ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР
(1880-1918)
Гийом Аполлинер стоит на перекрестке такого множества дорог, что в эту книгу умещается лишь одна грань его таланта — в ней сияет, скажем так, лишь один из лучей его звезды. Меж тем, от сложившихся типажей современного юмора — одновременно и подстрекателей, и резонеров: от Лафкадио, например, от Жака Ваше или невообразимого Джино Пьери, служившего некоторое время его личным секретарем и описанного под именем барона д'Ормезана в новелле «Лжемессия Амфион», последней из сборника «Ересиарх и Компания» — его отделяет буквально целый мир. И пусть к созданиям такого рода его влекло неуемное природное любопытство, результатом чего становилась довольно избирательная к ним привязанность, очаровать из самих или удержать подле себя у него получалось из рук вон плохо. Как только по их вине ему грозили малейшие осложнения, он впадал в совершенное ребячество, не чуждаясь для собственного оправдания и самых смехотворных демаршей, чем, разумеется, располагал людей с чувством юмора отнюдь не в свою пользу. Когда слабость к Джино Пьери, вынудившая Аполлинера укрывать пару похищенных им из Лувра финикийских статуэток, довела его в 1913 году до роли соучастника в краже Джоконды, он тотчас принялся жаловаться на свою жестокую судьбу, строчил плаксивые стихотворения одно хуже другого и даже обращался к друзьям за письменными подтверждениями собственной благонадежности. С другой стороны, как напоминает нам анонимный автор предисловия к переизданию (1931 г.) «Одиннадцати тысяч палок», не стоит забывать о письмах «барона д'Ормезана», в которых тот недвусмысленно высказывается по поводу своего участия в этой афере: «В такие моменты лучше всего понимаешь разницу между тем, кто делает юмор смыслом всего своего существования, и тем, кто просто юморит; между искателем приключений и любителем приключенческих романов». Похожие конфликты были у него и с Артюром Краваном, который, написав однажды нечто вроде «жид Аполлинер», уже назавтра с удивлением встречал присланных Аполлинером секундантов. Вот, что он им тогда заявил: «Хотя я вовсе не боюсь булатного клинка вояки Аполлинера — мне просто чуждо самолюбие как таковое, — я готов взять свои слова назад, внести все мыслимые в подлунном мире исправления и заявить, что... г-н Гийом Аполлинер вовсе даже не еврей, а исправный прихожанин римско-католической церкви. На будущее, дабы избежать подобных недоразумений, могу добавить, что означенный г-н Аполлинер со своим раздувшимся пузом скорее напоминаем носорога, нежели жирафа, что физиономия его больше смахивает на морду тапира, нежели льва, и вообще он больше походит на стервятника, нежели длинноклювого журавля».
Во всем остальном, нельзя не признать, что Аполлинер лучше, чем кто-либо другой, сумел привнести некоторые из наиболее характерных черт сегодняшнего юмора в область поэтического творчества — единственную сферу, в которой он не знал себе равных. Если в тех жизненных ситуациях, когда присутствие юмора было просто необходимо, как раз юмора-то ему и недоставало (в первую очередь здесь вспоминается его наивная бравада в отношении всего, что касалось прошедшей войны, когда даже на смертном одре незадолго до перемирия он с нескрываемым удовольствием разглядывал собственную фуражку с только что пришитым вторым галуном), то в своих стихах и рассказах он блистал им с неподражаемым изяществом. «Чрезвычайно живое осознание тех нитей, что связывают поэзию и сексуальность, — писал один из его современников, — чувствование одновременно святотатца и мессии: вот, что выделяет Аполлинера из неразличимого потока времени». Великое дыхание юмора он схватывает на самом пике своего стремления освободить литературу от стянувших ее пут литературных жанров, отдаваясь на милость безумного вихря поэзии, в самозабвенном упоении фантазии, когда вокруг, кажется, нет ничего, кроме нее одной: достаточно вспомнить о сюжете «Хуженебывания Нельзуита» из «Убиенного поэта». Те же, кому случалось прогуливаться с Аполлинером по улицам, вспоминают, что с особым интересом он рассматривал нищих старушек, охотниц за безделушками, которых можно вечерами встретить на левом берегу Сены, когда они направляются к лавкам букинистов у реки. Ему они, наверное, казались чем-то вроде живой истории, и больше его в те минуты уже ничего не интересовало. Раскаты его смеха — уже по совсем иному поводу — чрезвычайно походили на сухой треск града перед начинающейся бурей.
