И все же есть какие-то поры, через которые просачивается молва. Откуда это началось, неизвестно, но будто из воздуха родилось прозвище, которым наградили швейцара Остина — Профессор. И, бывало, собираясь в ресторан, какая-нибудь парочка, обсуждая планы, никогда не говорила: «Поехали в «Кто прошлое помянет», а говорила: «Давно мы не видели Профессора… Заглянуть, что ли, к нему на ужин?»
Евгений Рысс
УКРАДЕННАЯ НЕВЕСТА
(Маленький роман)
1
Приехав в мае 1953 года в П., я не мог избавиться от ощущения, что здесь все — земля, камни, деревья — еще дышит войной. Город будто недавно вышел из сражения, был тяжело изранен, прерывисто дышал, и раны его только начали зарубцовываться.
Говорят, сейчас П. наряден, весел и следы военных лет давно уже стерлись. Это понятно. Восстановление городов после войны шло в нарастающем темпе. В пятьдесят третьем году, в городе П., куда бы вы ни пошли, память о войне шагала рядом с вами. О чем бы вы ни думали, чем бы вы ни были заняты, война напоминала о себе то огромным пустырем, то царапинами от осколков на памятнике, то неразобранными руинами зданий.
На второй или на третий день после моего приезда пожилой учитель, которому я привез из Москвы посылку, предложил перед вечером пойти посмотреть женский монастырь. Я с удовольствием согласился, думая, что мы увидим развалины старинных строений и услышим легенды о влюбленных монахинях, о суровых игуменьях, о монастырских кладах — словом, истории, похожие на те, которые рассказывают обо всех древних монастырях.
Развалины действительно были, но недавние, военного времени. Монастырь был основан в 1650 году, знаменит своей четырехэтажной колокольней и каменной церковью конца XVIII столетия. К моему удивлению, оказалось, что монастырь действует и теперь и в нем живет не то двадцать, не то тридцать монахинь. Почему был в то время под городом П. действующий женский монастырь, я и по сей день не знаю.
Монахини жили в деревянном общежитии и ходили молиться в деревянную церковь. Монастырь был обнесен каменной стеной, и стена сохранилась. Войти в монастырь можно было свободно, потому что, хоть и очень поврежденные за время войны, каменные его здания представляли историческую ценность и были открыты для осмотра. Располагался монастырь на холме высоко над городом и, несмотря на разрушения, выглядел очень красиво. Рядом с монастырской стеной было тенистое кладбище, на котором росли старые деревья, а на некоторых очень древних могильных плитах можно было разобрать надписи. Ржавая железная калитка вела на кладбище из монастыря. Она состояла из сплетения железных листьев и вьющихся стеблей и свидетельствовала о высоком уровне кузнечного искусства своего времени. Теперь она проржавела, и висячий замок, на который она была заперта, тоже проржавел, и его, наверное, уже давным-давно не отпирали. Шум города не доносился сюда, здесь было по-особенному спокойно.
Пока мы осматривали знаменитую колокольню, на которой реставраторы восстанавливали по сохранившимся рисункам старинную лепку, из общежития вышли монахини в черных платьях и черных платках. Построившись рядами, они не торопясь, не в такт дошагали до маленькой деревянной церкви и вошли в нее. Снова кругом стало пустынно и тихо. В церкви шла служба, еле доносилось негромкое пение хора, изредка отрывисто переговаривались реставраторы, работавшие стоя на деревянных лесах. Я заметил, что дверь в общежитие монахинь осталась приоткрытой. Не удержавшись, я вошел в общежитие. Я увидел обыкновенный деревянный коридор и по обеим сторонам его закрытые двери, которые вели, наверно, в спальни и комнаты для работы. Монахини, это я знал уже и раньше, славились умением стегать одеяла. Жители покупали вату и ткань и отдавали стегать в монастырь. Считалось, что это стоит дешевле, чем купить одеяло в магазине, да и стегали монахини, говорят, лучше, чем фабричные машины. В коридоре висела доска, и на разграфленном белом листе бумаги было написано, какой у каждой монахини план, сколько одеял она простегала и на сколько процентов план выполнила или перевыполнила. Видно, монастырское начальство использовало опыт советского производства. Может быть, между монахинями велось даже соревнование, только, вероятно, называлось оно как-нибудь иначе.
Я все-таки вспомнил, что без разрешения вошел в чужой дом, и, еще раз оглядев коридор, поторопился выйти.
На обратном пути спутник мой сказал:
— У нас недавно в городе большое было волнение. Летчики монахиню похитили.
— Что, что? — переспросил я. — Как — похитили?
— Да очень просто. Днем, когда монахини шли в церковь, надели на одну мешок, кинули ее в машину и увезли.
Так я впервые услышал про эту удивительную историю, начало которой могло, казалось, произойти только в очень давние времена, а конец был совершенно современным.
2
Произошла эта история меньше чем за год до моего приезда и еще до сих пор служила темой бесконечных разговоров на крылечках, на которых по вечерам в хорошую погоду сидят горожане, обсуждая домашние и разнообразные городские новости.
В те годы в П. было очень много летчиков. Поблизости стояли летные части, и здоровые молодые парни в свободное от службы время гуляли по улицам, торчали в очередях у касс кинотеатров, знакомились с девушками и считались в городе самыми лучшими женихами.
Началось все с того, что у одного из летчиков завязался роман с молодой монахиней — собственно, не монахиней, а послушницей, которая еще только готовилась к пострижению. Подробностей этого романа толком, естественно, не знает никто. Вероятно, летчик увидел послушницу, когда зашел из любопытства посмотреть старинную колокольню. Наверное, потом, прельстившись красотой послушницы, которой было только восемнадцать лет, стал заходить почаще и постепенно добился того, что и она обратила на него внимание. Сначала, вероятно, они переглядывались, потом, обманув строгий надзор монахинь, познакомились, потом начались у них долгие разговоры. Может быть, встречались они у той самой железной калитки, которая вела на кладбище. Летчик стоял с внешней стороны и мог в любую секунду скрыться за деревьями, а послушнице разрешалось, наверное, вечерком погулять по монастырскому двору, и никого не удивляло, что она подолгу стояла у калитки. Можно предположить, что летчик уговаривал ее бросить монастырь, а она не хотела и боялась, объясняла ему, почему монастырь бросить не может. Объяснения эти ей казались очень убедительными, а летчик считал, что все это совершенная ерунда и что она непременно должна уйти из монастыря и выйти за него замуж. Чтобы понять, почему послушница так упорно сопротивлялась уговорам летчика, который, видимо, очень ей нравился, потому что ходила же она к нему на свидания, надо объяснить, как восемнадцатилетняя девушка попала в монастырь.
