Подойдя к дочери, отец остановился и присел рядом, а та, словно приглашая разделить её приятное настроение, вдруг обворожительно ему улыбнулась. Отец же укоризненно покачал головой, нахмурился, склонился к ней и с нарочитой строгостью зашептал в самое ухо:
– Что же ты так, доченька… Разве можно так расставлять ноги? На тебя же весь пляж смотрит!
Лиса вздрогнула, словно от пощёчины, взглянула своему обожаемому папе в глаза и нечаянно, какой-то внезапно прорезавшейся в ней женской интуицией, поймала в его взгляде выражение смущенного восхищения. Он смотрел на неё, совершенно забыв о необходимости контролировать свои эмоции. Не как отец – именно так смотрят многие и многие мужчины, внезапно увидевшие незнакомую им красивую женщину… Лиса окончательно смутилась, покраснела и совершенно не зная, что же ей делать дальше, резко свела ноги, краем виноватого глаза пытаясь проверить – смотрят ли на неё сидящие на берегу люди.
А они смотрели. Мало того, весь окружавший её пляж вдруг глумливо заскулил, заговорил на разные голоса, заулюлюкал…
Лиса буквально съежилась от стыда, но не испугалась, потому что рядом был мужчина, который никогда и никому не даст в обиду. Они прямо сейчас встанут и вместе уйдут с этого сразу ставшего чужим берега…
Отец, словно не замечая её смущения, продолжал шептать – нежно, настойчиво, хотя и немножко насмешливо:
– Лиса моя хорошая, ну разве можно так откровенно отдаваться? Перед людьми неудобно, честное слово… Никогда не забывай, что красивым женщинам прощают только их холодность. За остальное мстят: за то, что не они; и за то, что не им – не прощают.
Он подал ей руку, помог подняться и придерживал за локоть всё то время, пока она отряхивала с ног и с бедер прилипшие к ним песчинки.
Когда они уходили с пляжа, солнце, уже слившись с горизонтом, едва угадываясь в сгущавшихся сумерках – словно бы и не оно еще пару часов назад безжалостно выжигало всё живое. Мгновение, другое, и оно окончательно скрылось в быстро темнеющем море.
Наблюдавшей за их уходом Лисе вдруг стало грустно.
Она сокрушенно покачала головой, поднесла руку к внезапно повлажневшим глазам и почувствовала, что вот-вот проснется…
Глава 19 Тревожный сон. Щенок
Год 1991-й. Баку
…
Съежившаяся в холодной постели Лиса заворочалась, замотала головой, но так и не проснулась. Картинка сна сменилась, и она вдруг увидела мужа, о котором уже давно ничего не знала… Он не вернулся из командировки в те самые тревожные дни, когда в городе буйствовали озверевшие молодчики. Когда немногих оставшихся в городе армян изгоняли из их квартир и домов, а из окон многоэтажек выбрасывали щедро облитых бензином и подожженных людей.
Они так страшно кричали…
Встретить пропавшего в те смутные времена родного человека было чудом. Такая встреча – это счастье. Внезапное, словно удар молнии, и огромное, словно звёздный шатер над головой. Жаль, что случалось оно далеко не с каждым из потерявших друг друга.
Ошалевшая от счастья Лиса бросилась к своему ненаглядному Сашке, ухватилась за его одежду, судорожно прильнула к нему и крепко зажмурилась, чтобы не расплакаться. Её руки слепо забегали по лицу, волосам, плечам мужчины, словно проверяя: цел ли он, счастье её… невредим ли?..
Тот лишь смущенно улыбнулся ей, привлёк к себе и крепко поцеловал.
И тут Лиса увидела, что вокруг них уже не пляж, а огромный многолюдный Бакинский проспект. Совсем рядом с тем местом, где она ещё сравнительно недавно работала. Вокруг – собравшаяся на фоне полурастаявшего, грязного, местами сбившегося в ледяные глыбы снега – возбужденно волнующаяся тёмная масса людей. Неприязненная, враждебно настроенная, с темными беспощадными глазами… И она. Беременная. Животик уже видно…
В них тут же вцепились крепкими смуглыми пальцами – кто в одежду, кто в волосы – и принялись грубо отрывать друг от друга, злобно по-галочьи выкрикивая:
– Там кровь льётся, люди погибают, да?! А они тут целуются… да?!.. Русские! – Никаких приличий, никакой совести!!!
– На улице только бляди целуются… – с лёгким акцентом спокойно добавил осуждающий женский голос.
Лису и её мужа силой растащили в разные стороны.
Бить молодую женщину не стали – её только крепко держали за руки. А в толпе, той, что утянула за собой высокого светловолосого офицера, завязалась драка.
