— Здравствуйте сэр, — я пожал протянутую руку Каррераса и внимательно посмотрел на него. Спокойные темные глаза, любезная улыбка не могли скрыть того факта, что морщин у него с двух футов было заметно гораздо больше, нежели с пятидесяти. С другой стороны, они не могли скрыть и того, что впечатление властности и уверенности при близком рассмотрении только усиливалось, и я выбросил из головы мысль, что это впечатление может создавать напыщенная глупость. Это было настоящее, и все тут.
— Мистер Картер? Рад познакомиться, — пожатие было твердым, а поклон — больше, чем небрежным кивком. Отличный английский выдавал выпускника одного из старейших университетов Новой Англии. — Меня интересует погрузка этих ящиков, если вы, конечно, позволите.
— Конечно, сеньор Каррерас, — неотесанный англосакс Картер не искушен был в латиноамериканской учтивости. Я махнул рукой в сторону люка. — Если вы будете любезны встать у борта, вот тут, справа от люка.
— Я знаю, где находится борт, — улыбнулся он. — Мне приходилось командовать собственными кораблями. К сожалению, этот род деятельности оказался мне неинтересен, — он стал наблюдать, как Макдональд закрепляет стропы, а я повернулся к Декстеру, не проявлявшему ни малейшего желания сдвинуться с места. Он никогда не торопился что-нибудь сделать. Это был ужасно толстокожий субъект.
— Чем вы в настоящее время занимаетесь, четвертый? — осведомился я.
— Помогаю мистеру Каммингсу.
Это означало, что он ничем не занят. Каммингс, начальник хозяйственной службы корабля, был на редкость знающим офицером, никогда не нуждавшимся в чьей-либо помощи. У него был только один недостаток, воспитанный долгими годами обслуживания пассажиров. Он был слишком вежлив. Особенно по отношению к Декстеру. Я распорядился:
— Возьмите карты, что мы получили в Кингстоне. В них давно пора внести коррекцию, не так ли? — предложение это таило весьма реальную опасность, что через пару дней мы выйдем прямиком на рифы Багамских островов.
— Но мистер Каммингс ждет.
— Карты, Декстер.
Он чуть не съел меня взглядом. Лицо его постепенно мрачнело, затем он четко сделал поворот кругом и зашагал. Я отпустил его на три шага и негромко сказал:
— Декстер!
Он остановился и не торопясь обернулся.
— Карты, Декстер, — повторил я. Не меньше пяти секунд он простоял застыв, пытаясь меня переглядеть, но вынужден был опустить глаза.
— Есть, сэр. — Слово «сэр» было произнесено с такой интонацией, что в его чувствах по отношению ко мне сомневаться не приходилось. Он снова повернулся и строевым шагом двинулся дальше. Шея сзади стала пунцовой. Мне было наплевать. К тому времени, пока он доберется до кресла папаши, меня на службе уже не будет. Проводив его взглядом, я повернулся к Каррерасу, смотревшему на меня внимательно и оценивающе. Старший помощник Картер был положен на одну чашу весов, а другая понемногу нагружалась гирями. То ли я прервал этот процесс на середине, то ли сведения предназначались исключительно для личной информации, но результат мне сообщен не был. Каррерас не спеша повернулся и направился по правому борту к трюму номер четыре. Я впервые заметил узенькую ленточку черного шелка на левом лацкане его серого костюма. Она не слишком гармонировала с белой розой, которую он носил в петлице, но, возможно, это странное сочетание являлось в их стране символом траура.
Похоже, что так оно и было, потому что, пока ящики поднимались на борт, он застыл, вытянув руки по швам. Когда третий ящик уже качался над поручнем, он небрежным жестом снял шляпу, как будто чтобы насладиться неожиданно налетевшим с севера, из открытого моря, легким прохладным бризом, и, держа шляпу в левой руке, под ее прикрытием украдкой перекрестился правой. И вдруг, при всей дикой жаре, меня бросило в озноб, как будто мороз прошел по коже. Не знаю уж почему — ведь с моего места я не видел люка трюма номер четыре, который при изрядной доле воображения мог показаться разверстой пастью могилы. У меня одна из бабушек шотландка. То ли я просто псих, то ли обладаю даром провидения, или как у них там в горах это называется. А всего вероятнее, я просто слишком плотно пообедал.
То, что так встревожило меня, на Каррераса ни малейшего влияния не оказало. Он снова надел шляпу, когда последний из ящиков мягко коснулся дна трюма, посмотрев на него несколько секунд. Проходя мимо меня, приподнял шляпу и улыбнулся ясной, безмятежной улыбкой. Я не нашел ничего лучшего, как улыбнуться в ответ.
