Парл Дро скатился по склону и лежал на дне высохшей канавы, пока от боли и потери крови рассудок не оставил его. Спустя какое-то время он потерял так много крови, что умер. Умер в самом прямом смысле. Совершенно. Он был мертв.
Пока он был жив, то думал, что знает почти все доступное человеку о слабостях, побуждениях, приемах и уловках неупокоенных. Знает, как они ревнуют к живым, как возвращаются, чтобы отомстить, как вытягивают силы из тех, кто их любит, особенно из родни, как скрывают свои раны и увечья от других и себя, или — очень редко — выставляют их напоказ, чтобы вызвать ужас и чувство вины. Дождь не может промочить их одежд, которые на них всегда те же, что в час кончины. Они приходят по ночам, потому что ночь сглаживает изъяны их притворства, но и суеверие также делает их чрезмерно осторожными. Только необычайно сильные или самоуверенные призраки являются в сиянии дня.
Все это Дро знал. Это помогло. Но больше всего помог Тиулотеф. И не только потому, что он был целью, к которой Дро шел, когда его убили — Гисте Мортуа, самое притягательное место паломничества для многих охотников за призраками, призрачный город, что похищает смертных... Нет, Гисте был для него не только поводом вернуться — именно из-за него Дро заранее изучил некоторые дисциплины. Он верил, что человек может войти в стены Гисте Мортуа и выйти оттуда невредимым, только если придет туда бесплотным духом. Поэтому он овладел навыками погружать себя в транс, освобождая душу, и покидать тело. К тому времени, когда среди незнакомых гор его настигла смерть, он уже несколько месяцев в совершенстве владел этим искусством. И потому произошло то, что он, со всем своим пониманием природы неупокоенных, никогда не полагал возможным.
Битва разразилась где-то между миром живых и неким иным миром, лежащим за гранью две сущности, на которые раскололась душа Парла Дро, сражались между собой. Одна часть его отчаянно желала жить, добраться до Тиулотефа и разрушить его — воистину теперь это стремление выглядело смешным. Эта сущность вооруженная сведениями о запредельном мире, знала, что может вновь спроецировать себя в земной мир, обрести целостную и совершенную форму, которая будет отличаться от живого человека меньше, чем любой из неупокоенных, когда-либо сопротивлявшихся уходу за грань. Но вторая часть его души оставалась тем, кто изгоняет призраков, и она сражалась с первой, стремясь вытолкнуть ее прочь, в иной мир, которому она теперь по праву принадлежала.
Если бы Тиулотеф был единственной движущей силой, которая звала его обратно в мир, вероятно, Парл Дро Убийца Призраков в конце концов выиграл бы битву с собой. Но, кроме того, у него было и связующее звено с миром живых. Очень прочное звено. Нечто, принадлежащее ему, но не просто кость или перчатка, молочный зуб или прядь золотых волос. Лучше. Гораздо лучше. Гораздо прочнее...
Наверное, поначалу ей удалось убедить своего мужа-скота, что любовник тут ни при чем. Он набрасывался на нее когда ни попадя, так же, как хлебал из бурдюка с пивом или жрал приготовленный ею обед. Но после ее смерти, когда ребенок подрос, балаганщик не мог не заметить. Тонкая кость была у мальчика от матери, но ростом он вышел ни в мать, ни в законного отца. Волосы были тоже материнские, но гораздо темнее, а глаза временами становились черными. И лицо его иногда казалось пронзительно хорошеньким. А его одаренность проявилась в столь талантливой игре мальчика на музыкальном инструменте, какая балаганщику и не снилась! Миаль, семя Парла Дро. Семя, которое выросло в младенца, в мальчика, в юношу. Нечто, оставленное Дро в мире смертных. Миаль, его сын, был его связующим звеном.
Там, где две сущности Парла Дро, Убийца Призраков и призрак, сражались друг с другом, времени не существовало. Но под небом время текло. Оно шло и шло, Миаль взрослел, росло и крепло связующее звено, которое все настойчивее призывало Дро вернуться. В конце концов неупокоенный Дро победил — и тогда настал его черед призвать Миаля. Он звал сына бессознательно и слепо, видя в нем — если это можно назвать зрением — лишь свое связующее звено. Миаль, унаследовавший талант чувствовать запредельное, пошел на зов, сам не подозревая об этом. Ни о чем не зная, он в своих скитаниях пришел обратно из южных земель, прошел через тот самый лес, преодолел тот самый перевал. Его ноги прошли по непогребенным, сгнившим и разбитым костям его истинного отца, но он, естественно, не знал и не мог знать, чьи это останки. Наконец он забрел в горную деревушку и стал ждать, понятия не имея, чего ждет. И тогда Дро восстал — приближение Миаля оживило его. Он ни на год не постарел со дня смерти и считал, что события двадцатишестилетней давности произошли всего лишь несколько дней назад. Поэтому он стал искать фургон на поляне и не нашел его. Тогда он продолжил свой прерванный — и как прерванный! — путь через перевал.
К тому времени, когда Дро спустился с горы к дому Собанов, он стал подлинным Королем Мечей, воплощением Смерти и повелителем призраков. И королем обмана. Обмана всех и себя самого.
Ибо он стал неупокоенным, который в совершенстве знал каждый подвох, каждую тонкость, что могла его выдать. Он не допускал ошибок. Его одежды промокали под дождем и пропитывались дорожной пылью. Он останавливался, чтобы поесть и выпить. Он спал. Он любил женщин. Он мог истекать кровью, правда, раны очень быстро заживали. Но умереть, конечно же, не мог. Он шагал, превозмогая раздирающую боль в едва ли не сломанной ноге — и помнил только призрака на мосту. И все же, покрыть такое расстояние... карабкаться по камням и даже влезать на деревья... Он открывал двери вместо того, чтобы проходить сквозь них. И часто, хотя и не всегда, даже если оставался один, он мог являться днем. Ему даже удавалось одурачить других мертвых.
Но он оставался призраком, а потому питался силой живых. И он тянул силы из Миаля. Он, а вовсе не Сидди, первым истощил менестреля. Спустя какое-то время Дро в глубине души все-таки осознал, что происходит, и попытался избавиться от сына, но Миаль, как привязанный, тащился за ним, изобретая предлоги. А потом благодаря своему внутреннему источнику стойкости и самоконтроля Дро ухитрился проделать еще один трюк, к которому никогда не прибегали неупокоенные. Он сумел сделать так, что больше почти не вытягивал жизненные силы Миаля. Вместо этого он перестроился, открыв неисчерпаемый источник внутри себя. Даже сейчас, вспоминая и размышляя, он не мог определить, когда произошло с ним это превращение. Как всякий призрак, он скрывал от себя свою истинную сущность, как прежде скрывал свою потребность в присутствии Миаля.
У Миаля было чувство запредельного, унаследованное от Дро. И с помощью своего дара он преследовал отца, даже когда тот совершенно не хотел, чтобы за ним шли, чтобы его вообще видели. У Миаля были и другие качества, для развития которых Дро не имел времени, а менестрель — возможности. В сердце Миаля, который порой вел себя столь глупо и беспомощно, как Дро, живому или мертвому, и не снилось, таился мерцающий самородок, сквозь который била ключом душа самого мира. Дро не мог разрушить его даже сейчас, когда осознал, кто он такой и что его держит.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