Лису словно кипятком ошпарило: «Это же её он пришёл выручать! И теперь за это его бьют… И всё – из-за неё! Это она, не сдержавшись при виде родного человека, поддалась накопившимся страхам и бросилась навстречу. Чтобы спас, укрыл, защитил от этого страшного, необъяснимого в своей внезапности горя, вонзившего в город свой безумный стальной коготь… А потом – её вина – целовались… Но ведь целовались-то от счастья! От радости, что нашлись, что не потерялись в этом хаосе. Что снова вместе, и оттого что ей уже больше не страшно…»
Только что блеснувший лучик надежды на возвращение хоть какого-то кусочка прежней счастливой жизни оборачивался прямо на её глазах ещё большей трагедией. Лиса и без того потеряла за прошедший год очень многое и просто не могла допустить новой потери. Лиса пронзительно завизжала и с такой силой рванулась из вцепившихся в неё рук, что на ней затрещала одежда. Удерживать рассвирепевшую женщину никто не решился, а она, отчаянно толкаясь, ворвалась в толпу, где разбирались с её мужем, добралась до руководившего ходом избиения парня, схватила за грудки и как безумная стала трясти его и орать прямо в лицо:
– Это мой муж, понял ты? Мой муж!!! Отпусти его сейчас же!!! Отпусти, гадина такая! Убью! Убью!!!.. – и в отчаянии стала колотить того, куда придётся.
Опешивший вожак не оборонялся. Он лишь вяло уклонялся от её тумаков, да время от времени утирал капли слюны, попадавшие на лицо с её вульгарно, по местным понятиям, накрашенных в губок. Подельники парня, оторопев, стояли как вкопанные, не вмешиваясь.
Оставленный ими муж высвободился из все ещё удерживавших его рук, подошел к Лисе и, прервав её столь эмоциональный монолог, ухватил, словно нашкодившего котёнка, за воротник пальто и рывком вышвырнул из толпы.
– Не троньте её! Со мной разбирайтесь! – он стоял, внешне спокойный и невозмутимый, лишь бегающие желваки, да крепко стиснутые кулаки выдавали его волнение.
Предводитель сплюнул себе под ноги, машинально растёр плевок, пожал плечами и, разведя руками, улыбнулся. Выглядела его улыбка немного смущенно, словно он и в самом деле удивлялся своей недавней агрессивности.
– Пойми, брат, я против тебя ничего не имею. Но там – люди гибнут, а вы целуетесь… Некрасиво… – он помолчал, словно ожидая ответа, и уже совершенно миролюбиво продолжил: – Забирай свою жену, дома с ней разбирайся. Зачем она, как зверь, на людей бросается? Бешеный, да?
Офицер хмыкнул, кивнул каким-то своим явно не подлежащим озвучению мыслям и, оглянувшись, шагнул к ожидавшей его Лисе. Та уже немного остыла и была не такой разъярённой и воинственной. Теперь она выглядела скорее виновато…
– Что, Лискина, легко в этот раз мы с тобой отделались? Видишь, домой нас отпустили, тебя перевоспитывать… Ну, что, пойдём? – и он, улыбнувшись разбитыми губами, подошел к ней и взял, словно маленькую, за ладошку.
Уже уходя, обернулся к вожаку:
– Спасибо, что не убили…
Тот в ответ скривился, словно от зубной боли.
Упустившая добычу, но всё ещё возбужденная видом крови и собственным всесилием толпа их не преследовала. Лишь самые молодые, не удержавшись, мерзко заулюлюкали, завизжали и засвистели им вослед. Этот свист длился и длился, но постепенно он выдохся, и его тональность стала напоминать уже знакомый Лисе писк. И он, этот писк, в конце концов, её разбудил…* * *
Лиса пробудилась, словно вынырнула из проруби. Затянувшийся жуткий сон отступил, оставив после себя ощущение давящей пустоты, и, поначалу, она не поняла истинной причины своего пробуждения.
Виски разрывало.
«Господи,…почему я увидела это именно сегодня?.. Лучше бы совсем не ложилась… Неужели теперь всю жизнь буду об этом помнить?.. Одно хорошо, хоть Сашеньку увидела. Где он, родненький? Как он? Господи, ведь уже целый год ничего о нем не знаю…»
И тут Лиса снова услышала назойливый, выматывающий нервы писк…
Она уже не спала, да и спать больше не хотелось – на улице действительно кто-то пищал. Кто-то маленький и беззащитный, замерзая в стылом умирающем городе, молил о помощи.
Лиса накинула пальто прямо на отсыревшую ночную рубашку и бросив быстрый взгляд на безмятежно спящего сына, и машинально отметила, что спит он сегодня как-то слишком долго. Отметила, но задумываться об этом не стала – не переобуваясь, в тапочках на босу ногу, она рванулась из дома на улицу, в ночь. Туда, где нужны были её помощь и её тепло.
В парадной было темно. Никто из соседей уже давно не заботился об исправности освещения на площадках у своих квартир. Наглухо запертые наспех обитые железом двери казались тревожно замершими и чего-то настороженно ожидающими. Смутные времена – это всегда наглухо запертые двери и тревожные ожидания.
