Следующие дни пробегают, мелькая наклеенными на спину номерами, как бегуны по дорожке. Марко звонит с утешительной периодичностью, Артур, как и обещал, выдерживает паузу, работа варится в своем неизменном котле однородной суповой массой. Оглянувшись спустя многие годы назад, на этот сгусток невзрачных на первых взгляд соединений секунд, минут и часов, я поставлю в упрек себе и отлучившемуся ангелу нашу тогдашнюю безответственность. Мы не разглядели за серой поверхностью дней силуэт спасительной двери, открыв которую, я уберегла бы свою шевелюру от преждевременного появления седых волосков. К сожалению, будущее развитие событий может предугадать только зритель, прочитавший синопсис, но никак не участник спектакля под названием Жизнь. А потому вместо того, чтобы остановиться и задуматься, я спешу вперед к тому неизведанному, что рисуется мне пресловутым прекрасным далеко. А попросить его, повторяя слова детской песенки, не быть ко мне жестоким, мне в голову не приходит.
И вот неминуемо настает le jour J15. Я отправляюсь на автобусе navette в аэропорт Шарль де Голь. У меня между ребрами клокочет горячая смесь волнения и возбуждения. Голову распирает от наплыва вопросов, вожак которых, расталкивая собратьев, трубит: «Понравится ли мне Марко?» Самолет, урча мотором, поднимает мое тщательно выскобленное скрабом, побритое и спрыснутое духами тело над землей. Рассматривая в окне серо-зеленую палитру Парижа, я невольно испытываю внутреннее удовлетворение. Мне хочется обратиться к маме через разделяющие нас километры, горы и города, мне хочется, глядя в ее потухшие глаза, воскликнуть «Видишь, мама, я летаю! Ты считала, что я обречена ползать, но я посмела ослушаться».
С самого детства мама была для меня тормозящим фактором. Все мои восторженные стремления и поползновения натыкались на холодный гранит «это не для тебя». Мне хотелось носить алую курточку, но меня закутывали в коричневую. Я мечтала подобно подругам заниматься верховой ездой, но этот вид спорта был записан в категорию опасных. Мне нравилось рисовать, но мама считала что алгебра важнее безыдейной мазни. Моя жизнь была расписана ею по годам с четкостью, точностью, без права на ошибку или отступление. Я должна была окончить школу, поступить на экономический факультет, выучиться, выйти замуж за однокурсника, родить ребенка. Далее в сценарий входил мучительный развод с этим однокурсником, который по схеме должен был предпочесть расплывшейся от родов жене первую подвернувшуюся под руку (ну, или под другую часть тела) яркую вертихвостку. Брошенная мужем я переехала бы к маме, и мы вместе с ней и с удвоившейся лиловой слизью воспитывали бы дочь в семейных традициях. В детстве я не смела противостоять завернутой в мягкую варежку псевдозаботы материнской тирании. Я послушно зубрила ненавистную химию, хотя в старших классах она была предметом по выбору, и этого мазохизма вполне можно было избежать. Я в числе огромного стада абитуриентов поплелась поступать на модного в то время экономиста-бухгалтера, запрятав в дальний ящик любовь к языкам и скрутив в узел свою творческую натуру. Я даже провстречалась неделю с сыном маминой подруги, который по их общему мнению являлся для меня наилучшей партией. А потом во мне что-то надорвалось, какой-то шнур, отвечавший за послушание. Я представила себе ждущую меня перспективу и ужаснулась. Первые мои попытки выпорхнуть из-под тяжелого родительского крыла были пресечены бдительной мамой на корню. Она выбрала хитрую тактику: как только непослушное дитя восставало и силилось проявить самостоятельность, маме резко становилось плохо. Она охала, ахала, стонала, просила вызвать скорую и не оставлять ее одну. Я легко попадалась в расставленные сети, суетилась вокруг несчастной родительницы, заваривала чай, приносила теплые тапки и звонила новоявленному кавалеру, чтобы отменить намеченное свидание. Он расстраивался, горестно вздыхал в трубку и возвращался домой к жене. Возможно, в то время мамина принудительная опека и спасла мое сердце от нескольких лишних швов, но вряд ли оно способно было это оценить. Ему хотелось любви-муки, горьких слез и разочарований, которые бы одели его в крепкий панцирь. В конце концов, это саморазрушительное стремление прорвало плотину маминого притворства и ринулось мощным потоком на истощенную засухой почву. Я вдыхала всеми легкими новый неизведанный воздух свободы, сжимая до боли веки, чтобы не видеть полунаигранные полуреальные страдания моей родной эгоистки. Но постоянно держать глаза закрытыми становилось все труднее, и я решила, что единственный способ избавиться от этого вечного гнета вины – бегство. Я рванула с мясом связывающие нас корни, отмахнулась от слез и стенаний и, расправив крылья, полетела в манящую неизвестностью независимость. С тех пор моим кредо стало – делать все так, как не сделала бы мама. Мама бы не стала придаваться любви на кухонном столе в первый вечер знакомства с французом Фредериком. Мама бы не бросила учебу за полгода до защиты диплома. Мама бы не поехала в Венецию к незнакомому итальянцу.
