на айване у толстоликого. У бардефурушей полно оружия.
— Неужто посмеют стрелять?
— Товар дорогой. Девушек, проклятые, хотят продать в Ташауз. Там дорого дадут за такой товар.
— Черт! Никак бы не поверил, что такое возможно сейчас.
— Золото возьмут за бедняжек и уедут в Персию. За Шагаретт много возьмут. Там в Ташаузских песках никто не узнает. Там скачи от колодца до колодца на резвом скакуне — не доскачешь.
— Шагаретт? Кто это?
— Несчастную девушку зовут Шагаретт. Другую…
— Красивое имя, поэтическое… Вы и это узнали.
— Шагаретт — джемшидка. Из рода вождей. Красива! Прекрасна! Гурия рая!
— Вы видели?
— Одним глазом. Мне женщины показали.
— Ну и ловкач вы! Шагаретт? Да, такое имя пристало только красавице из месневи.
Мог ли тогда Алексей Иванович знать, что девушка с поэтическим именем Шагаретт займет в его жизни такое место? Но имя это его странно взволновало. Позже он вспомнит, что читал о прославленной египтянке Шагаретт-эт-Дор — Жемчужное Ожерелье — в одном историческом труде о крестовых походах. Имя ее — молоденькой кавказской рабыни, ставшей женой султана Египта, — окружено было романтическим ореолом. Из рук умиравшего властителя она взяла «меч доблести» и, защищая права своего малолетнего сына, во главе войска разбила и пленила нечестивых франков, вторгшихся в земли Мисра, на века отучила проклятых крестоносцев посягать на земли арабов. И тем более достойно хвалы имя воительницы, что она прославила себя в исламской стране, где женщинам отведен в удел гарем и рождение детей, а не воинское поприще.
Но все это романтика, а сейчас приходилось думать о прозе жизни.
А проза эта выглядела неприглядно: украденные калтаманами юные персиянки, сами калтаманы, вооруженные до зубов, калтаманам покровительствует единственный представитель местной власти — арчин. Милиции нет, пограничники далеко, калтаманы вот-вот заберут свой драгоценный груз и увезут в пустыню, а пустыня раскинулась на тысячу километров. Увезут девушек, и ищи ветра в поле. В экспедиции лишь у двоих огнестрельное оружие, да и какое они имеют право применить его? Заварится каша, а что будет с работниками экспедиции? Люди более чем мирные: студенты, студентки.
Размышления невеселые. Работники экспедиции спали мирным сном. Начальник экспедиции отвечал за их сон и покой. Аббас Кули тяжело топтался в темноте комнаты, вздыхал и даже стонал от нетерпения.
— Аббас Кули!
— Я слушаю вас, начальник!
— Имей в виду, что это дело подсудное. Если вы ошиблись. Если девушки не рабыни. Если девушки скажут, что их не крали. Если их запугают и прикажут так говорить? Если бардефуруши не бардефуруши, а родственники девушек, отцы или дяди?
— Клянусь, они разбойники, хуже разбойников. Они убийцы, калтаманы.
В наступившей тишине охал Аббас Кули, ожидая решения. В прошлом контрабандист, разбойник, малограмотный человек, он не мог перенести, чтобы обидели женщин. Аббас Кули горел желанием освободить, спасти юные существа. Вырвать их из лап негодяев. Слышно было, как он скрипел зубами и топтался на месте, готовый ринуться в драку.
Сомнений уже не осталось и у Алексея Ивановича. Он поверил Аббасу Кули. Освободить рабынь! И все! Эх, случись это в прошлые годы, тогда бы просто: «По коням! Клинки к бою!» Сейчас он штатский человек. У него нет полномочий освобождать прекрасных невольниц из рук работорговцев… Рабовладельцы! В наше время! Дикость!
Он тронул в темноте плечо Аббаса Кули и толкнул его к светлевшему четырехугольнику дверей:
— Идем!
Они быстро прошли через двор. Здесь у потухшего костра спали два конюха. Кони сонно хрустели сеном. Звезды еще ярко мерцали на чуть посветлевшем небе. Начальник разбудил конюхов и приказал заседлать и держать наготове лошадей.
Он протиснулся в узкий проход, образованный двумя глухими глинобитными стенками, и почти ощупью, осторожно ступая, пошел за черневшей спиной Аббаса Кули. Довольно долго они плутали по тесным ходам и переходам. Очевидно, Аббас Кули успел изучить дорогу. Он шел уверенно, но вдруг остановился.
— Здесь! — шепнул он.
Прижавшись к стене, они стояли в тени. Из крошечного окошечка падала полоска слабенького желтого света.
Чуть дыша, Аббас Кули заглянул в окно и потянул к себе начальника.
В чуланчике под низким камышовым потолком едва различались две закутанные фигуры. По-видимому, одна девушка спала. Другая сидела, тихо покачиваясь и обхватив колени руками. На пальцах ее поблескивали цветные огоньки драгоценных камней, на запястьях — тяжелые двойные браслеты.
То ли девушка услышала шорох, то ли Аббас Кули окликнул ее, то ли невольно губы Алексея Ивановича произнесли имя Шагаретт, но пленница резко подняла голову.
Лицо ее Алексей Иванович разглядеть не смог — слишком слабо теплился огонек масляного светильника, но с глазами рабыни встретился взглядом. Все длилось мгновение.
Отчаяние, горе, печаль — все эти определения лишь в слабой степени передавали состояние несчастной.
Ярость! Вот что читалось в глазах Шагаретт. Рабыня совсем не походила на несчастную жертву. Такие женщины с таким характером бывают героинями. Их не смирить ни оковами, ни костром!
Шагаретт опустила голову. Вспышка потухла. Ошеломленный начальник услышал тихий шепот:
— Ни слова. Приготовься! Великий начальник дарует тебе свободу. Разбуди подругу. Жди!
Аббас Кули провел начальника в обширный двор, заполненный, как показалось, целым табуном лошадей. Люди спали тут же меж конских ног, положив под головы свои тельпеки, не сняв с себя своих шашек и прижимая к груди винтовки. Посреди двора догорал костер. Пламя плескалось, и блики отсветов прыгали по сонным лицам, завиткам папах, металлическим частям оружия…
«Ну и Аббас Кули!» — успел додумать Алексей Иванович. Ему показалось, что он услышал странные слова: «Если твое дело, твоя власть в пасти льва, разорви пасть льву. И ты получишь почести в жизни или достойную мужчины смерть».
Произнес ли эти слова Аббас Кули, или это были его собственные мысли, Алексей Иванович не успел понять.
Надо было действовать.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Да сожжет врагов твой раскаленный меч! Да будут звезды твоими рабынями!
Амин Бухари
«Верность и вероломство не соединяй, годное и негодное вместе не держи». Мудрое это правило целиком относилось к толстоликому арчину.
С любопытством начальник экспедиции поглядывал на его неправдоподобно одутловатые щеки, губы-шлепанцы, на серебряную благообразную бородку и думал: «Как можно ошибиться в человеке».
Сгоряча они возвели вместе с Аббасом Кули мирного, честного арчина в атаманы шайки разбойников, в калтамансмого вожака, покровителя и соучастника работорговцев. И — что там говорить! — наметили его первой своей мишенью на случай перестрелки.
Правда, виноват был и арчин. Переосторожничал и ничего не сказал начальнику экспедиции. Боялся, что кто-либо из экспедиции проболтается или своим испугом выдаст его замысел.