ДРАМАТУРГИЯ
Собрание пьес
А сейчас, юноша, нам бы хотелось изложить вам несколько драматических сюжетов. Мы, несомненно, перенесли бы их на сцену, будь они подписаны именами хоть сколько-нибудь известными, но это шедевры безымянных мастеров, и мы готовы вас щедро одарить ими в награду за примерное поведение.
Проблемная пьеса. Герцог Сан Парнино обнаруживает в волосах у своей жены вошь и закатывает ей скандал. Известно, что последние полгода герцогиня делила ложе лишь с виконтом Франтолопом, и супруги устраивают сцену уже ему. Виконт, ублажавший, помимо герцогини, только г-жу Волокитски, супругу госсекретаря, добивается отставки несчастного министра, а саму г-жу Волокитски при встречах обливает волной ледяного презрения.
Г-жа Волокитски решает объясниться с мужем начистоту. Развязка наступает с появлением г-на Бурдо, депутата Законодательного собрания: он не переставая чешет голову. Бурдо обвиняет во вшивости собственных избирателей, и все в конце концов устраивается как нельзя лучше. Название: Парламентская республика.
Комедия характеров. Изабель Раздосадо клянется мужу в верности до гроба. После она вспоминает что нечто подобное уже обещала Жюлю, посыльному из принадлежащего семье магазина. Конфликт любви и долга причиняет ей невероятные страдания.
Тем временем ее супруг выставляет Жюля за порог. Это перевешивает чашу весов в пользу любви, и в финальной сцене мы видим Изабель за кассою в крупном магазине, куда Жюль сумел устроиться приказчиком. Название: Изабель Раздосадо.
Историческая трагедия. Знаменитый романист Стендаль оказывается в центре заговора бонапартистов, который заканчивается героической смертью юной примадонны во время представления «Дон Жуана» в миланском Ла Скала. Поскольку Стендаль предусмотрительно укрылся за невыразительным псевдонимом, ему удается выйти сухим из воды.
По ходу действия — многолюдные шествия, в которых заняты исторические персонажи.
Опера. Буриданов осел колеблется между утолением голода и жажды. Валаамова ослица предсказывает ему скорую гибель. Появляется Золотой осел и уничтожает все его припасы. Тот тупой осел, что снял с себя Ослиную Шкуру, предстает образовавшемуся стаду во всей своей наготе. Проходя стороной, ослик Санчо Пансы решает похитить принцессу, чтобы доказать свою храбрость, но предатель Мело успевает предупредить дух Лафонтена. Он также объявляет о терзающей его ревности и колотит Золотого осла. С тем происходят всяческие метаморфозы. На белом коне въезжают принц и принцесса. Король отрекается в их пользу.
Патриотическая пьеса. Шведское правительство вчиняет Франции иск за нелегальное производство шведских спичек. В последнем акте на свет извлекаются останки некоего алхимика XIV века, который изобрел эти спички, покуда кис от скуки в Ля-Ферте-Гоше.
Комедия-водевиль.
Прекрасный гастрономКричал своей соседке:«Зови меня в салон —Не мерзнуть же в беседке!»
Этого, милостивый государь, иному драматургу на всю жизнь хватит.
МИМОЛЕТНЫЕ ВСТРЕЧИ
[...] Углубить свои познания в литературе Сатурнаманталь смог, отправившись на поиски исчезнувшей Печальницы Балеринетки.
Однажды, бродя наугад по Парижу, он вдруг оказался на набережной Сены. В глубокой задумчивости он брел по мосту и вдруг чуть не налетел на г-на Франсуа Коппе. Расстроившись было, что тот недавно умер, Сатурнаманталь быстро одумался и рассудил, что беседовать с мертвецами еще никому не возбранялось, а потому от души порадовался встрече.
«Что ни говори, — убеждал себя Сатурнаманталь, — не каждый день встретишь таких прохожих, и мало того, прохожих, написавших "Прохожего". Коппе — искуснейший и вдохновенный рифмоплет, никогда, меж тем, не позволявший себе воспарить над окружавшим его миром. Пожалуй, именно о рифмах я с ним и побеседую».
Певец «прохожих» покуривал черную сигарку. Одет он был в строгий черный костюм, лицо его также потемнело; он неловко прислонился к какому-то обтесанному камню, и по задумчивому виду поэта Сатурнаманталь догадался, что тот сочиняет стихи. Он подошел поближе и, поклонившись, проговорил:
