– Как же так, Сашечка… – расстроилась Лиса. – Я здесь родилась… Это и моя родина…
– Уже не твоя, – пожал плечами Саша. – Когда чужаки приходят на землю, на которой ты родилась и выросла, а ты ничего не можешь с этим поделать, – ситуация становится безвыходной, а твоя земля – чужой [11] , как её потом не называй… – и вздохнул. – Ненавижу, когда людей загоняют в угол, ненавижу безвыходные положения.
Саша был прав. Земля принадлежит тому, кто поливает её своим потом и хоронит в ней своих близких. Пролитый пот, конечно же, всего лишь сезонная привязка, зато дорогие сердцу усопшие – вечная. Поэтому, когда с лица земли стирают их могилы, то земля становится чужой. Человек – существо с памятью, значит, должен проявлять уважение к чужой памяти. Нет такого уважения – нет человека. Есть лишь новоявленные пропитанные чванством господа… Впрочем, называть господами тех, кому плевать на чужие чувства и память, а, значит, и на тех, кто этой памятью живёт, опрометчиво. Это, скорее, господствующий вид.
В России третий раз за неполные сто лет менялось государственное устройство. Каждый раз это вовлекало в орбиту чудовищных потрясений миллионы человеческих судеб, оборачивалось трагедиями и в самой России, и на её национальных окраинах. Но каждый раз именно она становилась второй родиной тем, по чьим семьям прошёл нож межнационального разделения, кому больше некуда было бежать.
В начале 90-х те, кому некуда стало деться, опять побежали в Россию…
Очередная, никому не нужная революция набирала обороты.
– У нас тоже безвыходное положение?.. – спросила Лиса и чутко замерла, ожидая ответа, чувствуя, как невольно сбойнуло сердце. Саше она доверяла как никому.
– Не знаю, Лисичка… – ответил Саша. – Думаю, это зависит и от нас. От того, что и как мы делаем, – и взглянул строго и требовательно. – А теперь скажи, Лиса моя хорошая, как, после того как не говорящая по-русски цыганка, не раздумывая, спасла нашего сына, как ты можешь не отдать этот долг всеми брошенной полукровке? Ты понимаешь, что ей больше не на кого надеяться? Тебе не стыдно?
От Сашиных слов настроение у Лисы окончательно испортилось.
А ещё ей показалось, что под гнётом так и не отпустившего напряжения что-то внутри неё надломилась. Может быть, душа.
Надломилась и рассыпалась, словно упавшая на пол ёлочная игрушка.
«Это всё жёлтый тюльпан…» – вспомнила она.* * *
Пауза.
Длинная пауза…
Саша уходил, а она напряжённо смотрела вслед. Смотрела и не могла избавиться от ощущения, что с каждой секундой расстояние между ними увеличивается даже не в метрах, а в днях и в годах… Словно услышав её мысли, Саша вдруг на полушаге остановился, обернулся и махнул рукой… Сверху вниз. Резко, словно командовал невидимым орудийным расчётом.
«Не хочет, чтобы я его провожала…» – поняла Лиса, вспомнив, что Саша не любит, когда на него, уходящего, смотрят из окна. Смущается, чувствует себя неловко… Объяснение увиденного имелось, но в простом взмахе его руки Лисе почему-то привиделся ещё один тревожный знак. Показалось, что именно так прощаются, когда уже не суждено встретиться.
Какое-то время она ещё стояла у окна, не представляя, что ей делать с собой и своими непонятными предчувствиями. Потом, уже в койке, почти на грани сна, перебирая впечатления прошедшего дня, Лиса вдруг поняла, что теперь есть два Баку. Один – её родной город до январских событий, где любому, не зависимо от того, кто он и какой национальности, жилось спокойно и уютно. И второй Баку, после чёрного января, в котором человек человеку – волк, если он не азербайджанец. Старшее поколение коренных жителей ещё держалось, но доведённые до истерии молодчики, окончательно запутавшись в то и дело меняющихся приоритетах и ориентирах, стали непредсказуемы. Встретив на своём пути чужака, они как будто с ума сходили. Сейчас их хлещущая через край агрессия направлена на армян, но завтра – когда тех изгонят или перебьют – примутся за русских или ещё за кого-нибудь, кто не сумеет дать отпор. Хлебнувшему вседозволенности обывателю, независимо от его национальности, интереснее и проще бороться с мнимыми врагами, под шумок захватывая жильё попавших в опалу соседей и растаскивая их имущество, чем, свернув шею тем, кто манипулирует им и его фобиями, самостоятельно зарабатывать вожделенные жизненные блага.
