– Веселишься? – спросила она.
– Есть причины, – сказал я. Она отобрала у меня бокал и сообщила:
– Генерал Айрон Булл у Президента. Через секунду я опрометью мчался в Овальный кабинет, прихватив на всякий случай пустую бутылку из-под шампанского. За всеми хлопотами мы как-то совершенно забыли о Президенте…
Президент сидел на столе и уплетал бананы, а генерал Айрон Булл стоял перед ним на коленях и о чем-то умолял с рыданиями в голосе, тыча пальцем в большой лист бумаги.
– Дя! – сказал Президент, скомкал бумагу и отшвырнул.
– Но, господин Президент… – заикнулся было генерал.
– Дя! – сказал Президент тоном, отметавшим всякую возможность дискуссии.
Генерал попятился к выходу. Стереотипы властно довлели над ним, и, вместо того, чтобы заорать: «Ах ты, наглая мартышка!», он цепко держал в памяти буквальный смысл сцены – президент распекает генерала…
Я поднял и расправил забытую генералом бумагу. Как и следовало ожидать, это была подписанная астрономическим числом офицеров петиция со слезной просьбой не губить их малых детушек, а также национальный престиж и нашу способность сдерживать натиск коммунизма.
– Дя! – сказал Президент, отобрал у меня петицию, скомкал и швырнул в урну.
– Господин Президент! – сказал я, – да вы, похоже, начинаете принимать самостоятельные решения!
– О! – сказал Президент, протягивая мне банан. Мы сидели на столе и жевали бананы. В дверь заглянул сенатор Пертингтон, лидер демократического большинства в сенате, председатель доброго десятка комиссий и подкомиссий, выпускник Причарда, и прочее, и прочее. Он поманил меня, и я вышел, хотя Президент недвусмысленно выражал желание отослать прочь и этого визитера.
– Уговорите Президента отменить приказ о ядерном разоружении, – сказал Пертингтон.
– Мое влияние не безгранично.
– Ну, бросьте. Уговорите его. Я понимаю, что он не такой уж опытный политик, но неужели год в Уайтхаузе ничему его не научил?
– Видимо, нет, – сказал я. – Сенатор, меня давно интересует – как вы допустили, чтобы президентом страны стал шимпанзе?
Он взглянул на меня так, словно я предложил ему ограбить дом престарелых, предварительно зарезав его обитателей, а потом взорвать здание:
– Слушайте, Джордан, ваше привилегированное положение все же не дает вам права… Вы не смеете называть так Президента.
– Даже если он – шимпанзе?
– Вот что, – сказал Пертингтон. – Запомните раз и навсегда – президент нашей страны ни в коем случае не может быть этим самым… ну, вы понимаете. Даже если он, м-м… это самое и есть. Он – Джозеф Смит, избранник народа, и любой, именующий его обезьяньими кличками, может нажить кучу неприятностей. Так что помалкивайте. Уговорите вы его отменить необдуманные решения?
– Нет.
– Ну что ж, дело ваше, – сказал он ледяным тоном. – Я только хотел напомнить, что сенат собрался на экстренное заседание. Надеюсь, Президент не станет ломать сложившиеся традиции и найдет в себе смелость выступить перед сенатом? Не забывайте, что сенаторы – такие же избранники народа, как и Президент.
– Через час мы будем в сенате, – сказал я, – можете так и передать избранникам народа.
Он ушел, и я отправился к себе переодеться для поездки. Президент увязался было за мной, но я велел ему тоже идти переодеваться, и он ушел. Алиса прибирала бумаги у меня на столе. По радио передавали песенку о трех шимпанзе, встретивших марсианина. «Кто вы?» – спросил марсианин. «Мы почти люди», – ответили шимпанзе. «Почему – почти?» – удивился марсианин. «Потому что у людей очень глупая жизнь и мы не хотим становиться людьми», – ответили шимпанзе марсианину.
Интересно, подумал я, а Президенту не надоело еще быть Президентом? Все эти условности, нет рядом соплеменников, приходится постоянно носить одежду и пользоваться вилкой…
– Бедный, как тебя газеты ругают, – сказала Алиса.
– Ерунда. Им скоро надоест.
– Знаешь, я, кажется, начинаю тебя уважать.
– Быть не может, – сказал я искренне.
– Нет, правда.
– Ну и прекрасно, – сказал я. – Я рад, и мы с Президентом отправляемся сейчас в сенат давать отчет избранникам народа. Ох, и шуму будет…
Президент выбрал открытый лимузин – он очень любил открытые машины. Окруженный мотоциклистами кортеж выехал за ворота. Демонстрантов не было, только там и сям играли на скрипках и рисовали на асфальте картинки безработные полковники. Погода стояла чудесная. Мы включили радио и узнали, что акции военных предприятий вообще ни черта уже на бирже не стоят, армия продолжает разбегаться, и это перекинулось уже в Европу, затронув пакт «Норд»…
– О! – сказал Президент, гордо поглядывая на нас.
– Вот именно, – сказал я. – Дик, что вы думаете о шансах Президента на второй срок?
Стэндиш, все время беспокойно оглядывавшийся по сторонам, не оборачиваясь ко мне, сказал:
– Прежде чем говорить о втором сроке, нужно… Хлесткие щелчки вплелись в ровное журчание моторов, наш водитель затормозил, и машину развернуло поперек дороги, что-то острое обожгло мне плечо. Что-то теплое плеснуло в лицо. Стэндиш молотил кулаками по борту лимузина и рычал:
– Говорил я тебе, болван!
Мотоциклисты сбились в кучу, мимо нас промчались телохранители с искаженными бледными лицами, выли сирены, хрустело стекло, кто-то кричал, может быть, кричал я…
Плечо горело, по рукаву пиджака текла кровь. Рядом раздались выстрелы – это детективы стреляли по окнам какого-то склада. Президент лежал навзничь на широком сиденье спокойный, серьезный, неподвижный, я заглянул ему в лицо, отразился в его широко открытых глазах, и в ушах у меня зазвучала песенка о трех шимпанзе, встретивших марсианина. Телохранители вытащили на улицу какого-то человека, он кричал, они кричали, метались прохожие, глаза Президента гасли, гасли…
– Президент! – крикнул я, пытаясь поднять его голову. – Президент, мы не успели…
Поздно, его уже не было, и бессмысленно было просить у него прощения за то, что мы впутали его во всю эту историю. Стэндиш, с разбитыми в кровь костяшками пальцев, стащил с себя пиджак и медленно накрыл им лицо Президента.
– Рой, вы ранены, – сказал он тихо. – Джек, какого черта ты стоишь? В госпиталь, быстро!
Взвыли сирены. Машина развернулась, отшвырнув брошенный посреди улицы мотоцикл и помчалась куда-то. Я уронил голову на пиджак, прикрывавший лицо Президента, и заплакал – то ли от боли, то ли от жалости и омерзения к нашему миру…
Блокнот третий
Вот и все.
Президента похоронили в Дарлингтоне. Оркестр морской пехоты играл печальную музыку известных композиторов, медленно проплывали длинные черные лимузины, наматывая на колеса траурные мили повсюду – ленты черного крепа и букеты белых асфелий.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
