они были ему многим обязаны. Каждый из них ставил перед Роммелем вопросы, решение которых Роммель мог найти на аудиенции у Гитлера. Роммель говорил мало. Он просто слушал. Роммель посмотрел на свои часы.
– Господа, – сказал он неожиданно для всех, – мне пора.
Водитель Роммеля Даниэль стоял рядом с «хорьхом», машиной фельдмаршала, у главного входа. Роммель, кроме Ланга, взял с собой в поездку полковника Темпельхофа. Машина полковника должна была ехать сзади. Роммель пожал руки всем штабным офицерам, сказал несколько слов начальнику штаба и занял свое обычное место рядом с шофером. Ланг и полковник Темпельхоф устроились на заднем сиденье.
– Можно ехать, Даниэль, – сказал Роммель.
Машина медленно сделала круг по двору замка, проехала ворота, миновала два ряда подстриженных лип и у деревни свернула налево, на главное парижское шоссе.
Было семь утра. Отъезд Роммеля из Ла-Рош-Гийон в это хмурое утро 4 июня не был для него случайным. Рядом с ним на сиденье лежала коробка с парой замшевых туфель ручной работы. Роммель хотел быть дома к 6 июня – в день рождения жены.[7]
В Англии было восемь часов утра (часовая разница возникала в результате перехода Британии на летнее время). Главнокомандующий силами союзников Дуайт Эйзенхауэр крепко спал после бессонной ночи в своем трейлере, стоявшем в лесу. Прошло уже несколько часов с того времени, как по телефону, с помощью связного и по радио из его штаба было отправлено зашифрованное сообщение. В то время, когда Роммель встал, Эйзенхауэр принял судьбоносное решение: отложить на двадцать четыре часа высадку войск в связи с неблагоприятной погодой. Если погодные условия будут нормальными, днем «D» должно стать 6 июня, вторник.
Глава 7
Капитан-лейтенант Джордж Д. Хоффман, тридцатитрехлетний командир эскадренного миноносца «Корри», смотрел в бинокль на идущий вслед за ним через Английский канал (Ла-Манш) караван кораблей. Ему казалось невероятным, что они смогли пройти так много не будучи атакованными. Они шли точно по курсу и времени.
С того момента, как они покинули Плимут прошлой ночью, конвой, двигаясь со скоростью меньше 4 миль в час, преодолел уже более 80 миль.
В любую минуту Хоффман ожидал атаки подводной лодки, или авиации, или того и другого вместе. Кроме того, он ждал встречи с минными полями по мере того, как они все дальше входили в воды, контролируемые противником. Всего в 40 милях впереди лежала Франция.
Он был молодой командир. Менее чем за три года он вырос от лейтенанта до капитана корабля. Он был необычайно горд тем, что ведет этот великолепный конвой. Но, глядя в бинокль, он понимал, что они являются прекрасной мишенью для противника, как застывшая на воде утка для охотника.
Впереди шли минные тральщики, 6 небольших катеров, которые двигались уступом и тралили море, каждый справа от себя, с помощью специальных длинных тросов, которые при контакте с миной взрывали ее. За тральщиками следовали силуэты эсминцев охранения. А за ними, насколько хватало взгляда, растянулся конвой: длинный караван из неуклюжих десантных судов с тысячами солдат, танков, пушек, автомобилей и боеприпасов. На каждом из перегруженных судов на корме был прикреплен противовоздушный аэростат. Защитные аэростаты под ветром отклоняли суда в одну сторону, и создавалось впечатление, что весь конвой был загружен пьяными докерами.
