Ганнуся садилась на каменную скамью бесѣдки и отдавалась очарованію влажной ночи, и подолгу, подолгу глядѣла на звѣзды, глядѣла въ туманную даль и мечтала и плакала о невѣдомо почему потерянномъ счастьѣ, и отгоняла страшныя грезы о непонятныхъ грядущихъ бѣдахъ.
Но эти грезы не уходили. Съ каждымъ днемъ въ ней крѣпла увѣренность, что надъ нею должно стрястись что-то ужасное. И она вѣрила въ это предчувствіе души своей, и ждала съ сердечнымъ замираніемъ рокового удара.
Очнется она на мгновеніе, отгонитъ мрачныя грезы, и сама на себя дивится:
«Да что-же это такое? Изъ-за чего я такъ мучаюсь? Чего я жду? Откуда взялось все это? Ужъ не больна-ли я? Чего мнѣ бояться…и кого-же бояться? — его? — Вѣдь, это грѣхъ тяжкій, грѣхъ мой передъ нимъ. Это искушеніе, это навожденіе дьявольское!..»
Она твердо рѣшалась побѣдить въ себѣ глупые страхи и быть по прежнему счастливой и довольной. Но этой рѣшимости хватало не надолго. Странное предчувствіе не покидало ея, и бороться съ нимъ она не была въ силахъ.
И вотъ, въ одинъ изъ такихъ теплыхъ и лунныхъ вечеровъ, сидѣла она въ бесѣдкѣ, погруженная въ полузабытье, и не замѣчала какъ шло время, какъ приближался часъ поздній. Ей некуда было торопиться:- дѣти спали, мужъ съ утра уѣхалъ и сказалъ, что не вернется дня два, а, можетъ, и больше. Сидѣла она окруженная тишиною и даже дремота начинала ее охватывать, какъ вдругъ странные и нежданные звуки заставили ее очнуться. Она вздрогнула, поднялась съ каменной скамьи и стала чутко прислушиваться.
Что это? Подъ землею, подъ самой бесѣдкой, идетъ какой-то гулъ, будто раскаты грома. А потомъ еще страннѣе, еще непонятнѣе, будто гдѣ-то ржать кони. Но никогда еще въ жизни не слыхала она такого гулкаго ржанья.
Она оглядывалась во всѣ стороны. Кругомъ было достаточно свѣтло отъ луннаго сіянія, — ничего особеннаго не было видно. Знакомые кусты стояли неподвижно. Внизу тихо плескались серебристыя волны. На противоположномъ берегу тоже ни малѣйшаго движенія — вся природа спала.
Между тѣмъ странные звуки, и топотъ, и ржанье слышались всесильнѣе. Вотъ они еще и еще слышнѣе. Подземный гулъ вдругъ замеръ и смѣнился болѣе ясными звуками. Теперь уже не можетъ быть никакого сомнѣнія, слышится тихій говоръ человѣческихъ голосовъ, ржанье лошадей. Подъ самой бесѣдкой плеснула вода.
Уфъ!!
Что-то грузное будто упало въ рѣку и поплыло.
Ганнуся прижалась къ каменной колоннѣ, слегка наклонилась надъ высокими перилами, взглянула внизъ и увидала въ водѣ плывущую лошадь, вотъ еще другая, третья, десятокъ, больше десятка лошадей. Нѣсколько человѣкъ конюховъ купаютъ ихъ и моютъ, тихо переговариваясь между собою.
Она спряталась за колонну и ждала. Болѣе получаса слышался людской говоръ, храпъ и ржанье лошадей. Затѣмъ эти звуки опять смѣнились другими, то есть перешли съ чистаго воздуха подъ гулкіе подземные своды.
Ганнуся вышла изъ бесѣдки и направилась къ дому полная неудомѣнія:
«Здѣсь подземный ходъ, цѣлая галлерея, черезъ которую можно выводить лошадей къ рѣкѣ, а я не знала этого, никогда о томъ не слыхала, мужъ никогда ничего не говорилъ… И потомъ эти лошади? Какія это лошади?!»
