— Так он религиозен? — вырвалось у «юного современника».
— Вся хитрость заключается в том, что я этого не знаю. Если же судить о вере по делам, то он праведник. Причем праведник, который не хочет, чтоб об этом знали. Подозреваю, что на таких праведниках и держится русская земля. Вот он перед тобой. Его можно потрогать.
— Ух ты! Значит, он святой?
— Решай сам. Но думаю, чем больше вокруг тебя святых, тем лучше для тебя и для твоей души.
— Он ближе всех ко Христу, а Кеша — к Иуде.
— Что мы знаем об истоках праведности Махоткина? Что мы знаем об его детстве? Что если на его совести лежит такой страшный грех, что любое наказание за него — ничто? Ведь и Кеша после своего предательства был… ну прямо замечательным человеком. И он оставался бы Князем, любимцем молодежи, героем и прочая и прочая, если бы не двадцатый съезд. И только на Небесах разобрались бы, кто он такой, и он пошел бы не в рай, как думали мы на земле, а в вечный огонь, где жарится Иуда. Праведность мира сего и праведность пред Богом не всегда совпадают.
«Юный современник» только глазами хлопал: «негр» Шавырин окончательно заморочил ему голову.
— Напишите о Махоткине роман, — сказал он. — Пусть теперь не напечатают — напечатают после.
— Думал и об этом. Ничего не выйдет.
— Почему?
— Жизнь каждого человека изначально имеет свой жанр. Жизнь одного человека — роман, другого — рассказ, третьего — басня, четвертого — анекдот. Махоткин — это не роман.
— А что?
— Жанр агиографии — житие. Этот жанр мне не по силам. Я не Епифаний Премудрый, а…
Спустя два года после гибели Витька Николай Иваныч подумает, что жизнь его брата — всего лишь анекдот.
Глава четвертая
«Юный современник» взял у Владимира Шавырина телефон в расчете на то, что интересные и поучительные встречи с писателем могут быть продолжены, однако ошибся: «негр» вежливо, но настойчиво намекнул на нежелательность более тесных отношений и даже не поинтересовался предметом разговора Махоткина и отца. Скорее всего, думал смышленый современник, в день похорон «дяди» Миши на «негра» нашел пьяный стих поговорить и поумничать, независимо от качества собеседника, которого он, может, едва и замечал и забыл о нем на следующий день. И это было достаточной причиной, чтобы забыть его умные рассуждения о святых, которые могут являться в мир в самом неказистом виде, чему имеются многочисленные свидетельства очевидцев. И вообще, шла далекая от святости жизнь, заботы, дурь и беды.
Впрочем, на очередных похоронах «негр» вел себя с «юным смышленым современником» как ни в чем не бывало, то есть как бы не избегал его и продолжал говорить умные вещи.
«Какое мне дело до чужих жизней, чужого времени и чужих химер?» — думал юный Николай Иваныч, слушая «негра», но в душе понимал, что лжет себе: вся его жизнь вольно или невольно проходила под тенью старых барбосов, которых он и любил, и ненавидел за власть над собой. Он вспоминал, как любил отца в детстве — до головокружений. Особенно когда тот надевал свой кожаный реглан, фуражку Севморпути и чудно пахнущая кожей планшетка била его по ноге.
«Герои! Рыцари! Брошенные жены, брошенные дети, а теперь и брошенные северные города, которые втягиваются в мерзлоту, чтобы стать предметом изучения нашей дури будущими археологами. Если таковые будут».
Впрочем, следует вернуться во времена, когда некие темные силы (пятая колонна, агенты влияния, по убеждениям стариков) раскачали устои социалистического строя и подорвали веру народа во всепобеждающую силу классового сознания. Надо сказать, что у молодого начальника Авиационно-технической базы (Крестинин-младший сделал блестящую карьеру) не было времени на религию, «философию», а тем паче зубоскальство. Он даже над отцом не подшучивал: тот представлял собой малоинтересную мишень для подначек, так как был начисто лишен чувства юмора. И, как Христос (если верить Иоанну Златоустому), никогда не смеялся.
