— Все ясно, — сказал парень.
— Так уж и все.
— Будьте уверены, — подтвердил парень. — Я вас понял. Прекрасно понял. Только не думаю, что меня самого когда-нибудь еще потянет сюда на закате дня.
Покосившись на него, старик кивнул:
— Похоже, ты прав. Если такое и случится, то не скоро. Годков этак через двадцать-тридцать. Слишком у тебя ровный загар, слишком пружинистая походка, и сам ты сейчас на коне — сразу видно. Приезжай-ка ты сюда в полдень, сыграешь настоящий форсом. А ночной гольф подождет.
— В потемках ноги моей здесь больше не будет, — сказал парень. — Это все не про меня.
— Будем надеяться, — ответил старик.
— Вот увидите, — сказал молодой. — Ладно, с меня хватит, дальше не пойду. Похоже, зафигачил мяч в самую темноту — рыскать тут без толку.
— И то верно, — заметил старик.
И они повернули обратно сквозь туманную мглу, неслышно ступая по траве.
Позади все так же двигались в разных направлениях одинокие игроки.
Возле здания гольф-клуба молодой человек посмотрел на старого, который казался совсем древним, а старый посмотрел на молодого, показавшегося совсем юным.
— И все же, на тот случай, если вернешься, — заговорил старик, — то есть если вернешься в сумерках, если надумаешь сыграть партию, которую начнешь с тремя другими игроками, а закончишь в одиночку, должен тебя кое о чем предупредить.
— О чем, интересно?
— Есть выражение, которое ни под каким видом нельзя произносить в разговорах с теми, кто бродит по вечерней траве.
— И какое это выражение?
— Семейная жизнь, — прошептал старик.
На прощание он пожал парню руку, повесил на плечо свою сумку с клюшками и ушел.
Вдали, над полем для ночного гольфа, сгустилась непроглядная тьма, и припозднившихся игроков было уже не видно.
Загорелый, ясноглазый парень развернулся, дошел до стоянки, сел в машину и нажал на газ.
Убийство
— Есть такие люди, которые в принципе не способны пойти на убийство, — заявил мистер Бентли.
— Например? — спросил мистер Хилл.
— Например, я сам, а также множество мне подобных.
— Чепуха!
— Чепуха?
— Вы не расслышали? Любой человек способен на убийство. В том числе и вы.
— Да зачем мне это? Меня все устраивает: прекрасная жена, хорошая работа, безбедная жизнь — с какой стати мне кого-то убивать? — возразил мистер Бентли.
— А я смог бы вас толкнуть на убийство.
— Напрасно вы так думаете.
— Запросто.
Мистер Хилл задумчиво обвел глазами квартал небольшого городка, утопающего в зелени.
— Если у человека нет таких наклонностей, никто не сделает из него убийцу.
— А я сделаю.
— Не может быть!
— Сколько вы готовы поставить?
— Никогда в жизни не спорил на деньги. Не имею такой привычки.
— Черт возьми, есть же такая вещь, как джентльменское пари, — сказал мистер Хилл. — Ставка — один доллар. От доллара до десяти центов. Слушайте, неужели трудно поставить гривенник, а? Да будь вы хоть трижды шотландцем, да еще сомневающимся в своей теории. Разве вам жалко десяти центов, чтобы доказать свою неспособность к убийству?
— Странно вы шутите.
— Мы с вами оба шутим — и оба не шутим. А доказать я хочу лишь то, что вы ничем не отличаетесь от прочих. У вас есть встроенная кнопка. Если я сумею отыскать ее и нажать — вы пойдете на убийство.
Мистер Бентли непринужденно рассмеялся, обрезал кончик сигары, пожевал ее безмятежными пухлыми губами и откинулся назад в кресле-качалке. Пошарив в расстегнутом кармане жилета, он выудил десятицентовик и положил на стойку перил.
— Так и быть, — сказал он и, поразмыслив, вытащил еще одну монету. — Ставлю двадцать центов за то, что я не убийца. И как же вы собираетесь доказать обратное? — Он хмыкнул и удовлетворенно прикрыл глаза. — Сколько лет прикажете ждать у моря погоды?
— А мы с вами установим срок.
— Неужели? — Бентли хохотнул.
— Разумеется. В течение одного месяца, считая от сегодняшнего дня, вы пойдете на убийство.
— В течение месяца, говорите? Ну-ну! — И он рассмеялся: такое предсказание не лезло ни в какие ворота.
Успокоившись, он оттопырил языком щеку.
— Сегодня у нас первое августа, верно? Стало быть, первого сентября заплатите мне доллар.
— Нет, это вы заплатите мне двадцать центов.
— А вы упрямы, как я погляжу.
— Вы меня еще не знаете.
