В этот вечер оркестранты страшно волновались. Начиная концерт, их красный маэстро, бледный, с выступившими каплями пота на лбу, прошептал:
- Ну, ребятки, не подкачайте! Сегодня у нас такие слушатели... Душу выверните, но покажите, на что вы способны!
Концерт понравился. Фрунзе задумчиво сказал:
- Какие неисчерпаемые запасы вдохновения таятся в народе! И какая же прекрасная жизнь будет на земле, когда коммунистическое общество даст возможность каждому выявить все свои способности, всю красоту души!
Егоров, прищурясь, молча слушал, что говорит Фрунзе. И только после долгой паузы вздохнул:
- Казалось бы, отвоевали - и дыши полной грудью. Так нет же, и сейчас не затихают бои. Я сужу по своей работе в Коллегии военной промышленности. Ох трудно! Это вам не шашки вон, в атаку марш! Там враг виден сразу - вот он весь, руби. Здесь его нужно еще распознать, еще решить, как с ним поступить дальше, действовать ли убеждениями или гнать взашей. Сложное время.
Все трое - Котовский, Фрунзе и Егоров - стояли возле самого оркестра. Фрунзе был коренаст и внушителен, широкоплечий Егоров с открытым русским лицом был ему под стать, а Котовский, словно отлитый из бронзы, складный и сразу привлекающий к себе внимание, дополнял эту живописную группу.
Вскоре после этого памятного для Гарбаря дня его вызвал Котовский.
- Поздравляю, товарищ музыкант! - воскликнул Котовский, как только Гарбарь появился в дверях. - Теперь перед тобой будет открыта широкая дорога. Иди и не робей! Отправляем тебя в Москву, все уже согласовано и утрясено. Будешь слушателем военно-капельмейстерского класса. Дальше сам посмотришь, что и как. Мой же наказ один: всегда находись в гуще сражений!
4
Что касается Савелия Кожевникова, то тут вопрос был ясным. Савелий благополучно добрался до своей Уклеевки - деревни на шестьдесят дворов, раскинувшихся на косогоре.
Это случилось в феврале, а февраль - бокогрей, широкие дороги, он предчувствует весну, солнечные деньки, цветущее раздолье. Встретили Савелия с почетом: герой! Ни одной избы не миновал Савелий, у всех откушал хлеба-соли. И все приговаривал:
- Наша кобылка ни одних ворот мимо не проедет, все заворачивает!
А кругом братья да сватья, одни близкие, другие дальние родственники, что называется, нашему огороду двоюродный плетень. Блинами потчуют. Савелий давно блинов не едал, но знает, как макать блины в сметану:
- Где блины, там и мы! Накладывай!
Однако видит: живет народ не густо. Совсем разорен, землю-то засеяли осколками да минами - пустырь! Все надо начинать сначала. Спасибо товарищу Ленину: продразверстку заменил справедливым натуральным налогом. А то отощали до последней крайности: день не варим, два не варим, день погодим да опять не варим. И это где? В Пензе, испокон веку славившейся урожаями! Где яблони и вишни цветут!
Савелий за годы скитаний чудес наслышался, повидал жизнь. Рассказывает землякам:
- Теперь все по-новому будет. Не так, как в старину, все по приметам да на глазок: ранний сев ярового начинали с Юрия, средний - с Николы, поздний - с Ивана, огурцы сажали на Леонтия-огуречника, а овес полагалось сеять, когда босая нога на пашне не зябнет. Или взять, к примеру, садовое дело. В наших краях выходили в полночь потрясти яблони - это считалось для пользы урожая. А какая в том польза? Дело будет вернее, коли руки приложить, а поработаешь до поту - так и поешь в охоту, и будет чего поесть.
Правильно рассуждал Савелий, одного не учел: безлошадной стала Пензенщина. А без лошади какое хозяйство? Слыхать, тракторы будут выданы, а до той поры хоть пропадай.
И вот надумал Савелий написать Котовскому, слезно просить о подмоге.
"Дорогой отец и товарищ командир! - писал Савелий. - Вел ты нас в бой, учил побеждать, а теперь пришло время одерживать победы над недородом. Мелка река, да круты берега. Ответишь отказом - не обижусь, а только вся надежда на тебя. Мы знаем, что всегда ты откликался на людское горе. Без коня, сам знаешь, трудно поправиться. На чужом коне в гости не ездят, а без коня и одной борозды не проведешь. После полного разорения мы вроде как погорельцы..."
Письмо было обстоятельное. Савелий рассказывал о всех деревенских делах, полный отчет представил своему любимому командиру. Сообщил, что межи в Уклеевке уничтожили, хозяевать будут по-социалистически, что отстраиваются, и лес в сельсовете уже отпущен, и что он, Савелий, по поручению схода передает красному командиру революционный привет.