Она очень любила лошадей и знала всѣхъ, бывшихъ у нихъ на конюшняхъ.
«Это не наши кони, — съ изумленіемъ думала она:- я ихъ хорошо разглядѣла. И потомъ, сколько ихъ! Какъ много! Что все это значитъ!?»
Ей стало такъ тяжело, такъ тоскливо.
«Вотъ… начинается! — подумала она:- тутъ тайна какая-то и все это неспроста!»
Но какъ-же узнать ей, что это значитъ?! Спросить мужа, спросить прислугу; но, вѣдь, если это тайна, никто ничего не скажетъ… скроютъ истину, только будутъ слѣдить за нею, только помѣшаютъ ей добраться до правды. Нѣтъ, она ни у кого ничего не спроситъ. Она ни слова не скажетъ мужу ни про коней этихъ, ни про подземную галлерею. Она только будетъ наблюдать, будетъ искать…
VIII
Она рѣшилась молчать и осторожно слѣдить, а между тѣмъ за нею самой уже слѣдили. Но это былъ не мужъ и не приставленный имъ шпіонъ.
Въ то время, какъ она, счастливая и отуманенная первой страстной любовью, пріѣхала въ Высокое и увидала своихъ маленькихъ пасынковъ, она замѣтила въ числѣ ихъ нянекъ старушку, которую называли Петровной. Обратила она на нее вниманіе потому, что эта Петровна была очень стара, очень безобразна и въ то-же время въ ея сморщенномъ, обвисшемъ лицѣ свѣтилось присутствіе чего-то особеннаго. Маленькіе черные глаза, несмотря на дряхлость и, вѣроятно, очень большіе годы старухи, глядѣли такъ зорко, такъ живо и останавливались на молодой новой хозяйкѣ съ пытливымъ вопросомъ.
Старушка постоянно жевала беззубымъ ртомъ и что-то шептала сама съ собою. Но что — разобрать было невозможно. При этомъ Ганнуся замѣтила, что Петровна особенно нѣжно обращается съ дѣтьми и что дѣти ее любятъ болѣе чѣмъ другихъ нянекъ.
Черезъ мѣсяцъ-другой вдругъ оказалось, что Петровны уже нѣтъ въ дѣтскихъ комнатахъ.
— Гдѣ она? спросила Ганнуся.
Ей отвѣтили, что Петровна захворала.
Она стала о ней навѣдываться. Петровна выздоровѣла, а все же ея нѣтъ въ дѣтскихъ. Графиня спросила мужа, отчего нѣтъ Петровны. Онъ отвѣтилъ, что она очень стара, что ей пора на покой.
Она не стала больше разспрашивать и скоро почти забыла Петровну: не до того ей тогда было.
Между тѣмъ, старушка время отъ времени попадалась ей на глаза въ какомъ-нибудь дальнемъ корридорѣ огромнаго дома или во дворѣ.
— Какъ поживаешь, Петровна, здорова ли? — ласково спрашивала она.
Старушка низко кланялась, жевала губами и шамкала.
— Спасибо, сударыня, спасибо на ласковомъ словѣ, живу вотъ, таскаю ноги, жду не дождусь, когда Господь приберетъ меня…
— И, что ты, полно, зачѣмъ умирать, поживешь еще! — съ тихой улыбкой говорила Ганнуся и проходила мимо.
А старушка долго еще стояла на мѣстѣ, глядѣла ей вслѣдъ своими черными, живыми глазками, — все съ тѣмъ-же вопросительнымъ выраженіемъ, и шептала что-то блѣдными, сморщенными губами.
