Александр Коржаков
Ближний круг «царя Бориса»
Пролог
Перед тем как отнести в 1997 году рукопись моей книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката» в издательство, я задал сам себе несколько, на мой взгляд, принципиальных вопросов. Возможно, они лучше всяких абстрактных рассуждений помогут постичь мою логику – почему я, проработав одиннадцать лет бок о бок с Борисом Николаевичем Ельциным, отважился написать предельно откровенную книгу о нем, о власти, о кремлевских политиках.
1. Двигало ли мной чувство мести?
Отчасти да, но только в первые дни работы. Чем больше времени я отдавал рукописи, тем сильнее становилась потребность рассказать о событиях так, как они происходили на самом деле. Я просмотрел около десятка мемуаров бывших и нынешних соратников Ельцина. Книги поразили меня совершенством «лакировки» запретных тем.
2. Не опасаюсь ли я упреков в предательстве?
Нет. Достойно расстаться с человеком, тем более близким, всегда труднее, чем сойтись. Я готов был к джентльменскому «разводу» – молчать, молчать и еще раз молчать. Но травля в прессе, развязанная «обновленным» окружением президента, угроза физической расправы со мной, доведенная до моего сведения дикая формулировка «семья дала разрешение на арест Коржакова» расставили все точки над «i». Увы, но предал меня и нашу многолетнюю дружбу сам Борис Николаевич.
3. Буду ли я чувствовать вину, если вдруг Ельцин, прочитав книгу, не выдержит правды?
Почти не надеюсь, что ему позволят прочитать эти мемуары. Времена, когда президент действовал самостоятельно, уже прошли. А если думать о возможных негативных последствиях, то переживать стоит лишь по одной причине – плохо, что у нас такая правда, которая сражает наповал.
4. Избежал ли я умышленно каких-то эпизодов, событий?
Да. Я так и не решился написать про ГКЧП-3, созданное по указанию Ельцина весной 96-го, про назначение Дмитрия Якубовского, про финансирование семьи президента…
* * *
С тех пор прошло немало лет. И я понял: надо пересмотреть написанное, сделать новые оценки событий, персонажей книги.
После ее выхода я столкнулся с двумя полярными мнениями: одним книга понравилась, и они ее приняли безоговорочно, другие ее отвергли, посчитав чуть ли не исповедью предателя. Правда, в ходе моих многочисленных встреч за эти годы как по депутатским, общественным делам, так и личным мне все чаще приходилось слышать от тех, кто не принял книгу, что они изменили свое отношение к ней. Это отрадно. Я еще раз убеждаюсь в том, что само время заставляет нас постоянно переосмысливать свои поступки, свою жизнь и нашу историю.
Как-то в перерыве между заседаниями в Государственной думе ко мне подошел один из депутатов, доктор исторических наук, и горячо поблагодарил за книгу: «То, что вы сделали для потомков, для будущих историков, поистине бесценно, потому что прямых свидетелей этих событий немного, а искренних – и того меньше». Может быть, эти слова стали последним толчком, побудившим меня вновь взять в руки диктофон и перо.
Я оставил прежним лейтмотив книги. Это история трагического перерождения человека, пришедшего при активной поддержке людей, не знавших и никогда не любивших Россию, к новому для себя жизненному принципу: «apres nous le deluge» – «после нас хоть потоп».
Материал книги «Борис Ельцин: от рассвета до заката» основательно переработан, сделан упор на анализ причин многих событий, описанных в ней. Все это позволяет считать настоящее издание, по сути, оригинальным.
Я хотел, чтобы, прочитав эту книгу, каждый ответил себе на такой вопрос: «Какой же все-таки должна быть власть, работающая не на себя, а на свой народ?»
Буду рад, если мне удалось подвигнуть вас к ответу.
Честь имею.
А. Коржаков
«Братья седые»
С детства я мечтал стать летчиком-истребителем. Однажды, в классе седьмом, разговорился с отцом школьного приятеля – тот был летчиком. Он мне сказал:
– Тебя с твоим ростом в авиацию не возьмут.
Я уже был под метр восемьдесят, а для летчиков-истребителей даже рост на пять сантиметров меньше считался предельным. Вдобавок меня слегка укачивало на качелях. Так что в самолете я, видимо, мог рассчитывать только на пассажирское кресло.
В школе любил читать о чекистах, следователях МУРа, о жестоких преступниках, которых непременно ловили отважные «оперы». Мечта о летчике сменилась более приземленной – я захотел стать чекистом. Туда по крайней мере принимали с любым ростом.
