В любом случае, этот план не мог быть претворен в жизнь, так как пока Г. Унковский доехал до Б. Хмельницкого, в Речи Посполитой нового короля уже «обрали».
Надеюсь, что причины того недоверия, с которым Москва, по словам В. О. Ключевского, относилась к Б. Хмельницкому «со товарищи», привыкшим к казацким и шляхетским вольностям и толкавшим ее на существенные жертвы при неясном исходе дела, а также другие причины столь долгого проведения ею внешне пассивной политики в украинском вопросе, нам в данной главе удалось показать.
Заключение
Итак, подведем, наконец, итог нашим пространным рассуждениям по поводу сложных отношений этнотерриториального образования, именуемого Украиной, с Речью Посполитой – государством, составной частью которого она была применительно к первой половине XVII в.
Мы рассмотрели, насколько это было возможно, историографию украинского вопроса, описали структуру государственных институтов Речи Посполитой, дали определение тому, что такое украинский народ применительно к данной эпохе, описали социальную структуру населения украинских земель, рассмотрели идеологию политического сословия Польско-Литовского государства – шляхты, особенности идеологических взглядов украинской шляхты и верхушки казачества, рассмотрели вопрос о внешних влияниях на внутриполитическую ситуацию в Речи Посполитой, наконец вопрос о том, как реагировали в Москве на развитие политической ситуации в этом государстве и как хотели использовать в своих целях эти внутриполитические процессы.
Теперь мы можем сделать некоторые выводы.
Во-первых, единого украинского народа, даже как этнографической общности, не говоря уже об общности социальной, в первой половине XVII в. еще не сложилось, хотя процесс этот в указанный период интенсивно «набирал обороты». В подтверждение этого нашего вывода приведем высказывание С. Петлюры, которого никто, я думаю, не сможет обвинить в умалении достоинства украинской нации: «…причиной утраты нашей государственной независимости помимо экономически-политических причин была незавершенность процесса консолидации украинской нации после смерти гетмана Богдана, отсутствие у его наследников единой государственной идеологии, имеющую объективную ценность для всех классов тогдашней украинской нации…»[327]. В приведенной выше цитате мы не будем акцентировать наше внимание на спорных для нас тезисах о наличии независимого украинского государства в 1648–1654 гг. и о правомерности применении к тогдашнему населению Украины термина «нация». Для нас здесь важнее признание факта «незавершенности процесса консолидации» украинцев в некую целостную общность.
Во-вторых, мы можем сделать вывод, что определяющими для формирования мировоззрения той политической верхушки населения Украины, которая заняла главенствующее положение в украинском обществе после изгнания (или уничтожения) польской администрации, всего полонизированного шляхетства, а также и еврейства, то есть для казачьей старшины (как мы отмечали в своей работе, значительно обновленной) и мелкого православного шляхетства, были две политические традиции. Первая – традиция польской шляхетской республики с невиданно привилегированным положением первого сословия. Вторая – традиция казачьей военной демократии Запорожской Сечи. Обе традиции отличаются сугубым демократизмом в рамках определенной группы населения при наличии минимальной организации и дисциплины. В обоих случаях формальный глава администрации избирается, обладает полнотой власти только при определенных обстоятельствах и может быть легко смещен. Что же касается утверждения многих великорусских и украинских националистических авторов о том, что на Украине в XVII в. были живы демократические традиции Киевской Руси (вечевые), то это, на наш взгляд, явное заблуждение. После монгольского погрома и запустения многих украинских земель (в том числе и Киевщины), после существования южнорусского этноса в рамках других государств с их особыми политическими, юридическими и социальными укладами, после ликвидации еще в рамках Великого княжества Литовского и Русского удельных княжеских столов, после введения в украинских городах элементов Магдебургского права с отрывом их общин от окружающей «земли», о древнерусском наследии применительно к украинской действительности XVII в. говорить не приходится. Недаром А. Дикий отмечает: «Упоминая об исторических песнях-сказаниях Украины-Руси, нельзя не отметить одно явление: отсутствие в них тем из жизни древнерусского государства – Киевской Руси. И в то же время обилие этих тем в великорусских былинах»[328].
В-третьих, в самой Речи Посполитой единая польская нация в первой половине XVII в. все еще не сложилась. На пути ее образования встала идеология высших слоев общества – «сарматизм». Шляхта выделяла себя в «народ сарматский», единственно полноправный по праву завоевания. Польских же крестьян и мещан к единому с собой народу не причисляла (это, дескать, некогда завоеванное население, – неполноправные). Соответственно, в то время, когда в Европе складываются те нации (в марксистской терминологии – буржуазные), которые будут играть главенствующую роль в истории этого континента, Речь Посполитая стоит в стороне от этого процесса. Да и вообще, из-за шляхетских привилегий в экономической сфере, господства фольваркового помещичьего хозяйства, капиталистические отношения (более прогрессивные по Марксу) в этой стране не развиваются, она остается «заповедником» феодализма, хотя и имеет свою нишу в трансевропейском рынке.