Спустя пять минут ископаемый грузовик, два «паккарда» и джип тронулись с места. Макдональд закреплял баттенсы на люке трюма номер четыре. В пять часов пополудни, за час до крайнего срока, на самом гребне прилива теплоход «Кампари» медленно прошел над отмелью у входа в гавань и взял курс норд-вест, носом в заходящее солнце, унося с собой контейнеры с оборудованием и покойниками, кипящего от злости капитана, недовольную команду и вдрызг разобиженных пассажиров. В этот изумительный июньский вечер корабль никак нельзя было назвать счастливым.
2. Вторник. 20.00 — 21.30
К восьми часам вечера контейнеры с машинами и гробами остались, по всей вероятности, в том же состоянии, что и в пять часов, но среди живого груза было заметно явное изменение к лучшему, от глубокого и всеобщего недовольства к состоянию, близкому к удовлетворенности жизнью.
Для того, естественно, были причины. Капитана Буллена не радовало то, что вышли, наконец, из гнусного, иначе он его и не именовал, порта Карраччо, то, что он снова на мостике, что придумал отличную причину послать вниз меня, а самому к обеду не спускаться и избежать пытки общения с пассажирами. Что касается команды, она утешалась подарком в виде часов сверхурочной работы, щедро записанных на ее счет капитаном Булленом в двукратном количестве по сравнению с действительной отработкой за последние три дня, частично — из чувства справедливости, частично — чтобы хоть как-то отомстить главной конторе за нанесенные ему оскорбления. Офицеры и пассажиры «Кампари» просто следовали одному из законов природы, который гласил: невозможно долго оставаться несчастным на борту теплохода «Кампари».
Как корабль, не ходивший по определенному маршруту, имевший лишь весьма немногочисленные пассажирские каюты и вместительные, редко пустовавшие трюмы, теплоход «Кампари» следовало отнести к классу трамповых судов. Таким он и числился в реестрах «Голубой почты» и в рекламных проспектах. Но, как указывали эти же проспекты с должной сдержанностью, единственно уместной в отношении высокопоставленной клиентуры, для которой они собственно и издавались, теплоход «Кампари» был не обычным трамповым кораблем. На самом деле, он ни в каком смысле не был обычным кораблем. Это был, говоря скромными, незатейливыми и далекими от претенциозности словами рекламного проспекта, «среднего размера грузопассажирский теплоход, предлагающий самые роскошные каюты и лучшую кухню из всех кораблей, ныне плавающих по морям».
Сущий пустяк мешал большим пароходным компаниям, с «Кунард» во главе, предъявить «Голубой почте» иск за это абсурдное заявление — за абсолютное его несоответствие истине.
Выдумал все это президент «Голубой почты», лорд Декстер, в силу позорного эгоизма державший свои мозги при себе и не передавший своему сыну, нашему четвертому помощнику, и малой толики. Все конкуренты, алчным стадом бросившиеся примазываться к великому изобретению, признавали, что это — озарение гения. Лорд Декстер не спорил.
Началось все достаточно прозаично, еще в пятидесятые годы, на другом корабле «Голубой почты» — пароходе «Бренди». По некой странной причуде, объяснимой разве что с помощью психоанализа, лорд Декстер, сам отъявленный трезвенник, именовал свои корабли названиями различных вин и прочих спиртных напитков. «Бренди» был одним из двух кораблей «Голубой почты» на регулярной линии между Нью-Йорком и Британской Вест-Индией. Лорд Декстер, наблюдая роскошные пассажирские лайнеры, курсировавшие между Нью-Йорком и островами Карибского моря, и не найдя особой причины оставаться в стороне от этого прибыльного, сулящего доллары рынка, оборудовал на «Бренди» несколько кают и поместил рекламу в отдельных избранных американских газетах и журналах, прозрачно намекнув, что он заинтересован лишь в сливках общества. В числе достоинств своего корабля привел полное отсутствие на его борту оркестров, танцев, концертов, костюмированных балов, плавательных бассейнов, лотерей, игр на палубе и званых вечеров. Только гений мог догадаться обернуть достоинством отсутствие стандартного набора увеселений, которого так или иначе не имел «Бренди». В качестве компенсации предлагалась только романтика трампового корабля, плывущего в никому не известном направлении. Это, кстати, не значило, что у корабля не было определенного маршрута, просто капитан держал у себя в голове названия портов захода и оглашал то или иное название только перед тем, как бросить якорь. Второй приманкой был телеграфный салон, который поддерживал непрерывную связь с биржами Нью-Йорка, Лондона и Парижа.
