Мелодия из «Крестного отца» возвестила начало урока.
Когда входили в «Пещеру», новенькие пропустили стареньких вперед. Вернее будет сказать, старенькие нагло прошли в класс первыми и уселись на стулья, стоящие вдоль стены. А новеньким оставили низенькую лавку.
Что делать, пришлось садиться на лавку. Когда новенькие сели, плоские ножки лавки сложились, и она рухнула. Иоффе и Мицкевич стукнулись головами об стену. Алла Мирославская прищемила себе ногу и расплакалась.
Это было уже слишком.
Юрик пошел на стареньких, выставив лоб вперед и крепко сжав кулаки. Сенин и Мицкевич тоже поднялись и, не сговариваясь, двинули за Юрой. Девочки, как по команде, завизжали. Рома вызволял Мирославскую из-под лавки. Впрочем, он обязательно принял бы участие в драке, но в последний момент в «Пещере» появились бородатый Макар Семенович и Калина.
– Одумайтесь! – звонко крикнул Макар Семенович.
Школьников остановило непривычное слово «одумайтесь». Нечасто его услышишь по телевизору. Девочки перестали визжать. Но визг не прекратился. Все, и учителя, и взрослые, обернулись и удивленно посмотрели на громко визжащего Иоффе. Он с закрытыми глазами тянул дребезжащую ноту. Громко, отчаянно и с удовольствием.
– Иосиф, – позвала Калина.
Иоффе замолчал и открыл глаза. Огляделся вокруг, почесал тыльной стороной руки нос и сказал:
– Что?
Макар Семенович приказал всем собраться в классе физики. Шли школьники туда неохотно, предвкушая неприятный разговор. И ожидания оправдались.
Макар Семенович говорил убедительно, находя среди слушателей жертву и обращаясь непосредственно к ней. И несчастному ничего не оставалось, как кивать, пожимать плечами и делать брови домиком в ответ на гневные упреки.
– …Как вы смогли бы после этого (имелась в виду несостоявшаяся драка) сидеть друг с другом в одном классе?! Не говоря уже о том, чтобы выйти вместе на одну сцену?!
Калина стояла возле двери и смотрела в пол, всей своей позой показывая, как ей стыдно за весь класс.
Макар Семенович говорил негромко, без особенной подачи, но было понятно, что он искренне, тяжело переживает случившееся и хочет исправить ситуацию.
– Если бы мне захотелось смотреть драки, я бы пошел работать в секцию бокса или в Думу, на крайний случай. Но не в театральную школу!
Никто в классе не понял юмора. И не сказать, чтобы школьники слишком внимательно слушали. Рома параллельно думал о том, что будет, если, например, из рожка с кремом вытряхнуть весь крем и вставить в него сосиску? Будет ли полученное произведение считаться хот-догом? Рома давно уже хотел есть.
Макар Семенович повысил голос:
– Новенькие, старенькие? Какая разница?! Почему вы так друг друга ненавидите? Откуда эта ненависть?!
Не сказали дети бородатому Макару Семеновичу, откуда эта ненависть. Разве можно сказать учителю правду. Он поймет все не так, все растолкует по-своему. А уж если и дойдет до него информация, то он обязательно сделает выводы, ну совершенно неожиданные.
А когда выходили из класса, Рогов повернул к новеньким свое неприятное лицо с приплюснутым носом и сказал:
– Вам конец!
6
В столовой Рома во время грустного поедания котлет из риса сказал новеньким:
– Они уверены, что это мы кошелек украли. Кто-то из нас. Тогда на приемных экзаменах только мы были в театре.
– Старенькие тоже были, – сказал Мицкевич.
– Во-во, – поддержал его Иоффе, уронив кусок котлеты себе на штаны. – Они на заднем ряду сидели. Нехорошо себя вели. Шутили, издевались. Они, может, сами у себя кошелек украли, а на нас сваливают.
Мирославская смотрела на стакан с киселем так внимательно, словно стакан этот готов был дать ответы на все мучившие ее вопросы.
– Надоело это все, – сказала она тихо. – В старой школе у нас все в классе дружили. Все друг к другу в гости ходили. Не хочу я больше этим театром заниматься. Я лучше в старую школу вернусь.
Роме захотелось пожалеть Мирославскую, погладить ее по голове. Вместо этого он решительно встал из-за стола и заявил:
– Надо со старенькими поговорить.
– Правильно, – поддержал его Юрик, энергично разминая кисти.
– Нет, не подраться, а поговорить, – объяснил Рома.
Рома выбрал правильный момент. До начала урока по акробатике. Кудрявого педагога по фамилии Нянькин еще не было, но все ждали его прихода, и уже никто не решился бы покинуть спортзал. Значит, какое-то время весь класс будет в сборе.
Чтобы оказаться выше всех, Рома забрался на батут. Ходуном заходило под его ногами полотно, растянутое на пружинах. Рома слегка расставил руки в стороны, сохраняя равновесие, и прокашлялся.
– Эй, – сказал он, обращаясь к разминающимся одноклассникам.