Революции случаются, когда граждане перестают дорожить своим государством, а число желающих поучаствовать в переделе собственности достигает критической массы. Простым людям очередное потрясение социальных устоев не приносит ни хлеба, ни лучшей жизни. Не было у истории таких прецедентов. Своё счастье люди строят упорным трудом, а не путём разрушения устоявшегося уклада, обеспечивавшего им, какую ни есть, но стабильность. Не будем спорить – установленный однажды порядок имеет свойство деградировать, устаревать. Он перестаёт соответствовать изменившимся реалиям, становится ущербным и, чем дальше, тем больше начинает нуждаться в изменениях. Порой весьма и весьма серьёзных, но не радикальных. Перестраивать что-либо лучше не на пустом месте. Глупо создавать новый мир с ноля, через тоталитарную диктатуру и беспощадный террор, и при этом надеяться, что с первых же шагов будет получаться не кровавый хаос, а нечто путное. Стабильное благополучие строят путём осторожных преобразований того, что уже есть и, худо-бедно, но работает. Революции же генетически не приспособлены к созиданию, – всегда и везде они рождают лишь разрушение и беспорядки. Именно поэтому последующее налаживание нормальной жизни никогда не бывает заслугой революционеров. Это делают те, кто, перестреляв и пересажав не способных созидать разрушителей, приходит им на смену. Те, кто своим каждодневным напряжённым трудом преодолевает устроенный отморозками хаос.
Это так, но ореолом героизма почему-то принято окружать деяния не сторонников эволюционных преобразований, а революционеров. Между тем, ничто так не меняет прежний, привычный и уютный мир, как революции.
Вам надоело жить в спокойствии и достатке? – дайте денег революционерам и пообещайте зелёный свет их бредням и безнаказанность террористических выходок.
Рискните, и привычный мир рухнет.
Там, где население не приучено к дисциплине, а стадные инстинкты обывателей традиционно сильны, крайне трудно наводить порядок, зато разруха наступает в одночасье и надолго…
По всем раскладам получалось, что Лисе уже не вернуться в тот её прежний Баку, даже оставшись в нём жить… Это невозможно, как бы того не хотелось…
Лиса была права в своих тревожных ощущениях и предчувствиях.
Два раза в одну и ту же воду не войдёшь. Теперь старый Баку остался только в её памяти.
«И предсказательница права…И Саша прав… Надо уезжать…Уезжать и больше никогда сюда не возвращаться…» – решила она и провалилась в сон, чувствуя, что к очередному кормлению проснётся окончательно разбитой и с температурой. Впрочем, температура у неё уже была. И, похоже, немаленькая… Последняя внятная мысль была о том, что советовавшая поберечься нянечка будет бурчать.
Спала Лиса беспокойно. Ей снилась заходящаяся криком голодная брошенка.
Соседки по палате, так и не заметив недолгого отсутствия Лисы, продолжали равнодушно спать.
Проснулась Лиса с трудом, чувствуя себя совершенно разбитой.
«Это всё жёлтый цветок…» – вспомнила она о причине всех своих несчастий и, вздохнув, жестом подозвала заглянувшую в палату медсестру.
– Тётечка… – сказала медсестре Лиса. – Запишите там, когда будет кормление, пусть мне привозят и брошенку. У меня молока много, на двоих хватит…
В палате наступила мёртвая тишина.
– Дура… – без выражения сказал чей-то спокойный голос. – Дура и есть… Ребёнку каждый раз надо больше, чем в прошлое кормление. Не хватит тебя, глупой, на брошенку. Не справишься… – после недолгой паузы, этот же голос добавил. – Меня тоже пиши…
– И меня… – отозвались в дальнем углу.
– И меня!
– И меня!!!
«Никуда не поеду! – мысленно решила Лиса, и, утерев невольно проступившие слёзы, подытожила: – И плевать мне на все жёлтые цветки в мире!»
Глава 18 Детские и недетские сны
1991-й год, январь. Республика Азербайджан, г. Баку
Назойливый, комариной тональности писк не утихал.
Этот, неизвестно кому принадлежавший призыв о помощи не вызывал у спящей женщины ничего, кроме досады. Ей казалось, что он алмазным сверлом проник в самую сердцевину мозга, замкнул все нервные окончания на себя и уже никогда больше не смолкнет. Женщина хмурилась, морщила покрытый мелкими бисеринками пота лоб, но цепкий, тяжёлый сон не отпускал.
* * *
Батареи в квартирах бакинцев оставались холодными уже вторую зиму. После массового исхода из города армян и русских – составлявших большинство среди городских работников коммунальных служб – отопительная система незамедлительно испустила дух. Город, а точнее – его жители, начали замерзать.
