плакать, — Я бы поняла, что тебе нельзя разговаривать с дамочками больше пяти минут… Мы с тобой тогда, в баре, тоже долго общались и влюбились… Вот, этого было бы достаточно… Если б я знала, уследила бы… А я… не уследила…
— Жанна, прости меня, — говорил Глеб не менее нервно и всё больше краснея, — Наверное, тогда лучше наложу на себя руки.
— Нет, лучше живи, — ответила Жанна, — Может, ещё образумишься.
— Очень неудобно было мне тебе это говорить! — сказал Глеб успокоившись. — Но сердцу не прикажешь. И ты перестань реветь. Как будто от меня, думаешь, никто не уходил.
— Кто? Девочки из детского сада?
— Хотя бы. Слушай, а я тут думаю — может, обратиться мне к одному целителю? А то, может, я действительно сумасшедший. А ты к нему не хочешь обратиться? Он на Третьяковской работает.
— Нет, не хочу. Сам иди!..
Так они и разошлись. Слепящий свет солнца был очень обманчив. Жанне казалось, что всё, что сейчас есть вокруг — ненужная декорация.
Дома она долго рыдала в подушку. «Господи, и зачем я ему только стихи писала?» — вихрем проносилось в ее голове. Это твердило и вещало её сердце, готовое вырваться из груди. Призрачными картинками проносились в воображении у неё перед глазами их встречи с Глебом, начиная с самой первой. Первая прорисовывалась особенно чётко: вот они познакомились, когда она ещё работала в баре юной официанткой. Вот поцеловались впервые… Она всё еще помнила, до болезненной остроты ощущала сладость его губ… И вот теперь они превратились в соленую горечь… При этих воспоминаниях слёзы ещё больше наворачивались на глаза. В каких-то безумных мечтах ей казалось, что Глеб тоже вдруг всё вспомнит и через день вернется, через неделю, да пусть даже через год. Ей стало казаться даже, что может, ему поможет целитель, которого он выбрал…
Тем целителем оказался Владимир Александрович. У него Глеб и узнал всю тайну происходящего.
— Значит, Рита меня приворожила? — переспросил он, — Вот, не ожидал. А что теперь делать-то мне?..
— Я делаю своё дело и практикую приворот, — сухо ответил Владимир Александрович.
— Не знаю, может, мне отворот нужен? — спросил Глеб язвительно и настойчиво. — А всё-таки меня опять к ней тянет.
— Меня просили приворожить, я это и сделал, — отрезал Владимир Александрович. — С меня взятки гладки… Будьте осторожней в своих желаниях!
Вечером у Глеба состоялось очередное свидание с Ритой. Он, конечно, умилялся её хихиканьям, но потом сказал:
— Рита, а я был у этого целителя, Владимира Александровича, и узнал твою тайну.
— Ну и как тебе колдовство? — спросила Рита. Глаза у неё горели как у кошки.
— Рита, я хочу сказать, что приворот — это непорядочно.
— То есть, ты меня больше не любишь? — спросила она властным тоном.
— Знаешь, мне теперь кажется, что я жить без тебя не могу. Но теперь знаю, что это гипноз. А приворот — это непорядочно.
— Я непорядочная?! — разъярилась Рита. — Ну, раз так, то я ухожу. Пока! — И убежала, растаяв среди солнечных улиц и унося с собой остатки сладострастного чувства, на мгновения раздразнившего Глеба. А он, в глубокой печали и почти большене чувствуя окружающей реальности, побрёл в сторону дома. «Чёрт знает что творится! — подумал Глеб, — А всё равно она у меня из головы не выходит. Что-то в ней есть… Не пойму что… Куда идти теперь? К Жанне только из жалости? Это унизительно. Ладно, побуду один. А потом всё само собой наладится».
Когда Глеб пришёл домой, он представил себе, что только сейчас очнулся от страшного сна. «Господи, ну почему нельзя снова родиться?» — подумал он…
Во сне ему снилось детство. Проснувшись утром, он снова окунулся в страшную реальность и осознал, что девушку, которая его любит, он оставил, а девушка, которую он полюбил, сама от него отвернулась. Несмотря на то, что сама же его и привораживала. «Ладно, — подумал он, — Буду свободен, буду сам по себе, а потом полюблю ещё кого-нибудь».
Он включил радио. Ведущая говорила бодрым голосом: «Здравствуйте, меня зовут Алина. Я приветствую вас в этой солнечной студии этим весенним днём. Я готова поддержать ваше настроение…»
Её жизнерадостный монолог продолжался ещё минут пятнадцать. И тут она плавно перешла к теме программы, от которой у многих побежали бы мурашки, а Глеба пробила сильная, неудержимая дрожь.
— Сегодня наша тема, — говорила Алина, — Как объяснить Вашей второй половине, что Вы хотите уйти к другой или к другому. Звоните по нашему телефону и шлите смс-ки.
Глеб быстро опомнился и подумал: «Да, такую можно полюбить. Даже на расстоянии. В такой не разочаруешься». Он наслаждался мягким сладким, зовущим и певучим голосом Алины. «Только что я ей скажу — банальное, что долго не мог ничего объяснить, а потом решился? — продолжал думать Глеб, — Ладно, я у неё после эфира телефончик попрошу сначала…»
Жанне по-прежнему казалось, что всё рухнуло. Она пыталась отвлечься, посмотреть в окно — опять всё казалось каким-то искусственным. Даже солнечный свет казался искусственным. Теперь, без Глеба, всё было как-то неестественно. «Неужели он по-другому думает, — мучилась Жанна, — А мне раньше казалось, что у нас мысли такие одинаковые. А я ему ещё стихи писала! Хотя я бы ему сейчас тоже написала стихи о том, как я хочу, чтобы он вернулся». Бедной Жанне казалось, что её сердце вот-вот вырвется из груди. Она то плакала, то выстраивала про себя какие-то логические цепочки рассуждений. По частям у неё стали рождаться стихи, которые она решила написать, о том, чтобы Глеб вернулся. «Вот, наверное, осталось таблетку принять, — подумала тягучей как слеза мыслью Жанна, — заснуть, и во сне будет мне подсказка того, чему дальше суждено случиться — Глеб вернётся или я умру».
Она приняла таблетку и решила лечь спать. Перед сном тонкой серебряной назойливой паутинкой у неё промелькнула мысль, что кроме Глеба есть еще только один человек, который её восхищает, в отличие от Глеба, верный в любви — Валерий.
«Но у него своя жизнь, у него есть Магдалина Борисовна», — думала Жанна пытаясь остаться разумной… Она ещё не знала, что у них произошло! Она подумала ещё, что чуть позже надо позвонить Валерию.
Валерий сидел в кресле и разговаривал со своей собакой Дафной, устроившейся рядом. На его лице застыла глубокая печаль.
— Вот видишь, Дафна, — говорил он, гладя собаку за ушами, — Теперь у
