Босх не знал, чем займется, вернувшись в Лос-Анджелес. Оставалось только вступить в конфронтацию с Конклином. Но он колебался, понимая, что к конфронтации еще не готов. У него были только подозрения, и никаких мало-мальски серьезных доказательств. Если он схватится сейчас с Конклином, последний почти наверняка одержит над ним верх.
Его охватило отчаяние: не хотелось, чтобы расследуемое им дело завершилось провалом. Он знал, что должен хоть как-то подкрепить свои обвинения против Конклина, но ничего для этого не имел.
Он завел мотор, но с парковки не уехал, а включил кондиционер на полную мощность и внес дополнения в свои записи, сообразуясь с рассказом Маккитрика. Постепенно в мозгу начала складываться версия. Создание версии являлось для Босха одним из важнейших аспектов расследования убийства. Для этого следовало выбрать из материалов дела важнейшие факты и попытаться встроить их в некую гипотезу. Главное — не зацикливаться на конкретной теории без достаточных на то оснований. Если факты не вписывались в гипотезу, ее требовалось заменить другой.
Из полученной от Маккитрика информации вытекало, что у Фокса была какая-то компрометирующая информация на Конклина. Но какая именно? Босх знал, что Фокс имел дело с женщинами. Следовательно, мог подцепить Конклина на крючок посредством женщины — или женщин. В газетных статьях за тот период упоминалось, что Конклин был холостяком. Мораль того времени — да и нынешнего тоже — не требовала, конечно, от чиновника и кандидата на пост окружного прокурора абсолютной непогрешимости и обета безбрачия, но и не допускала, чтобы он втайне предавался тем порокам, которые осуждал на публике. Если бы он нарушил это негласное правило и был разоблачен, то распрощался бы со своей политической карьерой, не говоря уже о положении руководителя комиссии по расследованию преступлений антиобщественного характера. Стало быть, если Конклин и впрямь был тайным поклонником порока, то Фокс являлся именно тем человеком, который мог оказать ему содействие в исполнении прихотей и таким образом получить над ним огромную власть. Эта версия была не идеальной, но по крайней мере объясняла странный допрос Фокса, который провели Маккитрик и Эно.
Однако версия начинала работать — и даже в большей степени — в том случае, если Конклин не только предавался пороку, но и пошел дальше. К примеру, убил женщину, которую Фокс к нему направил, — то есть Марджери Лоув. Это, во-первых, объясняло уверенность Конклина в непричастности Фокса к этому убийству — ведь убийцей был он сам. Во-вторых, позволяло понять, каким образом Фоксу удалось заручиться поддержкой Конклина, а впоследствии получить работу в его избирательном штабе. Другими словами, если убийцей был Конклин, то у Фокса появлялась возможность держать его на крючке прочнее прежнего и, что более важно, постоянно, практически до скончания дней. Конклин таким образом превращался в некое подобие той самой ваху — красивой рыбы, которую Босх сегодня поймал. Хотя леска была длинной, сорваться с крючка ей так и не удалось.
Но рыба могла сорваться, если бы человек оставил удилище и ушел. Босх подумал о смерти Фокса и решил, что она как нельзя лучше встраивается в его гипотезу. Конклин какое-то время выжидал, чтобы отделить одну смерть от другой. То есть играл роль попавшей на крючок рыбы и даже согласился предоставить Фоксу легальную работу в собственном избирательном штабе. Но когда горизонты расчистились, Фокса на улице сбила машина. Конклин же — возможно, подкупив репортера, освещавшего это происшествие — избежал огласки порочивших Фокса, а значит, и его самого, сведений. А по прошествии нескольких месяцев Конклин был избран на пост окружного прокурора.
Потом Босх задумался, какое место следует отвести Миттелю. Ведь все эти события происходили не в вакууме. Босх полагал, что Миттель — правая рука Конклина и его опора — знал об этом деле ничуть не меньше своего босса.
В общем и целом Босху эта версия нравилась. Но и злила его до крайности, поскольку являлась не более чем предположением. Он покачал головой, осознавая, что никуда, в сущности, не продвинулся и остался на прежнем месте. Сплошь рассуждения, умствования — и никаких улик.
В конце концов, устав от бесплодных размышлений, он решил на время выбросить это дело из головы. Прикрутив ручку кондиционера, поскольку в салоне стало слишком прохладно, он завел мотор и выехал с парковки. Он медленно ехал по кварталу «Гнездо пеликана» и думал о женщине, которая хотела продать ему кондоминиум, оставшийся после смерти отца. Она же начертала свое имя — Джаз — на холсте автопортрета. Ему нравилось, как она подписывалась. Она вообще ему нравилась.