Въ самое послѣднее время Ганнуся почему-то все чаще и чаще встрѣчалась съ Петровной. Не разъ замѣчала она ее и въ паркѣ, во время своихъ уединенныхъ прогулокъ: бродитъ себѣ старушка, шепчетъ; жуетъ, поглядываетъ. И вотъ уже нѣсколько разъ показалось графинѣ, что старушка какъ-будто даже ей что-то сказать хочетъ.
— Не надо-ли тебѣ чего, Петровна? не обидѣлъ ли тебя кто? — какъ-то спросила она ее:- скажи, не бойся.
— Нѣтъ, сударыня, нѣтъ. Кто меня обидитъ, чего мнѣ, старой, нужно, — ничего не нужно!
А сама глядитъ пристально и вопросительно.
Даже жутко стало Ганнусѣ, и она начала избѣгать встрѣчъ съ нею. А та какъ нарочно чуть не каждый день на глаза попадается.
Вотъ и теперь, въ то время какъ Ганнуся, смущенная и тоскливая, спѣшила отъ каменной бесѣдки вдоль по ярко озаренной луною аллеѣ, изъ темноты древесныхъ вѣтокъ мелькнула и стала передъ нею эта странная старушка. Она даже вздрогнула отъ неожиданности и испуга, и чуть не вскрикнула.
Старушка остановилась, низко кланяется, а потомъ взяла да и пошла рядомъ съ нею. Та спѣшитъ, а за нею и старушка поспѣваетъ.
— Чего тебѣ надо, Петровна? Зачѣмъ не спишь, — ужъ поздно.
А голосъ дрожитъ: что-то она отвѣтитъ, неспроста, неспроста это!
— Слышала лошадокъ, сударушка? — прошамкала вдругъ старуха.
— Слышала, — упавшимъ голосомъ отвѣтила Ганнуся.
— Подземныя лошадки, изъ-подъ земли выходятъ!!
— Петровна, ради Бога, ты знаешь что-нибудь!.. скажи мнѣ все, что знаешь… Какія это лошади, откуда? Откуда это идетъ этотъ подземный ходъ? какъ пройти туда? Я не знала, что у насъ подъ домомъ ходъ сдѣланъ…
— Сударушка, безталанная ты моя, мало ли ты чего не знаешь, что у насъ тутъ есть и что у насъ дѣлается!
Ганнуся схватилась за сердце: такъ оно у нея стучалось.
«Ну вотъ, вотъ тайна открывается!»
Ужасъ охватилъ ее, а Петровна продолжала:
— Пора узнать, пора узнать, пришло время… все разскажу, все покажу… потерпи малость…
Въ ея голосѣ звучала особенная торжественность, которая сразу показывала Ганнусѣ, что эта старуха дѣйствительно все знаетъ.
— Такъ не томи-же, говори… показывай. Силушки моей нѣту, измаяласъ я. Давно ужъ чуяло мое сердце недоброе что-то, а что такое — невдогадъ мнѣ… не понимаю! Не томи-же, говори скорѣй!!
— Пожди малость — все узнаешь! — упрямо твердила старуха. Бѣдная ты, горемычная! Да скажи ты мнѣ одно, сударушка, можешь ли ты до времени таиться, что бы ни услыхала, что бы ни увидала? можешь ли сдержать себя, не пикнуть, глазомъ не сморгнуть: есть ли въ тебѣ силушка?
— Есть, Петровна, есть! — прошептала она, и почувствовала, что, точно, хватитъ у нея силъ молчать до времени, не пикнуть, глазомъ не моргнуть, хоть бы адъ самъ вдругъ разверзся передъ нею.
Она схватила Петровну за руку и повлекла ее за собой въ сторону отъ большой аллеи, по узкой дорожкѣ. Вотъ передъ ними въ темнотѣ густыхъ кустовъ деревянная скамейка; графиня опустилась на эту скамейку, усадила рядомъ съ собою старуху и, все не выпуская руки ея, глухимъ голосомъ шепнула ей:
