он терял нить разговора, поскольку просто не слышал собеседника, занимаясь размышлениями о посторонних вещах…
Это мешало ему жить. И в армии, и на гражданке. Особенно в состоянии независимого, горячащегося и всёвидящего острослова. Но и помогало, поскольку он бывал покладистым, терпеливым и до бесконечности наивным и беспечным.
Всё это в нём воплощалось. И трудно было предугадать, даже ему самому, что в данный конкретный момент станет доминантой в его поведении и словах…
Жизнь прораба не сахар
В понедельник у него на участке произошел несчастный случай.
Монтажник, ведя работы на мачте радиорелейной линии, достаточно опытный, чтобы выполнять монтаж без риска для себя, почему-то вздумал сталкивать бухту кабеля сигнального освещения мачты с одной из площадок ногой. Упругий и тяжелый, извиваясь кольцами, кабель опетлял ногу нарушителя техники безопасности и дёрнул за собой. Монтажник, к счастью, не разбился, но повис вниз головой с переломом в ноге на высоте почти ста метров. Его сняли, отправили в больницу.
Когда Иван примчался по телефонному звонку на станцию, там уже работала комиссия по охране труда из управления. Хотя все бумаги – инструктаж, роспись и другое – были в порядке, Ивану всё-таки высказали много нелестных слов. И подходы к трапу загромождены, и почему монтажники не принайтовываются карабинами к конструкциям мачты во время работы, и… вообще, когда он наведёт порядок на подведомственной ему территории, чтобы подобных случаев не повторялось?
Обычная суета после того, как что-то уже произошло.
«Хорошо же, – думал Иван, отвечая на вопросы комиссии, показывая документацию, вымучивая объяснительную, поднимаясь на мачту к месту происшествия. – Хорошо же, вот придёт вечер, все от меня отстанут, так я, используя свои способности, вернусь к утру этого злосчастного дня, и разговор мой с пострадавшим, точнее с тем, кто днём соберётся пострадать, будет коротким, но для него памятным».
Наступил долгожданный вечер, однако как Иван не пыжился, как ни старался – ничегошеньки у него не получилось. Он ходил, ложился и вставал. Замирал на месте и подпрыгивал. Дёргал себя за волосы и пристально вглядывался в зеркало. Тщетно!
Впрочем, вообще-то, что-то, похоже, было. Он как будто видел какие-то тени, фрагменты своих действий утром. Или это ему казалось. Уж очень ему хотелось вернуться назад во времени, к утру…
Назавтра, во вторник, состоялось очередное заседание у заказчика. Иван обычно на таких посиделках помалкивал: без него кому было говорить, принимать решения, а потом не отвечать за них. В этот раз его словно кто острым шилом в бок ткнул, поднял и заставил выговориться. В принципе, всё, что он сказал, наболело не только у него. Да кроме дела, он наговорил глупостей, на которые был мастер. Потому-то часто и помалкивал, когда его не просили что-либо сказать.
К вечеру того же дня начальник управления, человек по натуре спокойный и сдержанный, а к Ивану доброжелательный за его рост, начитанность и участие в боях в Афганистане, накричал на него, поскольку дело касалось щекотливых взаимоотношений управления с другими организациями. Его вывело из себя утреннее необдуманное выступление прораба перед заказчиком.
Маленький подвижный начальник бегал перед мрачным и усталым Иваном и, наливаясь краской, выкрикивал:
– Мальчишка! Что ты себе позволяешь? Из-за тебя…
Одним словом, он накричал, а Иван ответил. От всего сердца. Высказал всё о заказчике, об управляющих субподрядчиков и некоторых других личностях.
В среду, в самом начале рабочего дня, когда ещё кровь не успела согреться, позвонили из бухгалтерии и – вполне справедливо – взгрели Ивана за неправильность каких-то оплат в прошлом месяце, а получасом позже Иван узнал, что монтажник Ступаков, краснобай и прощелыга, заявился на работу в нетрезвом виде и учинил дебош. Не успел прораб с ним расправиться по-свойски, как по звонку, подобному воплю утопающего, ему пришлось помчаться выяснять отношения с автобазой, не приславшей по договору технику на объект. Потом…
К обеду Иван созрел.
А после обеда намечался новый неприятный раунд с начальником, но вместо этого он движением фокусника подсунул секретарше, милейшей Алле Григорьевне, заявление об увольнении по собственному желанию.
Алла Григорьевна, женщина впечатлительная, к Ивану неравнодушная, едва не свалилась в обморок.
– Иван Васильевич! Ваня, – только и успела она сказать ему в упрёк.
Он подхватил её под локти и силой втиснул в двери, ведущие в кабинет начальника.
Начальник, с видом распаренного любителя бани, выскочил в приёмную. Потряс бумажкой в воздухе и демонстративно подмахнул заявление. И лишь когда Иван на цыпочках уходил, начальник вслед ему бросил нехорошие слова.
А Иван, обернувшись…
Ну, он тоже знал много таких слов!..
По телефонному номеру, данному Симоном, отозвался приятный голос явно немолодой женщины. Иван скороговоркой выложил свое согласие встретиться с Симоном и доном Севильяком. Ему ответили:
– Ждите!
Чего следует ждать, хотелось ему узнать, однако из трубки раздались сигналы отбоя, а на повторный вызов никто не ответил.
…И он ждал.
Весь четверг, и пятницу, и субботу, лишь ненадолго выбегая из дома, чтобы прикупить еды, дабы не прозевать прихода гостей, телефонного звонка от них или простой реализации из небытия прямо в его квартире.
А телефон как взбесился, оправдывая определение самого Ивана: Телефон – это зло!. Звонили с работы, друзья кое-какие, незнакомые, ошибшиеся номером. Одни увещевали, другие бодрыми голосами поддерживали в «неравной борьбе», третьи извинялись, уточняли, куда это они попали, и опять звонили…
Такое продолжалось целыми днями. Иван не оставался в долгу: первых, вторых и, тем более, третьих посылал к чёрту и просил к нему больше не звонить. В него словно бес вселился, и он безрассудно жёг за собой мосты с прошлым…
До чего же точно подмечено: нет ничего хуже, чем ждать да догонять. Пытка. Круги ада.
Иван ждал…
Иван согласен
– Ну-у, дорогой! Если бы мы, представь себе, в то утро пришли к тебе прямо сюда, наговорили бы кучу непонятностей, поверил бы ты нам? Если честно… То-то! Боюсь, что ты бы вышиб нас из квартиры, а?
Симон, одетый подчёркнуто элегантно в тройку, сидел в своей чинной позе, как монарх на троне. Он обстоятельно отвечал на вопросы Ивана, заданные после того, как они, Симон и дон Севильяк, с шумом и топотом, что в Ивановом представлении никоим образом не могло к ним относиться, ввалились к нему домой субботним вечером и, широко разводя руки прямо с порога, искренне и с приязнью бросились обнимать хозяина.
От них хорошо пахло вином. Дон Севильяк предстал в просторном, прекрасно сидящем на нём костюме цвета морской волны в непогоду и выглядел обычным человеком, правда, уж больно здоровым и большим. Его широкий галстук украшала алмазная заколка, а запонки играли крупными камнями. И весь он был добрым, покладистым и весёлым.
Они пришли к Ивану, словно по-настоящему в гости, как принято у закадычных друзей, точно они знакомы со школьной
