Шишка на лбу и «дирижерская палочка» — вилка с наколотым на нее куском жирной селедки, найденная впоследствии во внутреннем кармане пиджака, — являлись тому доказательствами…
Любимов приоткрыл левый глаз и пошарил руками вокруг себя.
Было светло и холодно.
Жора с трудом приподнял правое веко, уперся руками в нечто прямоугольное, оторвал голову от какой-то плоской, твердой и шершавой поверхности, и огляделся.
Взору заслуженного опера открылись голые бетонные стены недостроенного дома, куда его непонятным образом занесло ночью. А, судя по пронизывающему ветру и расположенной примерно на одном уровне с местоположением оперативника кабинки оператора подъемного крана, Жора заседал еще и на одном из верхних этажей.
Любимов посмотрел прямо перед собой, ощупал под собой сиденье шатавшегося стула, убедился, что оно сухое, облегченно вздохнул и опустил глаза.
С иллюстрации в газете «Невское семя», на которой были разложены замерзшие остатки скудной закуски — вскрытая полупустая банка кильки в томате, два обгрызенных леденца и половинка бублика с маком, — на майора сурово смотрело знакомое горбоносое лицо с черной повязкой на левом глазу.
— У-у, Черт Одноглазый [88].., — юдофоб Любимов узнал человека на фото, ему снова поплохело, он рухнул ничком с трехногого стула и стукнулся многострадальным лбом о служивший банкетным столом пустой ящик.
Придя в себя минут через пять, опер огляделся повнимательнее и заметил те детали, что ускользнули от его пытливых глаз ранее.
Например, из-под листа толя, валявшегося возле деревянного стола-ящика, торчали худые ноги, обутые в стоптанные и перемазанные застывшим цементным раствором кирзовые сапоги размера эдак сорок девятого.
Жора несколько минут тупо рассматривал конечности неизвестного, потом откинул толь, вгляделся в небритое незнакомое лицо, скользнул расфокусированным взором по оранжевому комбинезону со множеством карманов, в который был облачен оказавшийся отнюдь не гигантом хлипкий мужичок, и ничего из событий минувшей ночи так и не вспомнил.
Однако рассиживать Любимову было недосуг, организм требовал срочной поправки здоровья путем поглощения литра, а лучше — двух или трех, пива, и потому майор снова прикрыл незнакомца толем, встал и, пошатываясь, двинулся вниз по лестнице без перил.
Где-то на середине спуска, в районе седьмого-восьмого этажа, оперативник не удержал равновесие, его качнуло в сторону узкого пролета, он запнулся о выступавшую из бетона арматуру, заколотил руками в воздухе в тщетной попытке за что-нибудь схватиться и полетел к земле, обреченно перебирая в памяти знаменательные даты своей жизни и прикидывая, кто из сослуживцев придет на его похороны.
Додумать сию фаталистичную мысль Жоре не удалось.
Полет майора завершился в куче джутовых мешков, спружинивших как самый настоящий батут и отшвырнувших оперативника вверх и вбок, в результате чего Любимов упал аккурат напротив пустого дверного проема, за которым расстилался заснеженный пустырь, и отключился.
Чудом избежавший смерти опер пришел в себя, немного полежал на холодном бетоне, потом сел, нащупал в кармане пачку «Космоса» и зажигалку, и закурил.
Глядя на струйку дыма, истекавшую в морозный воздух с тлевшего кончика сигареты, Жора припомнил, что сегодня у них в отделе состоится празднование дня рождения одного из старейших сотрудников, имевшего кличку «Фильтр», и настроение майора несколько поднялось.
Чей-то день рождения всегда означал море халявной выпивки.
Скурив полторы сигареты, Любимов окончательно повеселел и даже попытался насвистеть веселенький рэповский мотивчик. Но только он напряг мышцы диафрагмы, как его стошнило и Жора снова потерял сознание…
* * *
Выбравшись минут через сорок на пустырь, майор поводил жалом, увидел на заборе огромный плакат «Туалет — 100 м. Бегом — 50 м.», возвышавшийся над ограждением стройплощадки рекламный щит с метровыми буквами «Коррекция и исправление горбов. Недорого. Гарантии качества. Клиника доктора К.Могилы.», и в сотне метров от себя — с детства знакомый профиль крейсера «Аврора», и понял, что заночевал в Петроградском районе.