Много писем приходило в Умань командиру корпуса. Писали со всех концов и по самым разнообразным поводам. Бывшие бойцы и командиры бригады просили взять их обратно в корпус. Обращались и с другими просьбами. Один хлопотал, чтобы ему поставили протез. Другой благодарил за материальную поддержку. Писали Котовскому с большой любовью, были трогательны и искренни их обращения к "дорогому, незабвенному нашему папаше, командиру славного 2-го кавкорпуса".
Ни одно письмо не оставалось без ответа, ни одна просьба не оставалась неудовлетворенной. Ольга Петровна не раз слышала, как Котовский наказывал:
- Командир - воспитатель своей части, он служит примером для массы не только на службе, но и в личной жизни. На нас смотрит народ.
Ольга Петровна думала:
"Эти слова следовало бы поместить в служебном кабинете каждого начальника, каждого командира, каждого руководителя - все равно, на военной он службе или на гражданской".
Не раз Ольга Петровна замечала, что высказывания Григория Ивановича содержат ценные мысли. Вот только нет времени записывать. А жаль. Особенностью Котовского было умение схватывать самое основное.
"Может быть, - думала Ольга Петровна, - сказывается привычка давать команду - команда должна быть предельно ясна и лаконична. Может быть, играет роль и то обстоятельство, что он всегда с народом, с простыми, простосердечными людьми. С ними нельзя хитрить, нельзя говорить уклончиво, туманно. С ними либо молчи, либо руби правду-матку".
Получив письмо от уклеевского председателя, Котовский тотчас справился, нет ли в корпусе лошадей, ставших непригодными к боевой службе. Такие лошади нашлись.
- Если нашлись лошади, - решил Котовский, - то должно найтись и зерно "Рассвету" для посева!
Савелию сообщили, что он может приезжать за подарком. Он приоделся, расчесал бороду и приехал важный, представительный, в сопровождении приемочной комиссии, состоящей всего из двух человек, как он отрекомендовал их, - два брата Кондрата.
От зерна долго отказывался, а когда уломали, стал вымерять, прежде чем дать расписку в получении:
- Без меры и лаптя не сплетешь.
Григорий Иванович пригласил всех к обеду. Тут опять пошли савельевские побасенки да прибаутки - одна другой занятнее. Усаживаясь за стол, он заявил, что, сколько ложка ни хлебай, не разберет вкуса пищи. А когда его земляки стали из вежливости отказываться, Савелий посоветовал:
- Не поглядев на пирог, не говори, что сыт.
Но прибаутки прибаутками, а о делах успел поговорить и горячо благодарил за помощь.
Котовскому было приятно видеть, как человек стал иным только потому, что при своем основном деле. Повадки другие, сознание, что отныне положение уравнялось: Котовский над корпусом, а он, Савелий, над урожаем командир.
Однако за степенностью просвечивали, как солнечные зайчики сквозь облачную хмурь, прочная любовь и уважение.
- Теперь уж вы к нам наведайтесь, - говорил он, - не погнушайтесь. Не все такая сермяжная жизнь будет, ужо поправимся. Кабы не проклятая война, давно бы расцвела Расеюшка лазоревым цветом на свободе.
А потом как бы по секрету добавил:
- Мое соображение такое: они, подлюки, - те, кто с интервенцией лезет, - для того нас и ворошат, для того нас и от дела отрывают, чтобы после Советскую власть охаять: вот, мол, глядите, люди добрые, ничего у них из социализму этого не получается! Ай неправильно говорю? Скажи?
- Не пройдет у них этот номер! - жестко ответил Котовский. - Мы пушечки-то приготовим, чтобы не повадно было нос к нам совать.
- Это-то да! Свинье в огороде одна честь - полено...
- Пушечки приготовим, а тем временем и по хозяйству сообразим. Такая расчудесная жизнь у нас пойдет, что любому-каждому станет ясно - вот какое устройство надобно для всех на земле. А что капиталисты злобятся - так им на роду это писано.
- Всю ночь собака на луну пролаяла, а луне и невдомек, - поддакивал Савелий.
- Луна далеко, а мы и близко, да не укусишь.
Погрузили в вагоны лошадей, которых корпус передавал коллективу "Рассвет". Савелий распрощался, прослезился напоследок:
- Многих ты человеком сделал, дорогой наш командир! Ох многих!
Забрался в вагон, вспомнил что-то и выпрыгнул снова на платформу.
- А что, правда или нет, будто международная буржуазия жалуется: большие, дескать, убытки понесли они в России, что, дескать, очень это им обидно?
