Повторяю, Герман был эстетичен во всем. Болезненно реагировал на безвкусицу и отчаянный кич, потрясая маминых подруг недетскими комплиментами и конструктивной критикой по поводу их внешности. Мог часами возиться с какими-то коробочками, бантиками и обрезками фольги, придумывая маме очередной подарок. И всегда дарил ей цветы. Всевозможные: с клумбы, с куста, с дерева. Позже просто покупал на сэкономленные от завтраков деньги. А на свое пятнадцатилетие он преподнес матери невероятной красоты букет из пятнадцати роз, над которым она долго растроганно плакала.
Женщины обожали его, и он отвечал им взаимностью.
Самой первой и самой главной его женщиной стала тридцатилетняя учительница биологии Юлия Альбертовна, стильная разведенка, с потрясающей фигурой и фантастическими глазами. Дважды в неделю её уроки были последними по расписанию. В эти дни Герман всегда находил предлог «зависнуть» в классе после уроков. Подменял дежурных, рисовал стенгазету, которую никто рисовать не хотел или просто кропотливо и самозабвенно поливал многочисленные цветы на просторных подоконниках. Цветы захлебывались от изобилия влаги, Герман – от удовольствия наблюдать ЕЁ. Любоваться пружинистой прядью золотистых волос, падавшей ей на лицо, когда молодая учительница наклонялась над тетрадями немыслимым изгибом шеи с родинкой на туманной коже. Он прислушивался к её дыханию, тихому и спокойному, плавно сползая взглядом туда, где это дыхание рождалось. К пуговице, стягивающей две половинки ткани, отделявшей видимое от невидимого. В его теле томилась и бродила молодая кровь, пульсируя в висках, шумела в голове.
В тот день он подошел к ней совсем близко, теряя контроль над собой и ситуацией. Юлия Альбертовна подняла голову и вопросительно посмотрела на Германа. В её глазах не было ни строгого осуждения, ни простого недовольства. Только вопрос. Время зависло над ними, становясь вязким и тягучим. Казалось, эта пауза длится целую вечность. Герман так и не смог оторвать взгляда от её губ, полураскрывшихся так близко, и, влекомый какой-то неведомой потусторонней силой, всецело и безрассудно подчиняясь ей, наклонился и осторожно поцеловал её. Горячая волна всколыхнуло тело, и он зажмурился, готовый к любому, самому страшному наказанию. Но губы учительницы еще больше раскрылись в ответ, останавливая время и его сердце, переполненное желанием и рвущимся ввысь счастьем.
С тех пор они стали тайно встречаться. Вернее, Герман стал приходить к Юле поздно ночью в крохотную уютную квартирку и уходить рано утром, бесшумно сбегая по лестнице, прячась от соседей, общих знакомых и просто любопытных глаз. Юля щедро одаривала его собой, прекрасно понимая и предугадывая, когда и чем закончится их скороспелый нелегальный роман. Она даже не спорила с этим ошалевшим от любви мальчишкой, когда он, переполненный страстью и счастьем обладания, посвящал её в свои отчаянные мечты. Герман все чаще говорил о том, что проживут они с Юлей одну жизнь на двоих, нарожают кучу детей и умрут в один день в маленьком тихом домике на берегу моря. И тридцатилетняя учительница, уже не раз «обожженная» предательством, просто слушала и улыбалась, лежа на его плече, и мысленно благодарила этого семнадцатилетнего мальчика за свое внезапное, неподдельное счастье.
Очень скоро по школе поползли слухи. Грязные, завистливые, злые. Юля просила Германа быть осторожнее, уговаривала затаиться и не приходить к ней какое-то время. Но вспыхнувшая внезапно любовь только подогревалась запретом, требовала продолжения и уже не могла остановиться. Герман был готов сражаться за неё с любым и каждым, воевать со всем миром, который, к сожалению, оказался сильнее. Кульминацией драматической истории стал доверительный «разговор по душам» в кабинете директора, где молодую порочную учительницу буквально распяли, втоптали в грязь всем учительским советом. А вернее, сворой одиноких, обезлюбленных женщин, давно и навсегда забывших о своем главном предназначении. Поэтому злобы и нечистот было много. Очень много – не отмыться.
Вечером того же дня Юлия Альбертовна, наскоро собравшись, уехала, оставив Герману скупое прощальное письмо и ключи от своей маленькой уютной квартирки. Юный Ромео провел там три мрачных, безысходных, отчаянно запойных дня, а на четвертый отимел в ней свою одноклассницу Веру, пришедшую утешить его по наводке друзей.
