Из всех нас только Боря Антохин не двигался с места.
Он всегда стеснялся своего красивого лица и слишком стройной фигуры: сутулился и водил по лицу ладонью, прикрывая его. Голос у него был по-мужски устоявшийся (этакий баритональный бас) — и он его приглушал. А тут Боря и вовсе хотел, чтобы о нем позабыли.
«Еще бы... Ведь именно он сказал Оленьке: „Не вздумай принести справку!“ Что же ему теперь остается? — думал я. — Скромный... Не хочет быть на виду. Знакомы мне эти тихие мальчики!»
Евдокия Савельевна прикрыла трубку рукой и сказала:
— Им нужны ее фотографии. Последнего времени.
Я бросился к шкафу, достал альбом, начал листать его.
— В последнее время она не снималась, — сказал я.
— У меня есть ее карточки, — неожиданно произнес Боря Антохин.
Он полез в боковой карман своей куртки. Вытащил пять фотографий и разложил их на столе с такой осторожностью, будто они еще не высохли.
— Это было на той неделе, — приглушая голос, сказал Антохин. — Я снимал участников похода. Для нашей газеты.
— Отвези их! — Евдокия Савельевна снова вернулась к трубке: — Где вы находитесь? — Она записала адрес и протянула его Боре Антохину: — Оттуда сразу назад! Помни: мы все тебя ждем. Тогда уже наверняка будет Митя
Калягин. Вы с ним поедете туда, к нашим... И поднимете их на поиски.
Надо будет прочесать лес!
— А что... там большой лес? — спросила Надюша.
Наконец она о чем-то спросила.
— Да что вы?! — воскликнула Люся.
Ее шустрый, но неопределенный ответ заставил Надю замедлить шаги. И она машинально начала передвигаться по комнате не так быстро, как прежде. Туда и обратно, туда и обратно... На Олины снимки она не взглянула.
Боря собрал их осторожно, будто они так и не высохли. Опустил в боковой карман и, пригнувшись, ушел.
Люся с чашкой и пузырьком, которые Наде не пригодились, стояла на балконе и неотрывно смотрела вниз.
В телефонных переговорах «безумной Евдокии», в желании Люси первой все увидеть и обо всем сообщить, в той бережности, с какой Боря Антохин раскладывал и собирал Олины фотографии, мне чудилось страшное. Я был уверен, что они искупают вину. Но каков же ее размер? Что именно они допустили там, в походе, если Оля не вытерпела? И что она в минуту отчаяния могла совершить? И кого могла встретить ночью... на неизвестной дороге?
Внезапно раздался звонок. Надя опустилась на стул. Я отяжелевшими ногами зашагал в коридор. Но Люся опередила меня.
— Митя Калягин! — с преувеличенной радостью воскликнула она. Точно мы только его и ждали.
— Ты на машине? — деловито спросила Евдокия Савельевна.
— Машина внизу! — ответила за него Люся, разглядевшая с балкона, что внизу стоит самосвал.
Митя виновато кивал на свои промасленные брюки: дескать, застали врасплох.
Он был действительно щуплым, и волос на голове почти не было. Евдокия
Савельевна не стала объяснять нам, что это «результат военного детства», а сказала:
— Митя, пойдем-ка со мной на кухню.
— Ничего секретного она ему там говорить не собирается! затараторила Люся. — Просто ей не хочется при вас повторять...
Надя не слышала.
Евдокия Савельевна и Митя вернулись с кухни.
Он вспомнил, что, когда отвозил дяде лекарство и инструменты, тоже приехал домой только утром. И мать не знала всю ночь, где он.
— Я удрал...с воспалением легких. А что было делать? Она бы не пустила меня. Сказала бы: «Сама отвезу!» Я матерей раньше не понимал.
Пока сам отцом не заделался.
Надя не слышала.
Митя рассказал еще одну историю. О том, как его сын тоже один раз не ночевал дома и вернулся под утро. Оказывается, поссорился с девочкой. И сказал, что будет стоять под ее окном, пока она не простит. Она преспокойно спала. Проснулась утром, собралась в школу. Выходит, а он... все стоит. С самого вечера.
— И что вы сказали сыну? — спросил я.
— «Она же тебя не любит, дурак!»
— Это вы точно сказали.
Надя не слышала...
Раздался звонок. Она привстала. А Люся снова опередила меня.
Вернулся Боря Антохин.
— Я вот подумал... У меня есть и другие ее фотографии! — Он похлопал по боковому карману. — Заехал домой на обратном пути и взял. Надо будет раздать там, в районе. Чтобы мы не одни искали.
— Это так. Это, безусловно, так, — похвалила Евдокия Савельевна. -
Если все возьмутся за дело, мы быстрее достигнем успеха!
«Раньше надо было думать... гораздо раньше!» — хотел я сказать.
— Мы ее найдем! — пообещал Надюше и Митя Калягин.
