– Где остановиться решил? – садясь на подоконник, спросил Митро.
Илья вздохнул. В глубине души он надеялся, что в хор Варьку все равно не примут и через день-два они вернутся в табор. Он даже не стал продавать лошадей, и две гнедые кобылки дожидались в конюшнях на Серпуховской заставе, у знакомых цыган-барышников. Там Илья и рассчитывал прожить несколько дней.
Услышав про Серпуховку, Митро покачал головой:
– Не годится. Вам надо фатеру здесь, поближе искать. К нам господа ездят, иногда и среди ночи хор поднимают – что же, каждый раз извозчика за Варькой слать? Наши все тут селятся – в переулках, в доходных домах…
– У меня оставайтесь, коли хотите, – весело предложил Кузьма. – Макарьевна недорого берет… Эй, Макарьевна! Макарьевна! Макарьевна!
– Чего тебе? – с кухни появилась хозяйка. – Не голоси, будет сейчас самовар…
– Еще двоих наших возьмешь? Беспокойства не будет, платить станут вовремя, девочка, если надо, по хозяйству поможет… Ну, выручай! Вот и Дмитрий Трофимыч просит… Дмитрий Трофимыч! Арапо!
Митро, спохватившись, закивал. Старуха мрачно задумалась. С ног до головы рассмотрела Илью и испуганную Варьку, скрестила руки на груди, поджала губы в оборочку и подытожила:
– Так тебе и надо, старая дура! Полна хата цыганёв насовалась – радуйся теперь!
Когда ее тяжелые шаги стихли на кухне, Илья озадаченно взглянул на Митро.
– Не беспокойся, – усмехнулся он, вставая. – Она тетка добрая, всегда нашим полдома сдавала. Песни цыганские слушать любит, романсы всякие. Пусть ей Варька споет как-нибудь – и хоть до Страшного суда живите… Ну, морэ, если что – я в Большом доме живу, заходите. А вечером, наверно, наши к тебе набегут. Надо, чтоб все как положено было.
Когда за Митро закрылась дверь, Илья выглянул в окно. На другой стороне улицы в зарослях густой сирени стоял старый, потемневший от дождей дом с мезонином. Сучья большой ветлы, нависая над Живодеркой, почти касались его окон. Илья отошел от окна, вздохнул, прикидывая, во что обойдется вечернее «как положено», и позвал сестру:
– Держи пятерку. Беги на базар.
Цыгане начали сходиться к вечеру. Первыми явились два известных на всю Москву барышника – дядя Вася Грач, прозванный так за черноту и чрезмерную носатость, и его племянник Мишка. Илья давно был знаком с ними по московским конным ярмаркам. Едва усевшись за стол, дядя Вася принялся расспрашивать Илью о «том чагравеньком», про которого Арапо врал на каждом перекрестке, что получил его «ни за что». Последний факт Илья с большой неохотой подтвердил и был вынужден в течение получаса выслушивать мнение бывалых кофарей о своих мозгах. Его спасло появление Митро, пришедшего с целым выводком сестер – молодых, широкоскулых, узкоглазых. Комната наполнилась шуршанием платьев, шушуканьем, смешками, цыганки начали чинно рассаживаться вдоль стола.
Илья украдкой осматривал их наряды. Шелковые и атласные платья, скроенные на господский манер, с талиями и стоячими воротничками, тяжелые шали, шагреневые ботиночки повергли его в уныние. Рядом с этими городскими барышнями его Варька выглядела почти оборванкой. Илья отчаянно пожалел, что сестра не надела тяжелые золотые серьги до плеч и два перстня, оставшиеся от матери. Ведь говорил же ей, сто раз повторил! А она, дура, забыла, теперь позорит его перед этими… Делая вид, что поглощен разговором с мужчинами, Илья искоса посматривал на молодых цыганок. В их взглядах и словах, обращенных к Варьке, ему то и дело чудилась насмешка. К тому же Варька стеснялась, отвечала коротко, почти шепотом, то и дело краснела. «Вот бестолковая, – мучился Илья, – вот дура таборная… Куда захотела влезть, к кому сунулась? Сидела бы под кибиткой, дым глотала. Певица, черти ее раздери…» Как раз в это время одна из сестер Митро манерно понюхала вино в граненом стаканчике, чихнула, сморщив нос, и, достав из рукава кружевной платочек, изящно помахала им в воздухе. Илья чуть не поперхнулся водкой, отвернулся, скрывая изумление и досаду. Дэвлалэ, да цыганки ли это?
Хлопнула, чуть не сорвавшись с петель, входная дверь. В комнату с радостными воплями ворвалась ватага братьев Конаковых, известных среди цыган как «Жареные черти», и благопристойная тишина взорвалась восторженными воплями и объятиями.
– Илья! Отцы мои – Илья!
– Смоляко! У нас! Да чтоб тебя всю жизнь целовали – Илья!
– Иди, обниму! Будь здоров, мой дорогой, а мы тебя еще к Спасу ждали!
У Ильи немного отлегло от сердца: уж эти-то тряпкой в кружевах перед носом махать не будут. С «чертями» он был знаком давно, и его слегка удивило то, что ребята пришли с гитарами. Неужто тоже поют в хоре?
Варька суетилась вокруг стола. За полдня они с Макарьевной успели наготовить целую гору еды, напечь пирогов, притащили из лавки уйму вина, и все же по лицу сестры Илья видел: волнуется. Но стол был полон, все было вкусно, и цыгане должны были остаться довольны.
Митро снял со стены гитару. Потрогав струны, поморщился, как от зубной боли, грозно посмотрел на Кузьму.
– Сто разговорил – не держи у печи. Отберу к лешему!
– Трофи-имыч… – Кузьма виновато захлопал ресницами. – Что я-то сразу… Она ж на аршин от печи-то…
– Молчи. Стешка, где ты там? Иди пой.
Из-за стола поднялась одна из сестер Митро – та самая обладательница батистового с кружевами платка. Свет лампы упал на ее грубоватое лицо с густыми бровями и огромным вороньим носом. Илья, в душе уверенный, что страхолюднее его Варьки в хоре не будет, немного успокоился.
– С уважением к дорогим хозяевам… – поклонилась она, но в ее гортанном голосе Илье снова почудилась усмешка.
Митро, перестав настраивать гитару, посмотрел на сестру с неприязнью:
– Вам бы не ее, а Настьку послушать… Вот голос так голос! Обещала прийти. Ну, нет ее пока, можно и эту. Давай.
Стешка фыркнула, поправила на плече складку шали, запела. У нее оказался густой, почти мужской голос, очень не понравившийся Илье. Романса, который пела Стешка, он не знал. Слова были непонятными:
За чудный миг, за жгучее лобзаньеЯ отдала душевный свой покой,Сон миновал, и лишь одно страданьеЦарит в душе моей больной.
Через стол Илья поймал тревожный взгляд Варьки, понял, что она думает о том же. По спине побежали мурашки. «Как им петь? Что? Варька, кажется, тоже какой-то романс учила – «Дышала ночь и сахаром, и счастьем…» Вдруг не то будет… Тьфу, опозоримся! Сидели бы лучше в таборе…»
– Эй, Илья! Морэ! – донеслось до него.
Он обернулся. Наткнулся на взгляд Митро.
– Нехорошо выходит – гости поют, а хозяева молчат… – заговорил Трофимыч и добавил вполголоса: – Давай, морэ, ничего… Мы ведь не Яков Васильич.
