От жилых домов, от узких, грязных и живописных средневековых улиц, да и от церквей тоже остров давно расчистили – сперва вандалы Великой французской революции, потом коммерсанты, позднее Парижская коммуна и преобразовательская деятельность барона Османа. Из двух десятков островных церквей остался лишь собор Парижской Богоматери (во всем же Париже с 1790 по 1861 г. было разрушено сто церквей и часовен – больше, чем осталось). Это барон Осман велел очистить от лабиринта старинных улочек нынешнюю Папертную площадь перед собором. Теперь с площади открывается достойный вид на фасад собора, зато нет здесь больше старинных домов, нет и знаменитой таверны «Сосновая шишка», завсегдатаями которой были Мольер, Лафонтен, Буало и Расин. Лежит ныне на Папертной площади бронзовая плита нулевого километра – от нее отсчитываются во Франции километры, ведущие от столицы и, понятное дело, наоборот, в столицу. Так что если увидите на дорожном указателе «Париж-8», то знайте, что это до собора Нотр-Дам, точнее, до паперти его, восемь километров, ну а до границы города (до кольцевого бульвара) – только четыре.
Во время расчистки пространства перед собором и за ним (на Архиепископской площади) исчезло не только любимое кафе Буало, но и дом, в котором он жил. Сам он похоронен в часовне Сен-Шапель, а надгробную плиту его можно увидеть в соборе Сен-Жермен-де-Пре. Вольтер, чей отчий дом и всю улицу поглотил позднее гигантский Дворец правосудия, обращался к Буало в стихах: «Я во Дворце рожден – тебе соседом…» На Архиепископской площади был позднее установлен бюст итальянского драматурга, венецианца Гольдони, который умер в Париже в 1793 году.
С севера огромная Папертная площадь ограничена новым (точнее, прошлого века) зданием больницы Отель-Дьё. Больница эта была первой в городе (и долгое время единственной). Постройку ее (как и постройку собора) предпринял в XII веке славный епископ Парижский Морис де Сюлли. В то время на одной больничной койке теснилось по пять страдальцев, без разбору их пола и хвори. Больница находилась под высоким покровительством королей, и, отправляясь в Крестовый поход, король Филипп-Август великодушно разрешил отдать солому из опустевших конюшен больным на подстилки. При Людовике Святом на одну койку приходилось уже по три пациента (современники мрачно шутили, что на каждой койке найдешь больного, умирающего и уже остывшего). Больница, разрастаясь, заняла пространство между Малым мостом и мостом Двойной платы (Pont au Double), имевшим в ту пору стеклянную галерею (мост был больничный, а двойную оплату за переход брали с тех, кто не имел отношения к больнице, – отсюда и название моста), а потом перешагнула и на левый берег Сены. Новое здание больницы было построено (в 1866–1878 гг.) уже не на южном, а на северном берегу островка, на месте былого Приюта для подкидышей.
За собором Нотр-Дам лежат нынче сквер Папы Иоанна XXIII с фонтаном Святой Девы, Архиепископская улица и мемориал Мучеников депортации, воздвигнутый при де Голле (хотя Франция во время последней войны и не понесла особо крупных потерь, некоторое число французов все же погибло во время депортации в Германию).
За больницей Отель-Дьё (название означает «Божий дом», нечто вроде русской «богадельни»), между улицей Арколь, улицей Прогулочного двора Нотр-Дам (rue de Cloître Notre-Dame) и набережной Цветов (Quai aux Fleurs), уцелел жилой угол острова (считай – правая часть кормы корабля-острова). Некогда он, вместе с прогулочным двором собора (клуатр, киостро, крёйцганг – весьма существенная для прогулок, размышлений или бесед часть соборов и монастырских строений), составлял особый монастырский городок острова. Здесь жили каноники, епископы и прочие служители храма. Были и студенты-семинаристы, ибо школа Нотр-Дам была первой во Франции школой богословия, можно сказать, первым французским университетом, где преподавали такие знаменитые богословы философы и риторики, как Гийом де Шампо, Пьер Абеляр, Морис де Сюлли, святой Доминик и святой Бонавентура. Было в этом северном углу острова несколько церквей и часовен. Одна из них, церковь Святого Иоанна, прилепившаяся к северной стене собора, служила баптистерием (крестильной). Это на ее ступеньках был найден подкидыш-младенец, прославившийся позднее под именем д’Аламбер и ставший одним из составителей первой энциклопедии.
На уцелевших доныне улицах этого жилого квартала и в более поздние времена жило немало французов и иностранцев, достойных внимания. Внимания достойны и их упоминания о своем квартале. Так, в доме № 13 по набережной Цветов в квартире, предоставленной ей на время поэтом Франсисом Карко (автором обруганного Ахматовой романа о Модильяни), жила английская (родом из Новой Зеландии) писательница Кэтрин Мэнсфилд, оставившая описание места своего временного обитания в одном из писем:
«…Над деревьями возвышался Нотр-Дам во всей своей красе. Птицы порхали среди его башен – те самые птицы, вы знаете, которые вечно селятся среди руин. И когда я глядела на них, у меня появлялось желание написать сонет, где они будут присутствовать как образ старости и этих дум, которые приходят и уходят – и эти башни, и эти птицы».
На Медвежьей улице (rue des Ursins), улице Настоятельницы (rue Chanoinesse) и улице Масийон (Massil-lon) жило много писателей. Не раз бывавший здесь Бальзак так описывал этот уголок Парижа в «Мадам де Шантери»:
«Нет места в этой столице идей, откуда открывался бы подобный вид. Ты словно попадаешь на корму гигантского корабля. На мысль приходит Париж всех времен – от римлян до франков, от норманнов до бургундцев, до Средних веков, Валуа, Генриха IV и Людовика XIV, Наполеона и Луи-Филиппа. От всех этих правителей осталось что-нибудь на память, какие-нибудь руины… Воды Сены с шумом бьются о набережную, собор на закате отбрасывает огромную тень».
На углу улицы Масийон и улицы Настоятельницы жил и умер (в 1560 г.) замечательный поэт Жоашендю Белле, не только воспевавший Париж («Величием своим он только Риму брат… дивлюсь ему как чуду»), но и скорбевший о вечном неравенстве, о страданиях бедняка:
И тем обиднее, что даже здесь, мой друг,Запуганный народ, обилье праздных рук,Распутство, нищета, и грязь, и ложь повсюду[3].
Церкви Сент-Андре-дез-Арк, где крестили Вольтера, конечно, нет больше, как нет церквей Сент-Женевьев-дез-Ардан, Сен-Кристоф, и почти ничего не осталось от часовни Сент-Аньян XII века, в которой святой Бернар проповедовал здешним студентам правила нравственности и среди прихожан которой были Пьер Абеляр и Элоиза, неосторожно преступившие вышеупомянутые правила. Об этих французских Ромео и Джульетте следует рассказать подробнее. Дом, где они жили у каноника Фюльбера, стоял между набережной Цветов (на доме № 9 вы можете нынче увидеть памятную доску и скульптурные медальоны, посвященные легендарным любовникам) и улицей Настоятельницы. Но начнем по порядку – с прославленного Абеляра…
Недавно близ нашего дома в ХШ округе Парижа разбили новый сквер, и, придя в него впервые посидеть с книжкой, я обнаружил, что он носит имя Абеляра и Элоизы. Позднее, беседуя с посетителями сквера, я убедился, впрочем без особого удивления, что не только нянечки, гуляющие там с детьми, и не только беспечные школяры, но и другие достойные парижане и слыхом не слыхали, кто были эти два персонажа со странными именами. После моего многодневного и праздного опроса одна милая лицеистка сказала мне все-таки, что это были наши французские Ромео и Джульетта, и я мысленно выдал ей аттестат зрелости, однако не мог не подумать при этом, что все-таки Абеляр был старше и образованней Ромео, да и вообще, можно сказать, был он не последний человек в истории парижского просвещения, педагогики, философии, схоластики, логики и богословия. Но конечно, это все было давно, в XII веке, и, приступая к рассказу о нашем герое, надо прежде всего напомнить, что век этот, который наш школьный учитель с московской Первой Мещанской улицы называл мрачным Средневековьем (так, словно мы-то с ним жили в эпоху какого-нибудь Просвещения или Ренессанса), был веком большого прогресса и тяги к знанию, который можно назвать как бы Предренессансом. Тогдашняя непреодолимая тяга к знанию с самой ранней юности охватила и Пьера из Ла-Палле, что близ Нанта, в Бретани, сына достойного дворянина Беранжера и его супруги Люси. Пьер появился на свет в 1079 году под крышей отцовского усадебного дома и, подросши, не пожелал делать военную карьеру, и даже карьера священника, не вовсе чуждая их семейству, его не манила. А вот изучать с упорством разнообразные науки, а постигнув их, наставлять в них себе подобных казалось ему самым заманчивым делом на свете. И вот он начал учиться, странствуя от одной школы к другой. Школы и центры учености были тогда при монастырях, а иногда и в крупных церквах (до своего первого университета Франции оставалось ждать еще целое столетие). Путь к учености лежал, конечно, через латынь. Латынью надо было владеть хорошо: это было началом начал, основой основ, оттого с таким шиком бродячие школяры и объяснялись, и сочиняли стихи, и распевали свои охальные песни – всегда на латыни. В каждой из школ был свой знаменитый учитель-наставник, и славу о его несравненной учености (или о его жадности, тупости и невежестве) разносили бродячие школяры-ваганты по дорогам Европы. Пьер учился сперва в недалеком Нанте, может, еще и в Ванне, потом слава магистра Тьерри завлекла его в Шартр. Самого его прозвали сперва Петрус Паллатинус, по названию места рождения, потом Петрус Абелардус. Со временем он и стал по-французски Абеляром – Пьер Абеляр. Отчего-то неудержимо тянуло его в маленькую и довольно грязную столицу Капетингов Париж, хоть были тогда в той же Окситании города и больше, и чище, и пристойней. В Париже, где имелось уже несколько школ, поучился он сперва у знаменитого каноника Гийома де Шампо при соборе Нотр-Дам. Напомню, что собор был еще прежний – нынешний начали строить вскоре после описываемых событий.