Самолет медленно, как-то неуверенно, приближается к посадочной полосе. От волнения я по старой привычке начинаю проговаривать в голове заученные в школе стихотворения. Некоторые слова, покореженные временем, вытесненные из памяти более важными файлами или нацепившие пальтишко актуальности заметно отличаются от оригинальной версии. «Я к вам лечу, чего же боле, что я могу еще сказать. Теперь я знаю, в вашей воле меня презрением наказать. Но вы к моей несчастной доле хоть каплю совести храня, вы все же встретите меня». Почему мой багаж так долго не едет? Японка вон уже получила свой корпулентный рюкзак, и парочка итальянцев поспешили к выходу, катя за спиной по зеленому чемодану. «Сначала я молчать хотела, поверьте, моего стыда вы не узнали б никогда, когда б надежду я имела…» Получить, наконец-таки, свой багаж. «Никогда, когда» что-то тут Александр Сергеевич напортачил. Оступился его четырехстопный акаталектический ямб. Черная, испещренная грязными полосами, лента тянется мимо меня. Все пассажиры из моего самолета разошлись, забрав свои вещи. И только мой подлый чемодан, выражаясь по-французски, подложил мне зайца [16]. Отчаявшись увидеть его предательский серый бок на потертой чешуйчатой поверхности, я отправляюсь в бюро пропавшего багажа составлять заявление. Вот вам и акаталектический ямб! Первый блин моей поездки выходит комом. Посмотрим, каким будет второй и самый главный. Сжимая во влажных ладошках пакет с пренадлежностями первой необходимости, я выхожу в зал ожидания. «Я жду тебя. Единым взором надежды сердца оживи..» Ой, нет, такой точно не оживит. Слава Богу, прошел мимо. Где же мой коварный искуситель? Может, вот этот брюнет в синей майке? На фото из Интернета не похож, зато симпатичный и улыбается мне во все передние зубы. «Не ты ли милое видение?» Нет, милое ведение забрала расторопная японка. Вот ведь, ей, выходит, и рюкзак и красивый итальянец, а мне фигу с маслом? А вот, кажется, и она, эта самая фига.
– Bon giorno16, Татьяна! Я – Марко!
М-да, не сказал бы, я бы и не догадалась. Те фотографии, коими пичкал меня сей экземпляр, были сделаны лет двадцать назад. И позировал, скорее всего, его более одаренный природой товарищ. Нет, не сказать, что Марко прямо таки урод. Он среднестатистический итальянец, высокий, немного сутулый, судя по провисающей рубашке не особенно фигуристый, с широким лбом, неряшливой прической, громадным носом, невыразительным ртом и пронзительными черными глазами. Его глаза могли бы быть красивыми, не находись они в плену у серовато-коричневых теней, окруживших их со всех сторон. Такие веки обычно бывают у индийцев или арабов. Создается впечатление, что человек пошел загорать в защитной маске, и солнце прожарило как следует только глазную область. «Быть может, это все пустое, обман неопытной души?» Или ухищренного компьютерного афериста.
– Привет, Марко! – прихожу-таки в себя я.
– Где твой багаж?
– Не долетел, – пожимаю плечами я.
– Ничего, не волнуйся, у меня все есть.
– Я не знала, какой адрес дать, чтобы мне его завтра привезли.
– Я во всем разберусь. Ни о чем не переживай. Пойдем, лодка ждет нас.
Я послушно плетусь следом за ним. Пожалуй, мама ты сделала бы правильно, не полетев на встречу к неизвестному итальянцу. Сохранила бы сливки своего гардероба и избежала бы очередного разочарования. Внешность, конечно, в мужчине не главное, но прятаться за чужими фото, я считаю, – подлость. Мог бы замазать свои совиные круги вокруг глаз в Фотошопе и послать пусть улучшенное, но, по крайней мере, собственное изображение. Есть такая категория интернетных ухажеров, которые до пятидесяти лет шлют всем понравившимся девушкам свой единственный удачный снимок тридцатипятилетней давности. Не думала я, что в лице Марка встречу именно такого прожженного червя. А червь тем временем помогает мне перебраться в красивую отделанную деревом моторную лодку и встает за штурвал. Судя по мягкой кожаной обивке и безупречному глянцевому покрытию, по крайней мере, насчет материального благосостояния заморский хамелеон не соврал. Интересно, куда он меня везет? По телефону он вроде что-то щебетал про собственный дом. Будем надеяться, в этом доме несколько спален. Заметим, что раньше меня вопрос совместного почевания как-то не волновал. Но узрев истинный облик Марко, я мгновенно откидываю занавесь беспечности над вопросом общего ложа. Согласитесь, тереться боком о красивого итальянца это совсем не то, что сносить примитивные приставания от некрасивого.