В-четвертых, социальная психология украинского (малороссийского) народа в ту пору (да и впоследствии) имела существенное отличие от социальной психологии великороссов. Это отличие состоит в отношении народа к государству, его институтам и актам. Для украинца государство – это не его национальное государство, его номинальный глава (король) – не его единокровный и единоверный король. Государство для украинца – чуждая сила. У него формируется специфическое к нему отношение, которое можно выразить известной пословицей: «Своя рубашка ближе к телу». Такое отношение формируется тем более, что внутри украинской крестьянской общины уже к XVI в. сложилась индивидуальная собственность на пахотную землю. Украинский крестьянин в гораздо большей степени индивидуалист, чем великороссийский, для которого и государство – его родное, и царь русский и единоверный, практически являющийся Богом на земле, по крайней мере, помазанником Божьим. Такая житейская философия малоросса, сформировавшаяся под влиянием объективно существовавших внешних и внутренних политических, социальных и экономических факторов, в будущем очень затруднит создание независимого украинского государства.
В-пятых, в виду разноукладности быта основной массы населения Украины как в XVII в., так и в более позднее время, жесткой сословной структуры, существовавшей в украинских городах, благодаря наличию в системе их управления элементов западноевропейского Магдебургского права, наличию различных и крайне многочисленных этнографических групп населения, осознание национального единства в украинской среде происходит очень медленно. Лишь во второй половине XIX в. этот процесс становится заметным и ощутимым. Даже в 1908 г. вышеупомянутый украинский политический деятель ярко выраженной национальной ориентации С. Петлюра писал: «Сильно ошибся бы тот, кто думал бы об украинстве как о чем-то монолитном, сплошном, лишенным разных течений и оттенков. Именно такую грубую ошибку делает г. Савенко, когда сваливает все в одну кучу и выставляет проф. Мих. Грушевского “нынешним главою украинофилов”. Никогда таким “главою” проф. Грушевский не был и ту национальную программу, которую он развивал в своих фельетонных статьях, никогда, конечно, нельзя признать полным выражением идейной борьбы всех групп и классов украинской общественности: с ней не согласятся, с одной стороны, те из них, кто стоит левее проф. Грушевского, а также и те, кто стоят справа от него»[329].
В-шестых, московское правительство с момента прекращения Смуты в российском государстве внимательно наблюдало за событиями, происходившими в Речи Посполитой и развитием внутриполитической ситуации в этой стране. Особенно пристально следили в Москве за деятельностью польской магнатерии, стараясь не допустить «засылки» ею очередного самозванца в Россию. Цель новой российской династии, как и предыдущей, была в присоединении к московскому государству всех земель, населенных восточными славянами. В первую очередь планировалась борьба с Речью Посполитой за Смоленщину и земли современной Белоруссии. Присоединение Малороссии, ввиду отсутствия на этой территории ясно видимой мощной группы населения, настроенной промосковски, и систематического участия главной военной силы малороссийского народа (казачества) во всех походах польско-литовского войска в пределы России на протяжении первой трети XVII в., откладывалось московскими стратегами на более поздний период времени. Тем более, что российское правительство ясно видело, что общеполитическая ситуация чем дальше, тем больше складывается в его пользу. Из-за внутренних конфликтов и неурядиц Речь Посполитая постоянно слабела и вопрос о перераспределении ее восточных земель в пользу России мог решиться в будущем с меньшими жертвами. Время «работало» на Россию и в Москве ясно это осознавали. Когда в 1648 г. на Украине началось движение под руководством Б. Хмельницкого, российское правительство заняло позицию «вооруженного нейтралитета», ожидая благоприятного момента для наиболее безболезненного присоединения Малороссии. Московское и другие городские восстания 1648–1649 гг. отсрочили для царского правительства наступление этого вожделенного момента. В конце концов, оправившись от внутренних потрясений и подсчитав все «за» и «против», в 1653 г. правящие круги Московии решили, что обстановка достаточно созрела для вмешательства во внутренние дела Речи Посполитой с максимальной для себя выгодой и минимальными издержками, так как и поляки, и своевольный и ненадежный Б. Хмельницкий достаточно уже изнурили друг друга. Политику Московской Руси в указанный период времени мы можем охарактеризовать как последовательную, неспешную и обдуманную. Можно даже назвать столь неспешно-взвешенную политику «восточной», характерной для неторопливого и мудрого Востока, частью которого, по европейским понятиям того времени, Россия и была.