Отсюда до места работы Любимова на Лиговском проспекте было далековато.
«Убойщик» немного повздыхал, с трудом перелез через забор, плюхнувшись в удачно расположенный с другой стороны двухметрового препятствия сугроб, и потопал по Петровской набережной, имея цель поймать у Каменноостровского моста какую-нибудь машину, и посулами или угрозами заставить водителя привести себя в ГУВД.
Маленькую кучку пикетчиков у бывшего Дворца Бракосочетаний, превращенного представителем Президента по Северо-западному региону в свою резиденцию, Жора заметил издалека.
* * *
Пикет был политически правильным и верноподданическим, в связи с чем на его охрану были выделены всего два сотрудника милиции.
Демонстранты стояли с плакатами «Генерал Чаплин — мы с Вами!», «Не допустим губернатора на третий срок!», «Мы поддерживаем все инициативы ЗАКСа!», «Решения Уставного суда СПб — в жизнь!», «Час Треф» — самая интересная газета!" и «Эмму Чаплину — в мисс Вселенные!».
Пикетчики вели себя тихо и почтительно взирали на окна особняка.
Время от времени к молчаливым митингующим выходил кто-нибудь из многочисленного аппарата представителя Президента и под объективами телекамер горячо благодарил «сознательных жителей Петербурга» за поддержку курса экс-генерала ФСБ В.В.Чаплина, направленного на смещение действующего главы города и замену нынешнего градоначальника на того, кто будет дружить с семейством Эммы и Виктора Васисуальевича, и не мешать их друзьям разворовывать городской бюджет.
Пикетчики «восторженно» внимали, а тележурналисты бубнили о «многотысячном» митинге.
Камеры были расставлены так, чтобы скрыть истинное количество демонстрантов, равное двум сотням нанятых безработных и нескольким десяткам переодетых в гражданскую одежду курсантов близлежащего Зенитно-ракетного училища.
* * *
Особенно разорялся по поводу председателя городского правительства питерский корреспондент российских «Вестей».
Записной трепач аж приплясывал, когда наступало его время выходить в прямой эфир.
Вот уже месяца три он начинал каждый свой репортаж со слов «Все горожане считают, что губернатору пора уходить со своего поста…». Эта фраза настолько крепко засела в его мозгах, что ни о чем ином он уже не был способен говорить. Даже когда речь заходила об открытии птицефабрики или о проведении на берегах Невы международной конференции экологов-гомосексуалистов.
Возлюбленная журналиста, уставшая от непрекращавшегося даже в моменты постельных игрищ антигубернаторского бубнежа молодого человека, послала его подальше, некоторые коллеги перестали подавать руку, отец корреспондента с матюгами выкинул придурковатого сыночка из своего дома, когда тот явился поздравить папаню, заслуженного учителя России, с тридцатилетием его преподавательской карьеры, штатный психолог с соседнего телеканала начал с подозрением посматривать на «говорящую голову» и невзначай интересоваться, какой сегодня день и год, перемалывающий челюстями бесконечную жвачку оператор попросил «акулу эфира» не приставать к нему в нерабочее время и вообще держаться подальше.
Но телекомментатор уже ни на что не обращал внимание, полностью охваченный розовой мечтой о карьерном росте.
В Москве корреспонденту пообещали пост главы информационной службы РТР, если питерское отделение «Вестей» раздует хороший скандал вокруг местного градоначальника.
Недалекий журналист принял пустое обещание за чистую монету, зачастил на поклон к экс-генералу ФСБ Виктору Васисуальевичу Чаплину, скорешился с пиарщиками противников губернатора и расстарался так, что после просмотра его репортажей многие зрители испытывали непреодолимое желание пальнуть из гранатомета как по санкт-петербургскому офису гостелерадиокомпании, так и по особнячку представителя Президента, где окопалась шайка манерных педиков, составлявших добрую половину помощников кремлевского назначенца…
