– Запомнил. Ну а если я не скажу?
– Если ты не примешь Христа, то свет Габриэля угаснет. У тебя есть только сорок земных суток с момента смерти. Как быстро они пройдут в твоём мире – я не знаю, затем ты попадёшь в мир, о котором лучше не упоминать, – раби Залтсман ещё раз перекрестился. – И ещё. Ты прощён перед Богом, и смысл в молитве пропадает. В тот мир ты можешь внести только одну молитву, выбери её прямо сейчас, пока у тебя есть силы, и повторяй её неустанно. Это всё, что я могу тебе сказать.
– Зай гезунд, рэбе.
– Зай гезунд, Иегуда.
Рэбэ Залтсман растаял, и Дима увидел довольно далеко впереди себя архангела. Каким блаженством было ощущать его свет! Дима даже улыбался, повторяя много-много раз, как сказал ему рэбе Залтсман, молитву – ту самую, которую он решил взять с собой: «Шма Исраэль Адонай Элагэйну Адонай Эхад…»
Архангел тем временем всё удалялся от него, пока не превратился в маленькую светлую точку, едва различимую в кромешной синей тьме.
Как только светлая точка пропала, Дима почувствовал, что стоит на ногах, и ему холодно, он даже сказал вслух: «Мне очень холодно».
Он стоял с задранной вверх головой и смотрел в беззвёздное чёрное небо. Опустив голову и осмотревшись, он обнаружил, что находится на перекрёстке проспекта Славы и Бухарестской улицы, впереди него был пустырь, а сзади – родное питерское Купчино.
Шёл мелкий сухой снег, тупо горели редкие фонари, и, судя по тому, что к автобусной остановке у кинотеатра «Слава» медленно стекались люди, тут было раннее утро буднего дня.
Дима перешёл проспект Славы, потом – Бухарестскую, пересечённую трамвайными линиями, и встал на углу. Одет он был по-прежнему в больничную пижаму, больничные пластиковые шлёпанцы, на голове всё так же лежала брошюрка со списком его грехов.
«Мне очень холодно!» – громко сказал Дима, обращаясь непонятно к кому, но люди, довольно бодро шедшие к автобусной остановке, не обращали на него никакого внимания. «Если я действительно в Питере, то можно ехать на любом автобусе до метро, по крайней мере там тепло», – Дима двинулся к остановке.
Проходя мимо очередного столба, он заметил, что на торчащем из столба ржавом крюке висит замызганная клетчатая рубашка. Он тут же схватил её; несмотря на холод и снег, рубашка была тёплой, правда, очень пахла потом и водкой. «Сойдёт», – решил Дима и надел на себя рубашку, которая была ему велика размера на три. Сразу же стало теплее.
На остановке стояли человек двадцать и ждали автобуса. Время от времени кто-нибудь выбегал на проезжую часть и смотрел, не идёт ли автобус…
Ждали довольно долго, и народ всё прибывал, наконец, вдали показался двухсалонный жёлтый «Икарус». Люди на остановке сформировали четыре кучки напротив с шумом открывшихся дверей. «Вдохнули!» – выкрикнул кто-то громко и весело, и кучки двинулись вовнутрь. Казалось, залезть в столь плотно набитый автобус просто невозможно, но каким-то образом в него забрались практически все, включая Диму.
Несмотря на давку и дикое количество людей, в автобусе было очень тихо, иногда скрипели, шипели и лязгали внутренности самого автобуса, обрамляя траурную тишину.
Дима смотрел на людей вокруг себя, из их плотно закрытых ртов шёл пар.
Дима вдруг почувствовал, что у всех этих людей гнилые зубы, он физически ощущал их гниение. «Скрежет зубовный», – вспомнилось ему из писания…
На остановках всё как-то оживлялось, тут и там он слышал деловые голоса: «Вы на следующей выходите?», «Вы сейчас выходите?» и просто «Вы выходите?».
Народу становилось меньше, и Дима мог уже свободно стоять на круглой платформе посередине автобуса, рассматривая узоры инея на гигантской гармошке резиновых стен. Потом он умудрился даже сесть у окна, за которым всё так же было очень темно и шёл снег. «Вот так и буду ездить», – решил Дима и стал молиться:
«Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…»
На одной остановке, правда, ему захотелось сойти: через широко открытую дверь он увидел гигантскую советскую стройку, судя по виду, замёршую лет десять назад, посередине которой, на бессмысленно искорёженных бетонных плитах, спрятавшись за чугунную ванну, сидел абсолютно голый человек, в котором он узнал своего давнишнего питерского приятеля Лёшу Бармотина. Рядом с ним стоял какой-то дикого вида рыжий ретард с деформированным церебральным параличом телом и обильно текущей изо рта слюной, он наливал ему что-то в стакан из объёмистой бутыли. Вокруг прохаживалось множество жирных ворон.
