- Нет, - ответил Палейка.
Все также глядя в камень Омехин сказал татарам:
- Приговорены условно к расстрелу. Ступай по местам и караул веди теперь безо всяких. Понял?
Татары вдруг взялись за руки и отступили.
- Ну?
- Э, понял, Лексе Петрович, э... - И сутулый татарин низко, почти до земли, поклонился. - Э...
- Осмелюсь доложить, - сказал Палейка, - могли не понять. Может разъяснить им?
- Какие там разъяснения, если о пощаде не просят? Ясно.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Утром от мазанки нашли следы, направляющиеся к горам. Скакали четыре лошади, а на самой легкой, на каром иноходце Палейки мчалась сбоку трех, видимо она, Елена Канашвилли.
Всякие бывают события в жизни, как всякая вода в реках, но очень муторно было в это утро Омехину. Сидел он в седле вытащив длинные сухие ноги по кошме и глядел с раздражением как Палейка выбирал в табуне лошадь.
- Каки события предпринимаешь, - крикнул он ему: - плохо видно с бабой спал, раз утекла. Плохо видно присосался.
Палейка с криком ударил укрючиной в табун. Кони метнулись, из-за палатки послышался топот копыт и Палейка выехал на неоседланной лошади.
- Ка-мандер! Без седла ехать хочешь. Не овод. Дать ему седло!
Татары подхватили Палейка.
- Дарю тебе на счастье свое седло, - сказал Омехин: - а коня не дам, прозеваешь.
Вслед за Палейкой помчалось еще шесть всадников.
Палейка метался один, без дорог, натыкаясь на кусты, камни, рытвины. Дергал за уздцы коня, тот часто вставал на дыбы, крутился на одном месте, пытался даже сбросить непонятного ему, по желаниям, всадника.
Он словно бежал в догоню за скрывшимися, и в то же время, словно скакал от Омехина.
Но всетаки, на крутой горной тропе, подле горы Айголь, Омехин догнал его. Оборачиваясь на топот, Палейка крикнул:
- Они уж, Алексей Петрович, убьют нас, как тараканов. Четверо их.
Омехин в седле сидел так же уверенно, как за книгой, за словарем иностранных слов, который он небывало презирал. Ноги его плотно сжимали бока и были четыреугольные, тупые и скучные.
На шестой версте от лагеря, в нескольких шагах от тропы, они увидали труп бежавшего часового Алим Каши. Череп его был разрублен саблей. Скользнувший дальше клинок рассек гимнастерку и обнажил впалую, чахоточную грудь.
- Тоже баба понадобилась, - не слезая с лошади сказал Омехин: - Я думаю отказался с ними в горы дальше итти. Не захотел быть предателем рабочего класса. Потому, закопать его, а то волки сожрут.
Чернели вдали сухие выветренные скалы. Очень сильно, до кровавых ссадин, надо было сжимать бока коня, чтобы еще и еще сбирал он растраченные силы.
И вот у Агатовой скалы еще распростертое тело партизанского коня и всадника - часового Гадеина. Это был красавец саженного роста, веселый и хохотун. Скрюченные руки его запутались в поводу. Обезображенная голова коня рядом.
Гадеин еще жив. Он поднимает омертвевшие веки и чуть слышно, словно веками, спрашивает Омехина:
- Стрелят пришел? Зря я от твоей пули бежал. Лучше от своей пуля азрак азрак капут. Он говорит, бежим убьет, все равно расстрел. Каши говорит: бежим, Закия говорит: бежим, все равно камисар расстреляет. Ха, куда свой полки убежит татарин! Ха!.. Закия баба нет. Закия баран! Закия мне в башку расстрелял, как ево баба просил. Не стреляй, Алексей Петрович, в морду, стреляй прямо в сердце.
- Да, - сказал Омехин подбирая свои повода: - кончится скоро. И, верно, не поняли, что значит "условно". Что значит условно? - обернулся он назад.
Бойкий пензенский паренек выпрямился в седле.
- Условно - значит, товарищ комиссар, которых убить бы надо, да пожалели от того, что хорошие ребятишки.
Ближайшая гора прикрыта до пояса кустарником, словно юбкой, а дальше голая, скалистая. В кустах паслась лошадь. Высоко приподымая пухлые губы она весело щипала колючую траву. Появление людей ее не встревожило.
Она отдохнула, освежилась и радостно заржала. Далеко от лошади, впереди на каменистой тропке, лежал вниз лицом труп. Он врылся в расщелину камня грязными пальцами.
В него было всажено, в спину, в шею и в голову, четыре револьверных пули. Совершенно бессмысленно, тщеславно.
- Это баба стреляла, - сказал Омехин.
Дальше уже шел след одного коня.
Омехин посмотрел в горы. Куст окончился и обнажился голый камень. Высоко, где то в снегах, серел аул. Дымок виднелся среди скал. Вечная жара веяла от камней.
Омехин натянул левый повод, а сам откачнулся вправо.
- Будя! Дальше нас самих пристрелят. Вертай, товарищ, обрать. Лошадь забери. Жалко мне твово иноходца, Максим Семеныч, но бог даст поймам когда нибудь ее.
Позади его в спину он услышал шопот Палейка:
- Товарищ, вы заметили, у последнего то в руках волосы ее.
- Ну?
- Он, ведь, был самый некрасивый. Закия, который всех убил. Он ее за волосы успел схватить...
Омехин осадил коня, поровнялся с Палейка и наклонился к нему так, что почувствовал запах кумыса и курта.
- Ну, а если даже и за волосы? За волосы таких баб бить надо, а не помирать из-за них.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
До потока, что проходил у самого стана, они ехали молча. И когда копыта разбудили деревянный самодельный мостик и вода словно забурлила еще быстрее, Палейка догнал Омехина. Держась за луку его седла он забормотал:
- Я ведь вам все наврал, Алексей Петрович, как есть наврал. Может она ему жена, может сестра... или польский шпион. Не спал я с ней и ничего не было и зря вы в мышь промахнулись. Лучше бы мне промахнуться. Я ей только синий платок подарил.
- Ну?
- Чтобы она показала в руке, если захочет вообще с симпатией, а она...
Омехин вдруг тяжело повернулся в седле и огорченно будто крикнул:
- Увезла?
Сухие скулы Палейка опотели, повод скользнул и он соврал:
- Сожгла. Пепел мне показывала потом, после татар. Пепел. От шелку сколько пепла? Как от папиросы!
Вязкая теплота наполнила жилы Омехина. Ему захотелось спать, стремя отяжелело и словно стопталось в сторону.
- А ну ее, - сказал он лениво: - Надо протокол для отчета составить. Я еще хочу днем мазанку осмотреть, как они удрали. Татар жалко.
А к двери мазанки, там где скоба, был прибит тоненьким гвоздиком синий шелковый песенный мадьярский платок Палейка.
- Так, - проговорил Омехин задумчиво, - глядя, как Палейка торопливо, даже не спрыгнув с лошади, сорвал платок: - так, посмеялась паскудная баба. Увижу шесть пуль всажу.
Отъехав немного он остановился, посмотрел на Палейка, покачал головой и вдруг спрыгнув с лошади пошел пешком к палатке. Какой то проходивший партизан подхватил повод его коня.
Вечером Омехин взял винтовку, переменил обойму и почему то снял с сапог шпоры, хотя он очень любил ходить в шпорах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
