– Нет, но какого благородства человек, а? Как это мило с его стороны – вручить орден даже послу Гванеронии, хотя отношения у нас сейчас с ними…
– Настоящий джентльмен, верно? Он – с Юга, и не возражайте! Только там у нас еще и сохранились настоящие джентльмены… Он наш!
– И нисколечко не задается. Как-то чувствуется, что с ним можно запросто поговорить, верно?
– Да, другой на его месте задрал бы нос – из безвестности в Уайтхауз…
– Такой милый… Том, ты не мог бы меня представить?
– Дорогая, вот же мистер Джордан!
– Да-да, мистер Джордан, будьте так любезны!
Я открыл глаза. Президент уплетал бананы, далеко расшвыривая кожуру, тотчас исчезавшую в карманах любителей сувениров. Теперь я был спокоен. Президент мог вытворять что угодно, потому что он был Президентом. И вообще с чего это я взял, что он может шокировать публику? Не хватит времени и места, чтобы перечислить все странности, которыми страдали владетельные особы, – но разве им переставали воздавать почести? Да и чем можно удивить после панков, сексуальной революции, пробежек голых толп по улицам наших городов и всего прочего? Двадцатый век дал нам многое, и плохое, и хорошее, но напрочь отучил удивляться…
Мне стало легче, и я почувствовал себя прекрасно. Я взобрался на стол, уселся, свесив ноги, и непринужденно обратился к собравшимся:
– Прошу садиться, господа и дамы! И налил себе шампанского. Президент сунул мне банан и зажал вазу между колен, подозрительно поглядывая вокруг – гости дружно полезли на стол, стараясь оказаться поближе к Президенту. Парагвайский посол угодил на салатницу с остро вырезанными краями, очень неудобную для сидения, но терпел и гордо поглядывал на тех, кто устроился подальше. Вокруг тихо, но так, чтобы Президент слышал, шептались:
– Ново! Оригинально!
– Свежо!
– И до чего демократично! Перед Президентом выстроились в ряд три вазы с бананами и он, убедившись, что любимого лакомства достаточно, раздавал их направо и налево, а я представлял ему гостей, тут же забывая их имена, мне шептали новые и новые, кто-то услужливый наполнял мой бокал, играла музыка, Президент уже вальсировал с королевой сезона миссис Нокмаллер, неизвестно откуда на моем фраке появился десяток орденов, и какой-то терракотовый полковник торопливо прикреплял одиннадцатый, шепча что-то про военную, экономическую и финансовую помощь, моральную и политическую поддержку, заверял, что они там у себя самые настоящие демократы, а их почему-то упорно именуют хунтой, до слез обидно… Кто-то раскачивался на люстре, хрусталинки сыпались на головы и за шиворот, Президент во главе толпы светских львов и львиц скакал по столам и пальмам. Все смешалось. Люстра, теряя последние подвески, рухнула под тяжестью двух бонвиванов, трех полковников и самого молодого епископа, но никто не обратил на это внимания – в зале никого почти не осталось, из парка доносился треск веток и рев: «Гип-гип-ура, Смит!» И я понял, что мы признаны светским обществом…
Второй блокнот
…«линкольн» Уайтхауза ждал меня в аэропорту. Шофер оказался новый, незнакомый, и я молчал. Скоро я обнаружил, что мы свернули на Шестое федеральное шоссе и мчимся, судя по солнцу, на юго-восток, совсем в другую сторону.
– Эй, куда вы меня везете? – спросил я.
– Так мы же переехали, мистер Джордан, – сказал шофер. – Вы что, пока рыбачили, радио не слушали?
Радио я не слушал. Он рассказал, что с наступлением лета Президент вдруг расхворался, захандрил, стал раздражительным. И созванный консилиум медицинских светил нашел, что глава государства страдает одной из разновидностей клаустрофобии. Президенту было очень неуютно в каменном Уайтхаузе, посреди огромного бетонного города…
Нужно было срочно что-то предпринимать. Медицинские светила ратовали за немедленный отдых на лоне природы, однако политики считали, что при нынешней международной обстановке длительное отсутствие Президента на посту недопустимо и может вызвать нежелательные толки. Страсти разгорались. Политики обвинили медиков в некомпетентности и недопонимании, медики политиков в том, что политика тем дороже здоровья (на что политики заявили, что так оно и есть). Начинали уже переходить на личности. Но положение спас молодой врач, не имевший, собственно, права голоса и состоявший при консилиуме в качестве стенографиста, ассистента и мальчика на побегушках. Сей молодой человек и предложил просто-напросто, не отрывая Президента от дел по управлению государством, перенести Уайтхауз на летний период в какой-нибудь близлежащий лес, и наши горячо ухватились за эту идею, она их вполне устраивала…
Лес был окружен проволочной сеткой трехметровой высоты, и вдоль нее невозмутимо патрулировали полицейские дозоры. Секретная служба понатыкала на деревьях свои ночные телекамеры, датчики и детекторы. Вдоль наскоро проложенных бетонных дорожек установили фонари и указатели.
«Кабинет Р. Стэндиша – направо, мимо сосны № 46, дуб 14/К».
«Кабинет Р. Джордана – налево, за ручьем, дуб № 24/Е».
«Секретариат – вязы с 12/А по 76/Р».
И так далее. Они здесь неплохо устроились – к деревьям-кабинетам были подвешены веревочные лестницы, на помостах, сооруженных в кронах, разместились кресла, столы, софы, кровати, телевизоры, компьютеры, телефоны и пишущие машинки. На деревья провели даже воду и свет. Кухня, правда, осталась на земле – кухарки заявили, что в их годы грешно лазать по деревьям. В целях благопристойности секретарш обязали носить джинсы и брючные костюмы, временно изгнав юбки. Гринхауз действовал, как часовой механизм…
Я шел по дорожке, разыскивая свой кабинет. На деревьях тихо стрекотали пишущие машинки, звонили телефоны, жужжали телетайпы, у веревочных лестниц стояли в очереди посетители. Справа, перепрыгивая с верхушки на верхушку, промчался Президент – веселый, полностью излечившийся от меланхолии. Следом, шаря по кронам, топотали понизу телохранители.
Навстречу мне шагал сенатор Фэйсом-Тэйбл, бережно неся что-то в носовом платке.
– Здравствуйте, сенатор, – сказал я.
– Здравствуйте, голубчик, – седенький он был, благостный. – Отдохнули, загорели, заметно, да…
– Что это у вас?
– Это? – он моргнул и пожевал губами. – 3на-ете, голубчик, опять забыл, этот, как его… Вы не помните?
– Проверен, голубчик, проверен, – закивал наш Мафусаил. (Толку от него в сенате, откровенно говоря, давно никакого не было, хватало его только на то, чтобы по старой памяти воевать за интересы авиационных концернов.) – Вполне соответствует. Еж? Знаете, голубчик, я ведь забыл совсем, как их и звать, пока истребители пристраивал, все эти прокуренные комнаты наши, политика, который год подряд без передышки. А тут травка, эти поют, ну как их, вспомнить не могу, и эти бегают, как их, вылетает из головы, хорошо-то как, хвала Создателю…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
