Море словно вскипело. Вокруг галеры вода ожила — странный случай словоупотребления, — вынеся к поверхности трупы.
— ОНИ ВЫДЕРЖАТ ТВОЙ ВЕС, АДМИРАЛ, — вскричал венецианец, — ИДИ КО МНЕ.
Солово одолел последнюю спазму слабости, заставившую его обернуться и поискать взглядом поддержки у экипажа. Но было ясно — на это рассчитывать не приходится: истый первобытный ужас перевешивал изобретенные позже понятия верности и отваги. Делать нечего: адмирал был вновь один. Он перепрыгнул через поручень.
Мертвецы погружались в воду и раскачивались, но, как было ему обещано, Солово сумел проложить по ним путь. Игнорируя совершенно немертвые взгляды пустых глазниц, адмирал направился к венецианцу. Подойдя ближе, он заметил, что три дня, проведенные в компании морского царя Нептуна и его рыбешек, прискорбным образом сказались на теле покойного.
— Привет, Солово, — донеслось из объеденных губ.
— С новым свиданием, господин венецианец, — отозвался Солово, зажимая платком нос. Некогда изысканный кавалер теперь не годился в приятные собеседники.
— Ты и не поверишь, сколько там нашего брата, — заметил между делом венецианец, показывая на плавучий ковер из своих камрадов. — И многих туда отправили подобные тебе. Быть может, именно этот факт объясняет столь единодушную поддержку моего предприятия. Даже море блюдет моральный кодекс, а к небесам возносится паром.
— Ну кто бы мог подумать, — ответил с сарказмом адмирал.
Человек и восставший труп со взаимной неприязнью разглядывали друг друга. Наконец, венецианец оставил свой проржавевший буй, отчего колокол звякнул, и потянулся к горлу Солово. Тот не стал оказывать сопротивления, и распухшая, пропитанная водой плоть пальцев покойника легко охватила всю шею адмирала.
Пребывая с глазу на глаз с собственной Немезидой[16] (правда, ее глаза уже жили самостоятельной жизнью в желудке какой-то рыбы), Солово терпеливо ожидал удушающего движения и того, что последует за ним. Спустя некоторое время он заметил, что боль и смерть излишне запаздывают. Венецианец проявлял известную нерешительность и не торопился с выполнением последнего желания.
Наконец зеленые уста отвернулись, и вместе с соленым дыханием в лицо адмирала дунули слова: «Никогда не позволяй себе потерять равновесие, процитировал мертвец. — Когда тебя терзает порыв, убедись, что он воплотится в правосудии… воздержаться от повторения — вот высшая месть».
— «Размышления»? — прохрипел Солово.
Венецианец согласно кивнул нетвердой головой.
— Божественного Марка Аврелия, — подтвердил он. — Свет, направлявший всю мою жизнь… Ты отнял и то и другое. Книгу ты вернул, но жизнь…
Адмирал промолчал — в основном потому, что говорить было чересчур больно.
— Его стоическая философия определила каждую мою мысль и поступок… вплоть до последнего, когда я хладнокровно сошел с поручней по твоему требованию.
Солово показалось, что тугая хватка чуть отпустила гортань, однако надеяться он не смел.
— При жизни ты не смел лишить меня веры, — размышлял венецианец, зачем же даровать тебе такую победу после смерти?
— Действительно, почему? — прошипел Солово.
Венецианец снова кивнул.
— Я не стану тебя убивать, — проговорил он.
Не испытывая особенно большой радости, адмирал тщетно ожидал, пока рука отпустит его.
— Я возьму у тебя меньше, чем ты задолжал мне, — промолвил венецианец. — Я заберу у тебя энергию, чтобы поддержать себя в полуживом состоянии, и тем обреку тебя на подобную участь. В этом я усматриваю справедливую, но облегченную месть, достойную истинного стоика.
С этими словами он припал к губам Солово с непристойным французским поцелуем. Почувствовав непередаваемую тошноту, адмирал ощутил, как что-то теряет… и обрел покой.
Венецианец выпустил его и отступил назад. Он казался бодрым и энергичным.
— У тебя хорошая жизненная сила. Она поддержит меня, пока в конце концов плоть и сухожилия не распадутся. У меня будет время перечитать мои книги!
Солово ощутил, что стоит на ногах, и удивился, почему ему все так безразлично.
— Что касается тебя, — ответил мертвец на невысказанный вопрос, — я оставил в тебе достаточно сил для поддержания жизни… хотя бы какой-то. Я был к тебе милостив.
— Благодарю, — вежливо произнес Солово.
Венецианец улыбнулся, и это было хуже всего.
— Ты уже переменился, — заключил он. — Экая сухость! Я проклинаю тебя, а ты благодаришь! — И сказав так, он опустился в волны.
Адмирал торопливо зашагал назад к кораблю, не зная, сколь долго продержится мост из бывших в употреблении тел. Он с кротостью дожидался воссоединения со своим экипажем и уже издали одарил всех тигриной улыбкой. Их предательство более не смущало его, и Солово радовался предстоящим переменам, которые произведет ножом, петлей и пулей. И он был куда менее встревожен или смущен собственным легкомыслием и чувствами, чем когда-либо прежде. Быть может, это был мир, воцарившийся в пустыне, однако впервые его ум обрел покой.
«Месть? — думал он, перебираясь через борт, пока утопленники отправлялись на подобающее им место. — Проклятие? Я заплатил за него добрые деньги!»
После обстоятельного и приятного разговора о Платоне и эффективности заклинаний, предписываемых богом Гермесом Трисмегистом[17] в своем главном труде «Corpus Hereticum», старший из двух фемистов отметил, что пора обратиться к мирским делам.
Младший из братьев, рыцарь Родосского ордена св. Иоанна в соответствующем одеянии и при оружии, обнаруживал признаки усталости, явившись на эту беседу сразу после долгого путешествия. Однако, невзирая на все, он прямо сидел в резном кресле, ожидая знака начать подготовленный доклад.
Второй мужчина, постарше первого, облаченный с равным великолепием в академический плащ Гемистианской платоновской школы,[18] встал и пересек комнату. Там он удостоверился в отсутствии чужих ушей, а потом закрыл дверь и задвинул засов. Только после этого мановением древней, унизанной кольцами руки он велел своему гостю говорить. Даже в своей греческой цитадели в Мистре Феме по-разному доверял своим почитателям.
— Достопочтенный мастер, — сказал рыцарь ордена св. Иоанна. Греческий скорее всего не был его родным языком, однако слова звучали безупречно и обходительно. — Я могу поведать лишь о небольшом успехе и заметной неудаче…
— Я знаю вас, капитан Жан, — улыбнулся старый ученый, — ваша неудача была бы славным триумфом для обычного человека. И ваша прошлая служба нашему делу искупит тысячи катастроф. Итак, рассказывайте, не страшась осуждения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