— Но где... она может быть? — отчаянно вскрикнула Надя. Все вздрогнули от этого крика. Даже Митя. Евдокия Савельевна уже не могла деловито организовать поиски. Она тяжело заметалась... Подскочила к
Мите, что-то шепнула ему, потом к Боре. И с неестественной громкостью сообщила:
— Сейчас Митя с Борей поедут туда — и все выяснится. Вы ведь знаете,
Митя во время войны решил более сложную задачу!
В ее голосе мне все явственней чудились интонации врача, убеждающего безнадежно больного, что вот сегодня он «выглядит молодцом». Но поверить этой интонации я не мог. Это бы значило...
У Надюши хватило сил только на тот отчаянный крик. Она снова, как челнок, заходила по одной линии — от двери к окну. От окна к двери.
«Выдержит ли ее сердце?» — с ужасом думал я.
Митя с Борей уехали.
Евдокия Савельевна вновь установила пост возле телефонного аппарата.
Она делала бессмысленные звонки: то просила дежурного по школе сообщить нам, если вдруг появится Оля, то обращалась с той же просьбой в художественную школу.
Так прошло еще полчаса или минут сорок.
По радио продолжались жизнерадостные воскресные передачи. Никто приемник не выключал, потому что никто не хотел тишины.
Надюша почти беззвучно, механически шевелила губами.
— Что ты, Наденька? — наконец спросил я. И обнял ее. Люся решила, что мы хотим о чем-то поговорить, и сразу же утащила Евдокию Савельевну на кухню.
— Что ты, Надюша?
Она не ответила мне, как и не прекратила своего движения по комнате, но я разобрал слова:
— Это я уговорила ее... Это я...
Зазвонил телефон. Надя была в тот момент как раз возле него. И схватила трубку.
— Нет, не мать, — ответила она. — Честное слово, не мать. А кто?
Учительница... из школы. Помню... Я помню... В брюках была. В синих брюках. Что вы говорите? Опознать?.. Кого опознать?
Трубка повисла на шнуре. Надя опустилась и села на пол.
— Люся! — почему-то закричал я.
Они с Евдокией Савельевной прибежали с кухни.
— Я ее не узнаю, — говорила Надя куда-то в пространство. — Я ее не узнаю...
Надюшу подняли и посадили на диван. Она не двигалась, оцепенела.
Я положил трубку обратно на рычаг. Телефон сразу же зазвонил.
— Нас перебили, — услышал я рассудительный, ко всему привыкший мужской голос. — Это я с кем говорю?
— С отцом.
— Сперва учительница подходила? Не мать?
— Нет, нет... Учительница. — Тогда ничего. Тут бы на всякий случай опознать надо было...
— Кого?!
— Вы за мной-то не повторяйте. Мать не слышит?
— Нет.
— Мы бы за вами заехали.
Хлопнула дверь.
Я выронил трубку... Выскочил в коридор.
— А где мамуля? Я привезла ей цветы! — Оля уже сняла с одной ноги туфлю и натягивала тапочку. — Представляешь, они все еще движутся к этому дяде... Во главе с «безумной Евдокией»! А я вчера вечером угадала самый короткий путь! Митя ночью переплыл реку на лодке. Иначе бы он столкнулся с патрулями. И меня лодочник перевез! — Она была упоена успехом. — Вот сюрприз... или приз, о котором говорил Митя Калягин. Мне достался!.. — Она протянула какой-то конверт. — Я пришла первой. И дядя-доктор вручил его мне. А где мамуля? Я привезла ей цветы. Утром в поле так хорошо!
Она сунула мне в руки букет ромашек.
Я не перебивал Олю.
Евдокия Савельевна и Люся не вышли в коридор. Они так и стояли около телефона. Трубка висела на шнуре. А Надя, оцепенев, сидела на диване.
Сидела неестественно прямо, положив обе руки на колени.
— Наденька! Оля вернулась... — закричал я. — Оля вернулась!
— Я не узнаю ее, — ответила Надя. — Я не узнаю...
Через полчаса примчался самосвал Мити Калягина. По дороге Митю оштрафовали за превышение скорости.
— Большой прокол! — сказал он. — Талон продырявили. Вот комедия!
Но это он сказал уже потом, войдя в комнату. А в коридоре поспешно сообщил мне:
— Все в порядке! Она была у моего дяди сегодня утром. Вот и сам дядя... Живой свидетель!
— Она вернулась! — не приглушая голоса, воскликнул Боря Антохин, тоже приехавший на самосвале. И указал на туфли, которые Оля оставила в коридоре.
— Можно было, значит, не подвергать дядину жизнь опасности, вздохнул Митя.
Дядя его был, наверно, всегда таким же худеньким, похожим на мальчика, как и племянник. Старость же еще решительней прижала его к земле. Казалось, в нем не было веса, и он держался за палку, чтобы нечаянно ветер не опрокинул его, не свалил с ног. Но глаза, как и