Родители к моим мыслям относились настороженно. Матери казалось, что я выбираю слишком опасные профессии. Отец внешне ее поддерживал, но в душе ему нравились мои желания. Ведь когда он пришел с войны, ему тоже предлагали работу в органах МГБ, но не взяли, так как мой дед Никита по материнской линии был в 1937 году репрессирован и, если верить справке, умер в тюрьме в 1943 году.
После армии Василий Капитонович Коржаков устроился работать на фабрику «Трехгорная мануфактура имени Ф. Э. Дзержинского». Сначала был помощником мастера, а затем мастером цеха и в этой должности проработал всю жизнь. Там, на «Трехгорке», отец познакомился с моей матерью, и они поженились очень быстро. Мать моя, Екатерина Никитична, потом призналась мне, что замуж вышла не по любви – просто ей надоело жить в общежитии, а отцу, как фронтовику, сразу дали комнату в подвале барака. Любовь пришла потом.
В той восьмиметровой комнате я и родился. В углу стояла печка, пол был земляной. Котенок на улицу не ходил, справлял все свои дела прямо на полу и тут же закапывал.
Обстановка была самой простой. Почему-то осталась в памяти железная кровать с блестящими никелированными шарами по углам: она до сих пор валяется разобранной в гараже, в деревне Молоково.
…Когда мне исполнилось лет пять, родители купили тахту. Три подушки, валики – это стало полем битвы с младшим братом. Между этой тахтой и железной кроватью стояла тумбочка – на ней радиола «Рекорд». По тем меркам – современная, красивая вещь, и мы с братом постоянно слушали пластинки. Я больше нигде не видел таких приемников. При включении диск нужно было раскручивать пальцем, а потом он сам вертелся. Вот, собственно, и все, что могли позволить себе отец-фронтовик и мать, передовая ткачиха «Трехгорки».
Брат, Анатолий Коржаков, младше меня на полтора года. А сестра, Надежда, родилась, когда мне было девять лет.
Отец хотел, чтобы в семье росло много детей. Сам он был одиннадцатым у моей бабушки Марии. Деда Капитона, к сожалению, я совсем не знал. Его единственная фотография сохранилась в семейном альбоме – дед в форме унтер-офицера вместе со своим начальником – офицером.
А отец мой родился в Орловской области. Голод погнал его вместе с братьями и сестрами в Москву. Пристроились они в совхозе недалеко от пригородной железнодорожной станции «Тестовская». Потом случилась трагедия: трое братьев отца – один двоюродный и двое родных – попали под поезд. Затем – война.
Мы с братом и играли, и спали вдвоем на тахте, потом на полуторном диванчике до того момента, пока я не ушел в армию.
Когда мне исполнилось семь лет, родители получили новую комнату в коммунальной квартире: на пятом этаже пятиэтажного дома напротив кинотеатра «Красная Пресня». Комната казалась огромной – целых семнадцать квадратных метров. Мы, дети, искренне полагали, что наконец-то попали в рай. Родители тогда приобрели трехстворчатый гардероб и буфет из светлого дерева.
Соседи в коммуналке попались хорошие. Запомнил я бабушку Дусю – у нее в комнате стоял один из первых советских телевизоров – КВН с линзой. Мы просиживали у доброй Дуси часами перед экраном, и она нас никогда не прогоняла. Родителям стало неудобно перед соседкой, и они, накопив денег, тоже купили КВН.
После переезда отец все чаще стал представлять, как было бы замечательно, если бы у нас появилась сестренка. А матери в то время врачи запретили рожать. У нее болели ноги от тяжелой работы. Она и в детстве, и в юности возила из деревни в Москву молоко на продажу. Маленькая девочка таскала огромные бидоны и погубила ноги. После тридцати у матери обострилось варикозное расширение вен. Ей сделали несколько операций, но это кардинально не изменило ситуацию. Прежде всего потому, что нельзя было оставить «стоячую» работу. Мать же работала ткачихой на «Трехгорке», обслуживала двенадцать станков. Максимальная норма! А просила дать еще больше. Другие ткачихи на нее ворчали:
– Ты что, Катя, все деньги хочешь заработать? Оставь другим.
На фабрике шла постоянная борьба за эти станки. Всем хотелось заработать. Мать получала больше отца. Он переживал из-за этого, но не решался уйти с фабрики – все-таки у мастера был твердый оклад.
В 59-м у нас появилась сестра Надежда. Увидев ее после роддома, мы с братом не могли поверить, что дети появляются на свет такими маленькими. Теперь Надюша почти с меня ростом. Мы с Толькой ее нянчили, горшки выносили. В три месяца Надюху отдали в ясли, и мать с фабрики прибегала, чтобы покормить ее. Никто из родителей не мог позволить себе оставить работу – на одну зарплату впятером мы бы жили крайне скудно.