Стоял ясный вечер на исходе лета: дул прохладный ветерок, комары не докучали, две сигары горели ровно, а поодаль, в кухне, звякала посуда, которую жена мистера Бентли опускала в мыльную пену. Горожане выходили на открытые веранды подышать свежим воздухом и приветливо кивали друг другу.
— Никогда в жизни не ввязывался в такой дурацкий разговор, — заметил мистер Бентли, с удовольствием втягивая ноздрями воздух, напоенный запахом свежескошенной травы. — Десять минут обсуждали криминальные наклонности, поспорили, каждый ли способен пойти на убийство, — и не успели оглянуться, как заключили пари.
— Именно так, — подтвердил мистер Хилл.
Мистер Бентли в упор посмотрел на своего квартиранта. Мистеру Хиллу было лет сорок пять, хотя его немного старили бесстрастные голубые глаза и землистое лицо, изрезанное морщинами, как вяленый абрикос. Лысая голова делала его похожим на римского патриция, голос звучал напряженно, и во всем его облике сквозила какая-то цепкость: он впивался пальцами в подлокотники кресла, норовил схватить собеседника за локоть, истово сжимал руки, будто молился, и вечно доказывал себе и другим правоту своих речей. С тех пор как он занял комнату в конце коридора — а было это три месяца назад, — они с хозяином постоянно беседовали о том о сем. Их занимали самые разнообразные темы: весенние нашествия саранчи, апрельские снегопады, сезонные бури и похолодания, дальние страны — да мало ли о чем заходит речь за доброй сигарой, дающей умиротворение не хуже сытного обеда; мало-помалу мистеру Бентли стало казаться, будто он знает этого приезжего всю жизнь, с горластого детства и колючей юности до седых волос. И впрямь, до этого времени у них не возникало никаких разногласий. Их дружеские отношения скрепляло то, что говорили они без обиняков и отступлений, двигаясь прямой дорогой Истины, а может, это только казалось — вернее, подумал сейчас мистер Бентли, держа в руках сигару, это ему самому так казалось, а мистер Хилл не то из вежливости, не то из тайного умысла прикидывался, что понимает истину точно так же.
— Самый легкий заработок за всю мою жизнь, — сказал мистер Бентли.
— Это мы еще посмотрим. Вы монетки-то держите при себе. Они вам скоро понадобятся.
Мистер Бентли словно в полусне вернул десятицентовики в карман жилета. Не иначе как перемена ветра вдруг повлияла на температуру его мыслей. В какой-то миг внутренний голос спросил: «Ну как, способен ты пойти на убийство? Или слабо?»
— Скрепим наш уговор, — сказал мистер Хилл.
Его рукопожатие было холодным и цепким.
— Не возражаю.
— Ладно, жирный червяк, приятных снов, — бросил мистер Хилл, поднимаясь с кресла.
— Что? — вскричал мистер Бентли, пораженный не столько грубостью, сколько внезапностью этих немыслимых слов.
— Спи спокойно, червяк, — повторил мистер Хилл без тени смущения.
Его пальцы забегали по пуговицам летней рубашки. Глазам мистера Бентли открылся впалый живот. На нем виднелся застарелый шрам. Похоже, это было пулевое ранение.
— Ясно тебе? — сказал мистер Хилл, глядя в вытаращенные глаза тучного человека, приросшего к креслу. — Мне такое пари не в диковинку.
Входная дверь тихо затворилась. Мистер Хилл скрылся в доме.
Когда на часах было десять минут первого, у него в комнате все еще горел свет. Мистер Бентли долго маялся в темноте без сна, но в конце концов на цыпочках выбрался в коридор — и уперся глазами в мистера Хилла. Тот не удосужился прикрыть дверь своей комнаты и теперь стоял перед зеркалом, похлопывая, оглаживая и пощипывая свое туловище то в одном месте, то в другом.
А про себя, не иначе, говорил: «Полюбуйся! Смотри сюда, Бентли, и вот сюда!»
И Бентли смотрел.
Грудь и живот Хилла были обезображены тремя круглыми шрамами. В области сердца тянулся длинный шов, а на шее — короткий рубец. Спину испещрили устрашающие борозды, как будто дракон рвал ему кожу своими когтистыми лапами.
Мистер Бентли даже прикусил язык и растопырил руки.
— Входи, не стесняйся, — сказал мистер Хилл. Бентли не шелохнулся.
— Спать пора.
— А я вот любуюсь. Тщеславие, тщеславие.
— Столько шрамов, одни шрамы.
— Да, есть маленько, это правда.
— Живого места нет. Боже мой, впервые такое вижу. Откуда они?
Раздетый до пояса, Хилл продолжал разглядывать, ощупывать и ласкать свой торс.