Новенькие все обратили на него внимание. Иоффе помахал рукой. Юрик прямо со шведской стенки показал два пальца, мол, «Виктория», победа. А вот старенькие и бровью не повели. Никто из них даже не взглянул в Ромину сторону.
Но Рому это не смутило. Он решил произнести речь во что бы то ни стало. А там будь, что будет.
– Я вот что хочу сказать, – произнес он с импровизированной кафедры, чувствуя, что правая нога его начинает дрожать мелкой дрожью. – Вот нам всем на актерском мастерстве говорят, что театр – это дело коллективное. И все мы с этим соглашаемся. И старенькие, и новенькие. Все типа согласны. Головами кивают, и все такое…
Рома заметил, что старенькие тоже начинают обращать на него внимание. Это придало ему уверенности. Впрочем, к правой ноге это не относилось. Она стала дрожать еще сильнее, и дрожание это передалось батуту.
– …Мы вот в театральный класс поступили, потому что хотели театром заниматься, – продолжал Рома громко. – Мы ни с кем ссориться не желаем. Мы дружить хотим. А вы здесь бойкот устраиваете! Какой тут может быть театр?
– Да заткнись ты! – отозвался Рогов, который сидел в полушпагате, пытаясь приплюснутым носом достать до коленки. Фраза обидная, но это было уже что-то. Бойкот был нарушен.
Нога дрожала, приводя в движение батут, Рома решил говорить по существу:
– Никто из нас не трогал твоего кошелька, Юля.
– Ты за всех не говори, – Юля Балта в этот момент стояла на руках, но ответила тем не менее с вызовом.
– Хорошо, – сказал Рома. – Я за себя скажу. Я твой кошелек не брал. Хотя видел, что он лежал в раздевалке. А потом обернулся, и его уже не было.
– Я тоже не брал кошелька, – сказал Иоффе, подтягивая и без того короткие тренировочные штаны.
– И я не брал, – сказал Мицкевич.
Алла Мирославская встала рядом с батутом, чтобы все ее хорошо видели, и произнесла звенящим голосом:
– Я тоже не брала!
Новенькие говорили по одному. Каждый заявил, мол, нет, я не брал.
Реакция стареньких последовала не сразу. Все-таки мириться гораздо сложнее, чем ссориться. Люди, начинающие ссоры, об этом, как правило, не задумываются.
Наконец Веролоев, один из стареньких, вышел в центр спортзала. Это был мальчик, который очень любил себя. Он всегда приходил на акробатику в белоснежном спортивном костюме. Всегда разминался напротив зеркала, чтобы любоваться своим отражением. И если бы, не дай бог, получилось так, что он сорвался со скалы в бездонную пропасть, Веролоев в полете обязательно вытащил бы расческу, чтобы причесать аккуратно подстриженные волосы.
– А Ясный промолчал, – сказал Веролоев, элегантно указывая на Юрика, висящего на шведской стенке.
– А чего это я оправдываться должен? – взорвался Юрик. – Я тоже не брал вашего кошелька. Я не вор!
Возмущенный Юрик спрыгнул со стенки. Но не на пол (что, безусловно, было ошибкой), а на батут, на котором стоял Рома.
Часть полотна спружинила, и он вылетел с батута, как пробка из бутылки детского шампанского. Добро бы, летел молча, понимая, что повлиять на ситуацию уже никак не получится. Нет. Рома в полете сучил ногами и орал так громко, что в раздевалке, за стенкой, тетя Лена отложила в сторону газету и прислушалась.
Подлетев под самый потолок, Рома словно завис в воздухе, а после рухнул на пол. В двадцати сантиметрах от стопки матов. После секундной паузы зал взорвался хохотом.
Смеялись все, и новенькие, и старенькие. Ева Иванова даже закашлялась от смеха, и Юля Балта подошла и похлопала ее по спине.
Юрик соскочил с батута и бросился к лежащему на полу Роме.
– Прости, Ром.
Лицо Ромы было пунцово-красным. Брови насупились. Нижняя губа совсем закрыла верхнюю. «О, набычился», – сказала бы его мама. Да, Рома «набычился». Он смертельно обиделся на весь свет. А больше всего он, конечно, обиделся на Юрика.
– Ром, я случайно, – повторил Юрик.
Но Рома не хотел ничего слышать. Он встал и, потирая бок, заковылял к выходу. Его хромота и выражение лица вызвали новый взрыв хохота.
На глазах у Ромы от обиды выступили слезы. Он ускорил шаг, подошел и рванул на себя дверь спортзала. Дверь оказалась закрытой.
Рома с силой дергал ручку двери, слыша, как за спиной крики и смех становятся громче. Нарастают, заполняют собой все вокруг, как жужжание огромных пчел, от которых невозможно спрятаться. Рома дернул ручку еще раз, вложив в рывок все силы. Но вновь почувствовал сопротивление. Отпустил ручку и увидел, что дверь открылась в другую сторону. Она вообще открывалась в другую сторону. На пороге стоял маленький кудрявый Нянькин.
