От внешнего мира мальчика Солово последним барьером отделяла его тетка. Поскольку Феме не знал жалости и мог позволить себе любую причуду, она попала в эротические игрушки к сирийскому князьку. Еще более странным можно считать то, что, начавшись развратом, их отношения после долгих лет закончились честным браком. Однако для маленького Солово это могло послужить небольшим утешением, даже если бы он знал это и был способен понять.
Далее Vehmgericht весьма тонко уговорил адвоката, отвечавшего за состояние семьи, отдать на разграбление все ее имущество (что тот и так намеревался сделать), и в возрасте восьми лет мальчик Солово обнаружил, что остался без семьи, дома и средств для жизни; посему сиротский приют далекой церкви простер к нему свою благотворящую руку.
А Древний и Священный Феме приступил к долгому и терпеливому наблюдению.
— Ах ты… — выдавил адмирал Солово, в самой героической борьбе в своей жизни пытавшийся сохранить внешний покой. Пауза была долгой, из какого-то прочного внутреннего убежища он старался примириться с прежде отвергавшимся подозрением. — Итак, это сделали вы?
Фемист, ныне находившийся возле него, утром на всякий случай надел тонкую кольчугу под мантию, не зная того, что любимый удар адмиральского стилета предназначен для глаза, и считал себя в относительной безопасности. Однако в данном случае его волнения и потливость на жаре были напрасными. Адмирал Солово справился и с предельным испытанием, подавив внутренний крик, требовавший немедленного отмщения.
— Увы, да, — ответил уэльсец. — У вас был, конечно, потенциал, однако следовало видеть, насколько мир может отточить вас. Для того, что задумали для вас мы, спокойное детство на лоне любящей семьи скорее всего не подошло бы.
— Безусловно, — согласился Солово, глядя в умеренную даль и выговаривая слова, как в переводе. — Теперь я сам вижу это.
— Конечно, это просто позор, что вам лично пришлось так туго, рассудительно заметил фемист, балансируя на грани насмешки.
— Ну, это было только начало, — заверил его Солово.
— Так. Мы это отметили тогда же, — проговорил уэльсец, прожевывая сушеный абрикос. — Вы быстро проявили бесконечную приспособляемость — и это нас целиком устраивало.
— Рад слышать, что мое дикарское воспитание кого-то устраивало. А скажите, кто вам доносил обо мне?
— О, — задумался фемист, — таких было много. Первым делом мы заменили суперинтендантшу сиротского приюта своей кандидатурой.
— И какой же свиньей она была!
— Только по необходимости, к тому же она старалась ради вашего блага, адмирал. Вообще-то в повседневной жизни она была вполне сносной персоной. Я хорошо знал ее в старости.
— Надеюсь, что она встретила мучительную и долгую смерть.
— Нет, — разуверил его фемист. — Кончина ее была тихой и скорой.
Адмирал Солово отвернулся.
— Сердце мое разбито.
— По понятным причинам были и другие осведомители. Мы никогда не доверяем единственному мнению. Конечно, ваш картинный побег не облегчил нашу задачу. Мы потеряли вас из виду не на один месяц.
— С прискорбием слышу это! — отозвался Солово. — Тогда я не думал, что могу причинить кому-либо неудобство.
Фемист сухо улыбнулся, разглядывая стайку птиц, перепархивающих над головой.
— Осмелюсь заметить, что перерезанных глоток на вашем пути оказалось, скажем так, излишне много…
— О, виноват, юношеский пыл, — пояснил адмирал, — вкупе с остаточным стремлением к правосудию.
Фемист пожал плечами, чтобы выказать свое безразличие.
— Во всяком случае, нам вы этим заметного вреда не причинили. Мы обнаружили ваш след в Богемии по склонности к локальным увечьям.
— Политическая жизнь в этой стране всегда была такова, — возразил Солово.
— Именно… Однако вы добавили стиль и мастерство. Свежая струя привлекла внимание нашего агента.
Похоже, в глубинах памяти адмирал сыскал некоторое утешение и теперь с обновленной благосклонностью разглядывал играющее море.
— Вообще-то я наслаждался жизнью на этой речной флотилии. Быстрый служебный рост возложил бездну ответственности на мои неокрепшие плечи, однако… Словом, я обнаружил, что работа исцеляет. Конечно, нам, зажатым между турками и не знающими человечности пограничными племенами с нашей стороны, приходилось вертеться.
— Все это мы полностью одобрили, — ответил фемист, — и губернаторство в городке, и кондотьерскую службу в Фессалии. Банк в Равенне показался нам отклонением, впрочем, благотворным, самым ценным образом расширившим ваш опыт. Видите ли, адмирал, все наши суждения выносились с некоторым опозданием и ваше имя редко исчезало из списка разыскиваемых. Вам следовало повидать христианский мир.
— Нечто все время подгоняло меня, — согласился Солово. — Я искал.
— Что же?
— А знаете, позабыл, — ответил адмирал. — Прежний Солово исчез навсегда. Говорить о нем сложно, как о чужом человеке.
Фемист как будто не спорил.
— Переход из банкиров в пираты, признаюсь, удивил нас. Подобная радикальная — и внезапная — перемена привела к тому, что мы вас вновь потеряли из виду.
— Дело в том, — сказал Солово, — что между обеими профессиями куда больше общего, чем можно заподозрить при поверхностном взгляде. Пиратское ремесло логически вытекало из моей тогдашней деятельности и казалось более честным способом зарабатывать на жизнь.
Уэльсец не стал опровергать точку зрения старшего собеседника.
— Прикосновение чистой удачи вновь скрестило наши жизненные пути, которые более не разделялись. Только тогда мы смогли оценить, что именно сотворили… вы не бывали достойны похвалы лишь изредка!
— А, — заметил Солово, — это вы про то, как я учился плавать?
Год 1486. УРОКИ ПЛАВАНИЯ: после горького и одинокого детства, выброшенный сиротой в хляби злобного мира, я обнаруживаю свое призвание и жизненную философию. Пиратский промысел вполне устраивает меня
— Нет, простите. Боюсь, что вам придется идти до дома пешком.
Знатный венецианец поглядел сверху вниз на адмирала Солово и вопросительно поднял бровь.
— Да-да, я знаю, — заметил Солово, обращаясь к замершему на ограждении палубы собеседнику. — Зовите меня вероломным, если хотите.
— Вы и впрямь вероломны, — исполнил его пожелание венецианец. — Вы же обещали мне жизнь.
— Не спорю, — ответствовал адмирал и, сложив руки на груди, прислонился к поручню возле ног венецианца. — Но это было давно, а теперь…
— Сейчас. Да, понимаю, — перебил его дворянин. — И я должен сказать, что принимаю подобное решение как личный выпад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