Глава пятая
Женился Николай Иваныч, как говорили, в подражание одному из самых почитаемых в своей среде героев Севера — Урванцеву, которого видел на похоронах «дяди» Миши несколько лет назад, а потом думал о нем не чаще, чем о белых медведях. А началось «все» с Матвея Ильича Козлова, знаменитого полярного аса, храбрость которого была равна разве что его скромности. А человек более скромный, чем он, еще не родился. «Мотя» (так его звали в своей среде) давно был на пенсии и время свое проводил при летном отряде в качестве техника по учету. Эта необременительная должность, смеха ради именуемая «начальник штаба эскадрильи», позволяла ему часами сидеть на обочине аэродрома и глядеть, как взлетают и садятся самолеты. И говорить на языке, вне аэродрома непонятном. Все, что вне аэродрома, ему было не интересно, так как не вызывало в памяти никаких ассоциаций и образов. Был он роста небольшого, с густыми белыми волосами на косой пробор, загорелый до черноты, ходил в сером пиджачке букле с обвислыми плечами и никогда не надевал ни орденов, ни колодок. Николай Иваныч любил поболтать со стариком, который про авиацию и авиаторов прошлого знал все. И тот однажды познакомил «молодого современника», получившего некоторую известность среди своих как мастер распутывать причины летных происшествий, с великим Урванцевым. Крестинин-младший никак не мог увидеть в облике этого героя чего-нибудь, отличающего его от людей, мимо которых пройдешь и не заметишь. Сутулый, губастый, в очках. Глядя на более чем неброских на вид героев, Николай Иваныч сделал вдруг неожиданное для себя открытие: герои не похожи на героев. Если следовать такой логике, то люди героической внешности не должны отличаться чрезмерной храбростью.
Вышло так, что Матвей Ильич оказался первым, кто воспользовался первой картой огромного архипелага Северная Земля (Земля Николая II), сотворенной Урванцевым за два года путешествий на собаках в отрыве от Большой земли. Тогда-то — в 1932 году — Матвей Ильич провел караван судов не проливом Вилькицкого, вечно забитым льдом, а в обход с севера самого большого «белого пятна XX века» по карте, которой не видел никто, кроме автора.
Долгое время великий полярник был «запрещен», так как после открытия месторождений, исследования Северной Земли и других подвигов во имя Отечества был осужден как «враг народа» и отбывал срок на Таймыре. И при этом, как говорили, нисколько не злился на власти и на ловкачей, которые за его открытия и исследования нахватали и званий, и Ленинских премий, и скромных звездочек Героев. «История рассудит», — посмеивался он. А жена его Елизавета Ивановна с фатализмом русского человека, который не зарекается ни от сумы, ни от тюрьмы, как-то сказала: «Хорошо, что его посадили: характером помягчел и стал снисходительнее к людям».
Урванцев, по словам знавших его в деле, обладал при самой невыдающейся внешности нечеловеческой выносливостью и, когда его товарищи — молодые спортсмены и атлеты — ломались, искренне считал, что они придуриваются. Были у него и другие недостатки характера. В исторической (по-настоящему исторической) экспедиции на Северную Землю начальник Георгий Ушаков поставил на ближайшей сопке красный флаг, что будто бы закрепляло архипелаг, границы которого неизвестны, за Советским Союзом, вошел в состояние восторга и вместе с юным радистом и каюром с радости загулял. Урванцев со свойственным ему занудством настаивал на проведении работ и прекращении пьянства. Его просили не зудеть над ухом, не говорить глупостей под руку, так как работа не медведь, в торосы не убежит. Тогда Николай Николаевич капнул в бутыль со спиртом фиолетовых чернил и надписал: «Сулема — яд. Для научных целей». Его едва не побили. Его бы выгнали, если б на эту неведомую землю мог пробиться хоть какой-нибудь корабль. Ледокол подошел к острову, где располагалась база экспедиции, только через два года.
Рассматривая великого полярника в поисках чего-нибудь особенного в его внешности, «юный современник» вспомнил известную в своей среде историю его женитьбы.
Пребывая в гостинице города Томска, он увидел за табльдотом женщину и с ходу предложил ей руку и сердце. Женщина была — этого не скроешь — из хорошей дворянской семьи и, как потом выяснилось, с гимназическим образованием. Она была обескуражена напором не очень молодого, неказистого, но чрезвычайно нахального человека. К тому же была замужем. Но никаких сил не было противостоять этому нахалу: к тому же он заявил во всеуслышание за тем же табльдотом, что «она» (его нисколько не интересовало даже имя избранницы) сорвет мероприятие государственной важности, если разобьет сердце начальника экспедиции, каковым он является. И Елизавета Ивановна (будущая жена Урванцева) поехала с ним в экспедицию в качестве врача, так как помимо классического образования имела и высшее медицинское. Они прожили долгую, трудную, полную разнообразных событий жизнь. Она участвовала во всех последующих экспедициях мужа с перерывом на четыре года — время войны, после чего была главным врачом Норильска, где ее муж отбывал наказание. В возрасте восьмидесяти семи лет они участвовали в авторалли Ленинград-Москва и заняли первое место (автомобиль — их увлечение).
