Если же папаша менял настроение (что случалось чаще), Венцеслао быстро приходил в захудание. Ободранный, всклокоченный, весь в пятнах от всяких реактивов, он в такие дни проходил сквозь строй студентов, как сквозь толпу призраков, ему незримых. Он шел и с мотрел вперед глазами маньяка, случайно ускользнувшего из дома умалишенных. При первой встрече он показался нам малопривлекательным ломакой. Но скоро выяснилось, что дело обстоит сложнее. В его матрикуле царил удивительный кавардак. Там были - как и у вас, коллега Берг! - "хвосты" за самые первые семестры, а в то же время профессор Курбатов, далеко не такой кротости ученый, как ваш покорный слуга, - зачел ему сложнейшие работы последних курсов... Я ни на что не намекаю, нет, нет...
Случалось, баккалауро являлся мрачным на простейший зачет, высиживал в грозном молчании час или два, вслушиваясь в ответы, внезапно вставал и уходил. "Не подготовлен... Не смею отнимать драгоценное время..." Бывало, он резался не на жизнь, а на смерть с самыми свирепыми экзаменаторами, забрасывая их парадоксами, дерзил, говорил резкости и уносил всё же с поля боя завоеванную в битве пятерку. И когда его кидались поздравлять, сердито цедил сквозь зубы: "А, это все - чепуха!" Его давно уже перестали спрашивать: "А что же - не чепуха?" Если кто-либо новенький задавал этот вопрос, Шишкин прожигал его насквозь огненным взглядом. "Закись азота!" - с маниакальным постоянством, сразу утрачивая чувство юмора, бросал он. Так к этому и о тносились: "Пунктик!"
Черты его личности открывались нам постепенно и не вдруг: так дети подбирают картинки из причудливо вырезанных деталей. Узнали, что живет он где-то у черта на куличках, на Малой Охте или за Невской лаврой, снимает угол у хозяина. Нельзя понять: то ли он за стол и квартиру консультирует этого хозяина - гальванопласта и никелировщика, то ли договорился и в его мастерской проводит какие-то собственные опыты... И - чем дальше, тем больше - всё, что нам удавалось узнать о нашем Шишкине, пропитывалось дымкой ка кой-то таинственности.
На моем личном горизонте он некоторое время маячил вдали, "в просторе моря голубом". И вдруг, в роковой день, крайне заинтригованная Анна Георгиевна прошептала мне в прихожей:
- Павлик, вас там кто-то дожидается... Кто это? Я заглянул в щелку:
- Это? Баккалауро... Шишкин!
Ее глаза недоуменно округлились, но ведь сверх сего я и сам ничего не знал.
Венцеслао сидел на утлом диване моем, пребывая в перигелии, в лучах отеческой любви. На столе стояла корзинка от Елисеевых с разными "гурмандизами". Рядом красовалась бутылка хорошего вина, а владелец всего этого изобилия, аккуратно сняв ботинки, оставшис ь в новеньких шелковых носках, уронив на пол газету Речь". дремал в задумчивой позе с таким видом, точно привык тут дремать уже много лет.
С этих пор его постоянно можно было встретить у меня: на Можайской, 4, он стал... Ну нет, это было бы неверное утверждение: своим он стать не мог нигде. Таким своим может оказаться разве лишь страус в стаде быстроногих антилоп: бежим вместе, но вы млекопитающие, а я - птица!
Среди нас он выглядел марсианином. Анна Георгиевна скоро пришла к мысли, что он пришелец из мира четвертого измерения: она почитывала романы Крыжановской-Рочестер, не к ночи будь таковая помянута... Мило общаясь с нами на некоем определенном уровне, он ни когда не позволял с собой никакой фамильярной близости.
Скоро с разных сторон до нас стали доходить самые странные и маловероятные россказни о нем, о Шишкине. Он не подтверждал и не отрицал даже самых неправдоподобных сплетен. Но странно, если недоверчивые скептики брались от случая к случаю проверять любую та кую околесицу, всякий раз оказывалось: да, так оно и было! По меньшей мере - вроде того...
В институтской канцелярии, как во всех институтах, и тогда работали дамы. Через них стало известно: Венцеслао Шишкину сам Дон-Жуан де Маранья в подметки не годится.
Вот, скажем, лишь год назад кто-то по оплошности порекомендовал его на лето репетитором в чопорную баронскую семью Клукки фон Клугенау. Против желания баронессы, заменив собою внезапно заболевшего учителя из Петер-шуле, он отправился куда-то под Пернау, в баронский майорат. Фрау баронин поначалу видеть не желала этого неаполитанского лаццарони: "Эр ист цу малериш фюр айн Лёрэр..." /Он чрезмерно живописен для репетитора (нем.)/
А месяца через два - взрыв. И фрау баронин, и восемнадцатилетняя баронэссерль - Мицци без памяти влюбились в этого страшного человека. Фрейлейн бегала на набережную с намерением утопиться. Матушка будто бы приняла яд, но баккалауро недаром был химиком: он спас ее каким-то подручным противоядием. Генерал Клукки рвал и метал, но не на "негодяя", а на своих дам: негодяй, по его словам, вел себя, как подобает дворянину, хотя в чем это выражалось, до нас не дошло.
Утка? Да как сказать? Не на сто процентов. Нам всем был знаком массивный и по-немецки аляповатый золотой портсигар Венцеслао, в виде этакого полена, в трудные дни он охотно предоставлял его нуждающимся для залога в ломбарде.
Так вот, внутри этой штуковины готическим шрифтом были под баронской коронкой награвированы два имени - "Катаринэ". и "Мицци"...
Уверяли, будто однажды, посреди чемпионата французской борьбы в цирке "Модерн", когда не то Лурих, не то финн Туомисто вызвали желающих испытать счастья, из рядов поднялся чернобородый студент-технолог и принял вызов. Матч Лурих - студент в маске будто бы состоялся и закончился вничью. Купчихи в ложах сходили с ума, Николай Брешко-Брешковский напечатал в "Биржевке" хлесткий фельетон "Стальной бородач", а скульптор Свирская долго умоляла Венцеслао позировать ей для вакхической группы "Нимфа и молодой сатир "... Баккалауро отказался.
Мы бы рады были не верить такой ерунде, но вот однажды...
Мы - я, Сережа (вот он!), еще двое-трое студиозов, баккалауро в том числе, - шли теплым весенним вечером по Милльонной к Летнему саду. Дурили, эпатировали буржуазию, смущали городовых.
Внезапно нас догоняет великолепный темно-синий посольский "фиат", с итальянским флажком на радиаторе. И маркиз Андреа Карлотти ди Рипарбелла, министр и чрезвычайный посол Италии в СанктПетербурге, улыбаясь прелестно, машет оттуда роскошной шляпой белого фетра.
Машет - нам?! Мы удивились, Шишкин - нет. Вонцеслао передал кому-то из нас фунта три ветчинных обрезков, которые в пергаментной бумажке нес в руке (мы имели в виду поехать на Елагин на финском пароходике), подошел к остановившемуся поодаль "мотору", обменялся нескольки ми негромкими словами с его владельцем, сел рядом с любезно приподнявшим в нашу сторону шляпу маркизом, крикнул: "Завтра на Можайской!" - и был таков... Куда, зачем, почему с Карлотти?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