– Лёха, Лёха! – заорал Дима из автобуса, но тот его не услышал.
Двери закрылись, и автобус тронулся дальше. Дима вскочил, побежал в самый конец, и ему удалось ещё раз увидеть Лёху, который уже стоял, избивая рыжего дебила ногами. Автобус завернул за угол, и Дима вернулся на прежнее место.
«Доеду до кольца, а потом, когда поедем обратно, найду Лёху», – пообещал он себе.
На следующей остановке в «Икарус» вошёл контролёр:
– Предъявите билетики, ваши билетики, пожалуйста, билетики попрошу…
Дима попал в идиотскую ситуацию, он решил просто сделать вид, что спит – закрыл глаза, прислонившись к холодному стеклу.
– Ваш билетик, молодой человек, – услышал Дима прямо перед собой.
Дима даже не шелохнулся, он отчётливо слышал мерзкое сопенье контролёра прямо над своим лицом, ему стало страшно.
«Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад, Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…» – забарабанил он про себя.
– Молодой человек, вам плохо? – контролёр стал дико трясти Димино плечо, и ему пришлось открыть глаза.
Прямо над ним нависла огромная обезьяна: маленькие чёрные глазки, чёрная шерсть, полураскрытая пасть, ярко-красная внутри, из которой так же, как и у других пассажиров, валил белый пар. Одета обезьяна была в тёмно-серое пальто, на голове криво сидела шапка.
– Ваш билетик, молодой человек!
Диме казалось, что внутренний ужас разрывает его на части. В этот момент у обезьяны, видимо, зачесалось подобие носа, и она, сняв свою лапу с Диминого плеча, конвульсивно почесалась.
– У меня карточка, – неожиданно для самого себя заявил Дима.
– Так предъявите карточку, – обезьяна почесалась ещё раз.
Дима стал копаться во всех карманах, затягивая время, и, к своему великому удивлению, нащупал в широком нагрудном кармане своей «новой» рубашки пластиковую карточку, которую и предъявил обезьяне-контролёру.
Обезьяна покрутила карточку со всех сторон, даже понюхала её, потом вернула карточку Диме и отправилась восвояси, ворча про себя, но Дима услышал: «Мудила грёбаный…»
Дима закрыл глаза и решил больше их уже не открывать: «Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…Шма Исраэль Адонай Элогэйну Адонай Эхад…»
Через какое-то время автобус остановился, открылись все двери, и стало очень-очень тихо. Дима ждал, но ничего не происходило, и он всё же решился открыть глаза.
Автобус стоял посередине тёмного поля, и только где-то вдали мерцали огоньки приземистых новостроек. Ему стало опять очень холодно, холодно и страшно. Дима выскочил из автобуса и побежал в сторону города. Бежал он долго, но когда обернулся, то увидел, что находится всё там же, рядом с жёлтым икарусом, край неба над городом покрыла мутная грязная синева.
«И так – целую вечность…» – подумал он.
Впрочем, кое-что изменилось: Дима вдруг увидел два ярко-жёлтых огня, приближающихся к автобусу, он вперился в эти огни, и его стало трясти.
Огни оказались фарами машины, чёрного новенького «Хаммера», который шикарно притормозил прямо перед Диминым автобусом. Дима забился в самый угол задней части автобуса и понял: только теперь он и приехал в свой ад.
Из «Хаммера» выскочил сухопарый, очень смуглый парень. «Эфиопский еврей, а может, просто мулат», – подумал Дима. Бугристая голова парня, обритая наголо, аж блестела, одет он был в просторную, разукрашенную какими-то птицами и слонами гавайскую рубашку и чёрные мешковатые джинсы, свисавшие довольно низко с его узких бёдер. Дима даже увидел полоску трусов с фирменной надписью «Joker». С ним были две развесёлые девицы. Мулат подошёл к двери автобуса, снял чёрные очки и наполовину просунулся вовнутрь:
– Димон, ёпть, ты где спрятался, выходи уже, приехали…
Девицы весело заржали.
– Димон, – продолжал мулат вполне дружелюбно – ты чо, сковородок, что ль, приссал? Не боись, нет тут сковородок, всё это – ложь и пропаганда мудаков-конфессионеров, – девицы ржали где-то рядом, как заведённые.
Дима каким-то чутьём понимал, что пока он не заговорит с мулатом, он не в его власти.
– Дим, у тя серьёзные проблемы с религиозной ориентацией: патлатому уёбку с кадилом ты не поверил, еврейцу перебежчику тоже, – девицы продолжали гоготать. – Дим, ну так ведь тоже нельзя, уймись уже.
