Я заметил Ленину, что революция в России была возможна еще и потому, что ее огромные пространства делали возможными отступления.
- Да, - сказал он, - расстояния нас спасают. Немцы боялись нас, в то время как фактически они могли нас уничтожить и добиться мира, который союзники могли им даровать в благодарность за наше уничтожение. Революция в Англии не будет иметь возможности отступления.
По поводу Советов он сказал следующее: «Вначале я думал, что эта форма чисто русская, но теперь ясно, что под разными именами они везде будут орудием революции».
Далее он сообщил мне, что в одном социалистическом журнале его теория сравнивается с теорией американца Даниеля де Лиона, что он достал эти брошюры у Рейнштейна (который принадлежит к партии, основанной Лионом в Америке) и был поражен, до какой степени и как близко идеи Лиона соприкасаются с русскими идеями.
Его теория, что представительство должно было быть от промышленных районов, а не от территориальных, уже носила в себе зародыши советской системы. Ленин вспомнил, что видел де Лиона на Интернациональном Конгрессе. Он не произвел никакого особого впечатления. «Это был седой, старый человек, совершенно не умевший говорить перед такой аудиторией, но несомненно человек большой мысли, так как его брошюры написаны до опыта русской революции 1905 года».
Несколько дней спустя я увидел, что Ленин ввел в новую программу коммунистической партии несколько фраз де Лиона, чтобы таким образом почтить его память.
Больше, чем когда-либо раньше, Ленин произвел на меня впечатление счастливого человека.
Возвращаясь обратно из Кремля, я старался припомнить человека, у которого был бы такой же темперамент и характер, проникнутый радостью. Но мне это не удалось… Этот маленький, лысый, морщинистый человек, который, качаясь на стуле, смеется то над тем, то над другим и в то же время всегда готов каждому, кто его попросит, дать серьезный совет, - такой серьезный и так глубоко продуманный, что он обязывает его приверженцев более, чем если бы это было приказание.
Его морщины - морщины смеха, а не горя. Я думаю, что причина этому та, что он первый крупный вождь, который совершенно отрицает значение собственной личности. Личное тщеславие у него отсутствует. Более того, как марксист, он верит в массовое движение, которое с ним, без него ли все равно не остановится. У него глубокая вера в воодушевляющие народ стихийные силы, а его вера в самого себя состоит в том, что он в состоянии учесть точно направление этих сил. Он думает, что ни один человек не может задержать революцию, которую он считает неизбежной. По его мнению, русская революция может быть подавлена только временно и то только благодаря обстоятельствам, которые не поддаются человеческому контролю. Он абсолютно свободен, как ни один выдающийся человек до него. И не то, что он говорит, внушает доверие к нему, а та внутренняя свобода, которая в нем чувствуется, и самоотречение, которое бросается в глаза. Согласно своей философии он ни одной минуты не допускает, чтобы ошибка одного человека могла испортить все дело. Сам он, по его мнению, только выразитель, а не причина всех происходящих событий, которые навеки будут связаны с его именем.
Оппозиция
На коммунистов, как на правящую партию, сыплются все хулы, и они - объект недовольства. Такое же недовольство очень быстро обрушилось бы на всякую партию, которая сменила бы их.
Новое правительство должно было бы еще усилить дисциплину. Транспортные и другие затруднения не только не уменьшились бы, но из-за хаоса нового политического переворота увеличились бы. Недовольство возросло бы от активного и пассивного сопротивления многих убежденных революционеров и тех, кто станет революционером, чтобы бороться против репрессий.
Коммунисты того мнения, что оставление ими власти было бы равносильно измене революции. С другой стороны, многие лидеры оппозиции ввиду приближения сил союзников и Колчака склоняются к мысли как-нибудь сговориться с большевиками и временно подчиниться тому, что они считают классовой тиранией.
Новые «правители» приближаются из Сибири к Москве. Я убежден, что они не принесут с собой новых принципов.
И все же, хотя массы стоят за новые принципы, они могут подчиниться восстановлению старых, в надежде избавиться от холода и голода. Но надо быть сумасшедшим, чтобы считать это принятие добровольным и рассчитывать, что восстановление это будет надолго.
Под угрозой, что им придется подчиняться не новым, а очень старым принципам, некоммунистические вожди не решаются использовать для своих целей существующее недовольство. Голод и холод превосходный предлог для агитации, для того, кто хочет свергнуть существующее правительство.
Левые с.- р., руководимые истеричной, но честной Спиридоновой, единственная партия, которая не испытывает в этом вопросе ни сомнений, ни колебаний. Другие же партии сильнее проникнуты чувством ответственности, боятся анархии и ослабления революции, которые неизбежно последуют за всяким насильственным поворотом.
Левые социалисты-революционеры
Левые с.- р. стремятся к чему-то, что похоже на анархию, и поэтому им нечего бояться низвержения существующего порядка вещей. Они стоят за армию партизанскую, а не за армию регулярную. Они против привлечения прежних кадровых офицеров в армию, против приглашения специалистов-техников и опытных коммерсантов на заводы и фабрики. Они убеждены, что офицеры и специалисты, прежние буржуа, являются врагами народа и будут поддерживать реакцию. Они противники какого бы то ни было соглашения с союзниками, точно так же, как они в свое время были противниками соглашения с немцами. Я слышал, как они называли большевиков «буржуазными жандармами согласия» за то, что большевики предлагали концессии, которые будут поддерживать порядок в России в пользу союзного капитала. Они устранили Мирбаха и будут стараться устранить его заместителя. Враги регулярной армии (вульгарная буржуазная армия), они считали бы себя при оккупации вынужденными восстать против нее с бомбами в руках.
Я больше не видел Спиридоновой, так как 11 февраля коммунисты арестовали ее под предлогом, что ее пропаганда опасна и анархистична, что она возбуждает недовольство. Уважая ее политическую честность, они не знали, что с ней делать. В конце концов, ее осудили на год заключения в санаторию, «где она могла читать и писать и прийти в нормальное состояние».
Что коммунисты имели основание бояться пропаганды, видно по волнениям, происшедшим в Петрограде, где забастовавшие рабочие нескольких фабрик приняли лево-эсеровские резолюции. И хотя это вовсе не доказывало, что они желают реакции и генерала Юденича, но это все же говорило о том, что они недовольны и склонны повернуть налево.
Меньшевики
Вторую значительную группу оппозиции составляют меньшевики. Их вожаками являются Мартов и Дан. Из них Мартов - умнее, а Дан - болтливее, и его болтливость ставит его часто в положение, которое не всегда встречает одобрение со стороны его друзей. Оба очень храбры и оба евреи. Меньшевики стоят за возвращение к капитализму, но иначе организованному и серьезно контролируемому ими самими. В противоположность Спиридоновой и ее романтическим приверженцам они одобрительно относятся к политике Чичерина, к его предложению мира и концессий союзникам. Они опубликовали обращение к союзникам, в котором говорят о необходимости соглашения Антанты с «правительством Ленина». Судя по тому, что они Советское правительство связывают с именем Ленина, ясно, что они опасаются худшего и поэтому боятся использовать (что им было бы легко) недовольство народа из-за голода и холода. Они боятся, чтобы возбуждение не перешло в анархию, что лишило бы республику возможности защищаться против Колчака, Деникина, Юденича и других вооруженных реакционных групп. Их враги некоммунисты говорят о них так: «У них нет никакой сознательной программы, они хотели бы возвращения буржуазного правительства, так как при нем были бы левой оппозицией».
2 марта я был на избирательном собрании рабочих и служащих Московских кооперативов. Было так холодно в вестибюле университета, где происходил митинг, что у меня замерзли нос и ноги. Было объявлено, что будут выступать коммунисты, интернационалисты, меньшевики и правые социали-сты-революционеры. Последние не явились. Президиум был в большинстве некоммунистический, а собрание почти поровну разделилось на защитников и противников коммунизма.
Первый из ораторов-коммунистов произнес очень слабую речь об общем положении дел в Европе; он старался доказать, что единственное спасение России - держаться пути, намеченного правительством в последнее время.
После него слово взял Лозовский, старый интернационалист. Он поддерживал общую политику коммунистов, но критиковал применение репрессий в отношении печати. За ним выступил меньшевик Дан; его-то я и пришел послушать. Это живой человек небольшого роста; когда он говорит, то легко приходит в возбуждение. Он нападал на общую политику большевиков, но в то же время заявил, что если бы на них напали извне, он был бы готов их поддерживать. Вот главнейшие тезисы его речи:
