Я ответил, что, подобно тому, как он выздоровел от скрытого тифа, так и в Англии беспорядки и волнения, на которые он надеется, могут привести к неудачной революции, которая в конце концов окончится ничем.
Я рассказал ему о неопределенном и несогласованном характере стачек, о том общем либеральном характере движения, отличающемся от социалистического, которое напоминало мне Россию в 1905 году, но ни в коем случае не в 1917 году, на что, как мне показалось, он рассчитывал.
- Возможно, - сказал он. - Может быть, ваша страна переживает период обучения, в течение которого рабочие научатся отдавать себе ясный отчет в своих политических нуждах и эволюционируют от либерализма к социализму. Конечно, социализм еще не крепок в Англии. Ваше социалистическое движение… ваши социалистические партии… Когда я был в Англии, я горячо вникал во все и знаю, что для страны, в которой такое огромное количество населения занято в промышленности, это очень не много. Группка людей на углу улицы… собрание в квартире… в классной комнате - все это производит жалкое впечатление. Но вы должны признать, что существует большое различие между сегодняшней Англией и Россией 1905 года. Первый Совет в России был создан во время революции. Ваши рабочие комитеты существуют уже давно. Правда, у них нет программы, никто не руководит ими, но сопротивление, на которое они наталкиваются, заставит их создать свою программу.
Во время разговора по поводу ожидаемого приезда бернской делегации он спросил меня, знаю ли я Макдональда, о приезде которого вместо Гендерсона, сообщали последние телеграммы. Сам он сказал: «Я рад, что приедет Макдональд, а не Гендерсон; он, конечно, далеко не марксист, но он, по крайней мере, интересуется теорией. Можно быть уверенным, что он сделает все возможное, чтобы понять, что у нас происходит. Ведь мы не требуем большего».
Затем мы немного поговорили о том, что меня сильно занимало, а именно: почему незаметно, вне связи с войной, коммунистические теории подвергались изменению в момент их практического осуществления?
Мы говорили об изменениях в рабочем контроле, который теперь сильно отличался от того, каким он был вначале, и который раньше делал почти невозможной всякую работу, об антипатии крестьян к принудительному проведению коммунизма в деревне.
Я спросил у Ленина, как и в какие формы укладываются отношения между коммунистами в городах и крестьянами, пропитанными привязанностью к частной собственности, и не было ли, по его мнению, опасности в том, что между ними мог долго продолжаться антагонизм. Я прибавил, что жалею о том, что должен так скоро покинуть Россию и не смогу убедиться в степени податливости коммунистической теории неизбежному давлению со стороны крестьянских масс России.
Ленин ответил мне, что в России можно провести резкую черту между богатыми и бедными крестьянами. «Единственная оппозиция, на которую мы наталкиваемся, исходит непосредственно от богатых. Бедняки же, как только будет уничтожена их политическая зависимость от кулаков, перейдут на нашу сторону, они ведь составляют подавляющее большинство».
Я заметил, что на Украине положение должно было быть другим, так как там земля среди крестьян распределена гораздо равномернее.
Ленин ответил: «На Украине вы увидели бы большие уклонения от той политики, которую мы проводим здесь. Что бы ни произошло, Гражданская война примет там гораздо более жестокие формы, потому что собственнические инстинкты там гораздо более развиты, и число богатых и бедных почти одинаково».
Он спросил меня, приеду ли я еще раз в Россию, и не хотел ли бы я тогда поехать в Киев, чтобы изучить там революцию, как я это сделал в Москве. Я ему ответил, что был бы очень огорчен, если бы мог подумать, что это мой последний приезд сюда, так как на второе место после своей страны я ставлю Россию. Он засмеялся и, желая сказать мне что-нибудь приятное, проговорил: «Хоть вы и англичанин, вам удалось более или менее понять сущность революции. Я буду рад опять встретиться с вами».
Возвращение
Мне нечего рассказать о последних днях моего пребывания в России. Они ушли целиком на то, чтобы собрать и упаковать мои бумаги и записки и приготовить все необходимое для отъезда. Я уехал с двумя англичанами: Буллитом и Стефенсом, которые несколько дней тому назад приехали в Москву. В нашем поезде ехал Шатов, комендант Петрограда. Он не большевик, большой поклонник Кропоткина, сделавший больше, чем кто-либо, чтобы распространить его труды в России. Шатов жил в Нью-Йорке как эмигрант. Он приехал в Россию и принялся за восстановление порядка на железнодорожной линии Петроград - Москва. Он никогда не упускает случая оказать какую-нибудь услугу американцу.
Благодаря своей уравновешенности и практическому смыслу он сделался одним из самых дельных работников Советской России. Несмотря на это, он говорил, что в тот день, когда перестанут нападать со всех сторон на Советскую Республику, он будет одним из первых, кто пойдет против большевиков.
Он ездил в эвакуируемые немцами русские губернии, чтобы купить у немецких солдат оружие и аммуницию. «Цены, - говорил он, - были очень низкие. Можно было купить ружье за марку, полевое орудие за 150 марок и радио-телеграфную станцию за 500 марок». Позже его назначили комендантом Петрограда, хотя был момент, когда возникла мысль поручить ему организацию транспорта. Когда я его спросил, сколько времени, по его мнению, выдержит Советское правительство, он ответил: «Мы способны еще в течение года выносить голод, чтобы спасти революцию».
Печатается с сокращениями по изданию: Артур Ренсом. Шесть недель в Советской России. М., 1924.
Публикацию подготовила Мария Бахарева
Мария Бахарева
По Садовому кольцу
Часть первая. Садовая-Черногрязская
Имя этой улице дала речка Черногрязка - маленький приток Яузы, берущий начало где-то между современными Чистопрудным бульваром и Большим Харитоньевским переулком. Заключенная в каменный коллектор, Черногрязка и сейчас течет почти под самой Садовой-Черногрязской, сворачивая в сторону только в районе пересечения Садового кольца с Малым Казенным переулком. Длина речки - около двух километров. Улица короче - всего 620 метров, от площади Красных ворот до площади Земляной Вал.
Красные ворота, отмечавшие начало Садовой-Черногрязской до 1927 года, были сооружены в 1753-1757 годах по проекту Дмитрия Ухтомского. Самой улицы тогда еще не было - только пустырь перед Проломными воротами Земляного вала, на котором еще с петровских времен стояли триумфальные ворота. Первые, посвященные победе над шведами, сгорели в 1737 году; вторые, сооруженные для торжественного въезда Елизаветы Петровны в Москву на коронацию, уничтожил пожар 1748 года. Каменные ворота Ухтомского были почти их копией - только увеличенной и богаче украшенной.
В 1810- е годы Земляной вал был срыт. Ворота оказались прямо на проезжей части, которая со временем стала довольно оживленной. Мимо них пролегал путь к московским вокзалам. Здесь проходили сразу две линии конки (впоследствии замененные трамвайными): Сретенско-Сокольничья (от Сокольников до Ильинских ворот) и Садовая (от Сухаревой башни до Смоленского рынка), причем рельсы одной из линий проходили прямо сквозь центральную арку ворот.
Трамваи и стали формальным предлогом для сноса ворот в 1920-е годы. Формулировка сторонников сноса была стандартной для тех лет: «мешают движению транспорта». На защиту памятника встали Наркомпрос и Академия наук СССР. Обсуждался и компромиссный вариант: сохранить ворота, но перенести их в сторону - в сквер между Каланчевской и Новой Басманной или во двор здания НКПС. Но к этому решению со скепсисом отнеслись даже защитники Красных ворот. Руководивший в те годы Третьяковской галереей Алексей Щусев заявлял со страниц «Рабочей Москвы», что «Красные ворота… представляют особую ценность именно на своем месте на возвышенной площади. Все же если вопрос будет состоять в том, перенести их в другое место или уничтожить, то, разумеется, придется примириться с тем, что они будут установлены в Лермонтовском сквере. С другой стороны, я глубоко убежден, что лучшие московские архитекторы согласились бы безвозмездно принять участие в конкурсе на перепланировку площади с сохранением Красных ворот. Конкурс, несомненно, выявил бы много интересных предложений, которые позволили бы Моссовету оставить Красные ворота». В 1926 году ворота отреставрировали - казалось, это означало, что теперь они в безопасности. Однако 7 марта 1927 года президиум ВЦИК принял парадоксальное решение: «Разрешить Моссовету снести Красные ворота».
«Странная вещь, - записала в дневнике художница Нина Симонович-Ефимова, - Ангел на Красных воротах всегда был маленьким, а когда приговорили ворота к смерти, стал вдруг крупнее… А когда огородили высоким забором место казни, он вырос еще… Чтобы снять Ангела, его застроили лесами до груди. Но и поверх досок он трубил о помощи - свободно и легко, как бы с дразнением… А когда свалился Ангел на дощатый помост - тут и ударил колокол в соседней церкви Трех Святителей… Это было в шесть часов вечера 8 июня 1927 года». Аллегорическая фигура Славы, которую Симонович-Ефимова называет Ангелом, сохранилась до наших дней, ее передали в Исторический музей. «Соседняя церковь Трех Святителей» стояла левее Красных ворот, на том месте, где сейчас крошечный скверик, полностью загороженный рядом ларьков. Деревянная Трехсвятительская церковь появилась на этом месте еще в середине XVII века, а на излете столетия, в 1699 году, ее заменили каменной, построенной на средства подьячего Большого казенного приказа Ивана Венюкова. В 1814 году в этой церкви крестили Михаила Лермонтова, о чем свидетельствует запись в метрической книге: «Октября 2-го в доме господина покойного генерал-майора и кавалера Федора Николаевича Толя у живущего капитана Юрия Петровича Лермонтова родился сын Михаил, молитствовал протоиерей Николай Петров, с дьячком Яковым Федоровым, крещен того же октября 11-го дня, восприемником был господин коллежский асессор Фома Васильев Хотяинцев, восприемницею была вдовствующая госпожа гвардии поручица Елизавета Алексеевна Арсеньева, оное крещение исправляли протоиерей Николай Петров, дьякон Петр Федоров, дьячок Яков Федоров, пономарь Алексей Никифоров». А в 1882 году здесь отпевали героя Русско-турецкой войны генерала Скобелева, скоропостижно скончавшегося при подозрительных обстоятельствах. Несмотря на свою историю, церковь просуществовала всего на несколько недель дольше, чем Красные ворота - ее уничтожили тем же летом 1927 года. При сносе удалось спасти резной иконостас - его передали в церковь Иоанна Воина на Якиманке.