Вера задержалась в его жизни ненадолго. Она утомляла и раздражала Германа своей глупостью и непротивлением. Иногда ему казалось, что он занимается любовью с мягкой гуттаперчевой куклой, податливой и безучастной.
К тому времени Герман уже закончил школу и готовился поступать в консерваторию. Поэтому причину разрыва с бывшей одноклассницей мотивировал своей чрезмерной занятостью. Утер обильные девичьи слезы тончайшим носовым платком и действительно стал много и с удовольствием заниматься, стремительно наверстывая упущенное. Целеустремленный молодой музыкант не увлекался и не заводил бурных продолжительных романов. Своей холодной отстраненностью Герман еще больше интриговал и притягивал к себе женщин, оставаясь неприступным и невозмутимым. Лишь саксофон в его руках безумствовал и ненавидел, лишь в музыке его жила и обнажалась страсть, обновляя душу и понемногу врачуя сердце. Каждый вечер, закрывшись в маленькой квартирке на краю города, он играл и оплакивал свою первую любовь и женщину, подарившую ему это чудо.
Герман действительно был гениальным саксофонистом. А пережитые страдания сделали его музыку просто магической.
Поэтому всегда последней каплей в бокале соблазна, который он наливал по жизни всем последующим женщинам, был саксофон. Искренние, завораживающие своей чистотой и обнаженностью чувств, звуки, рождаемые необычным инструментом в руках стильного музыканта, умеющего говорить и уговаривать, отличающего все оттенки и полутона жизни, наделенного великолепным чувством юмора, неистощимой сексуальной энергией и умением, делали его полубогом.
Вначале легкие победы поднимали его нестойкую, юношескую самооценку. Потом забавляли, наполняя жизнь интригой и чувственной игрой. А потом смертельно надоели. Какое-то время Герман еще крутил романы, встречаясь с женщинами, которых не любил, но старался не обижать и расставаться всегда красиво. Хотя с каждым новым сюжетом делать это становилось все сложнее. С возрастом женщины становились все привязчивей и претенциозней. Поэтому с каждым последующим романом всё труднее получалось, как в юности, бросить на ходу, поднимаясь со взмокшей постели: «Милая, ты была великолепна! Я тебе непременно позвоню!» И исчезнуть надолго. А лучше – навсегда.
И, если этот прием безотказно срабатывал с молоденькими неопытными девочками, то, взрослея, они уже не верили в беглое: «Позвоню!» и торопились уточнить, когда именно прозвучит этот самый звонок, в какой день и час. Самые смелые и предприимчивые выспрашивали, а то и требовали, номер телефона, по которому доставали Германа с невероятным упорством. После очередного разрыва ему приходилось какое-то время жить у родителей, потому что в подъезде Юлиного дома устраивались бесконечные засады, подсовывались под двери письма, обильно омытые слезами и перепачканные губной помадой. Со временем он и вовсе перестал там бывать.
Герман не был ни зол, ни циничен. Ему действительно было смертельно жаль всех этих безнадежно влюбленных в него женщин. Но он шел по жизни, превращая её в праздник, который понимал и ощущал по-своему. Ему необходимы были новые лица, смена декораций и чувств. Вихреподобная светская суета, приемы, фуршеты и рауты, на которые его приглашали и зазывали, чтобы потом преподнести как главное событие в программе вечера. Потому что он был красив, умен и талантлив, а главное – искренен, что в богемных кругах, насквозь пропитанных фальшью и завистью, случалось крайне редко, отчего и ценилось дорого. Герман с удовольствием нырял в эти богемные водовороты: посещал, улыбался, флиртовал и играл музыку, сводившую женщин с ума. Потому что больше всего на свете он боялся одиночества и скуки, которые пожирали его изнутри, словно ржавчина, оставляя после себя пустоты, которые уже ничем заполнить было нельзя.
Даже тоску, которая накатывала на него вечерами, заставляя браться за саксофон и играть, он благословлял с благодарностью. Потому что, рождая музыку, от которой стыло сердце, Герман заполнял ею пустынность своего осиротевшего сердца.
Никто из его друзей и близких не догадывался о том, чем жила и спасалась его душа. Молодой, красивый как бог, музыкант всегда был внешне благополучен, легок в общении и обожаем.
Уже с последнего курса консерватории его стали приглашать в самые известные коллективы города, на самые престижные сцены. С благословения ректора и при его же поддержке вскоре состоялся сольный концерт, после которого к Герману пришел настоящий успех.