Развернув машину, он поехал к ее дому. Солнце еще не село, поэтому свет в окнах не горел, и он не мог сказать, дома она или нет. Припарковав «мустанг», он курил, глядя на ее окна и размышляя о том, что ей скажет, если, конечно, представится такая возможность.
Минут через пятнадцать, когда Босх все еще пребывал в нерешительности, Джасмин вышла из дома и направилась к парковочной площадке. Босх, испугавшись, что женщина его заметит, впал в ступор и едва успел пригнуться, когда она приблизилась к его «мустангу». Он замер, прислушиваясь, когда заработает мотор ее машины. «И что потом? — спрашивал он себя. — Поехать за ней? Но зачем? И как это ей объяснить?»
Он вздрогнул и выпрямился, услышав мягкий стук. Оцепенение вернулось, но ему все же удалось нажать на кнопку, опускающую стекло.
— Да?
— Мистер Босх! Что вы здесь делаете?
— В каком смысле?
— Какого черта вы здесь сидите? Я вас сразу заметила.
— Я…
Он замолчал, не зная, что сказать. Правда казалась слишком унизительной.
— И что же с вами делать? Может, мне позвонить в службу безопасности?
— Не надо никуда звонить. Я… приехал сюда, чтобы… чтобы перед вами извиниться.
— Извиниться? За что это?
— За сегодняшнее. За то, что проник в ваш дом. Я… вы были правы. Я не собирался ничего у вас покупать.
— Зачем в таком случае вы сюда приехали?
Босх открыл дверцу и вышел из машины. Его смущало и одновременно раздражало то обстоятельство, что она смотрела на него сверху вниз.
— Я коп, — пояснил он. — Мне было необходимо проникнуть в «Гнездо пеликана», чтобы повидаться с одним человеком. И я воспользовался вашим объявлением о продаже дома, за что и приношу свои извинения. Мне очень жаль, что все так случилось. Я не знал, что у вас умер отец, ну и все такое…
Она улыбнулась и покачала головой:
— Это глупейшая история, какую мне когда-либо доводилось слышать. А как насчет Лос-Анджелеса? Или это тоже часть вашей легенды?
— Нет. Я действительно из Лос-Анджелеса. Я служу там в полиции.
— Сомневаюсь, что на вашем месте стала бы рассказывать об этом незнакомым людям. У вас, полицейских, бывают подчас совершенно завиральные идеи.
— Все мы не без греха. Помнится… — Босх почувствовал, что смелеет. Он говорил себе, что уберется отсюда на следующее утро, поэтому не столь уж важно, как будут развиваться события. Ведь он больше никогда не увидит ни эту женщину, ни этот штат. — Помнится, когда я утром разговаривал с вами по телефону, вы что-то говорили о лимонаде, но я его так и не попробовал. Вот я и подумал, что если расскажу вам свою историю и попрошу прощения, то вы, возможно, угостите меня этим напитком — или чем-нибудь еще… — И он выразительно посмотрел на входную дверь.
— Какие, однако, у вас в Лос-Анджелесе настырные копы, — улыбнулась Джасмин. — Так и быть, стаканчик я вам налью. Но продолжение истории должно быть лучше ее начала. После этого нам обоим придется уехать. Вечером я должна быть в Тампе.
Они двинулись к дому. К своему большому удивлению, Босх почувствовал, что на его губах расплывается улыбка.
— У вас в Тампе дела?
— Я там живу. И мне там очень нравится. К сожалению, с тех пор, как я выставила кондоминиум на продажу, мне приходится чаще бывать здесь, чем в Тампе. Но воскресенье я хочу провести дома в своей студии.
— Ясное дело. Вы ведь художник.
— Во всяком случае, стараюсь им быть.
Она открыла дверь и пропустила гостя вперед.
— Меня это вполне устраивает. Мне тоже нужно вернуться в Тампу. Рано утром я улетаю.
Держа в ладонях высокий стакан с холодным лимонадом, Босх объяснил хозяйке дома, почему был вынужден ее использовать. Джасмин, похоже, объяснение вполне устроило, и она больше на него не сердилась. Более того, Босху показалось, что его находчивость ей понравилась. Чтобы не испортить впечатления, Босх не стал рассказывать, что Маккитрик заподозрил его в дурных намерениях и даже держал некоторое время на мушке. Он вообще описал ей это дело в общих чертах, ни единым словом не обмолвившись, что оно имеет к нему самое непосредственное отношение. Джасмин же, судя по всему, была чрезвычайно заинтригована идеей раскрытия преступления тридцатилетней давности.
