Белоперая нервно теребила край крыла. Золотая тигрица кусала губы, то и дело быстро взглядывая на своего тигренка.
— Убьем его — и все назад заберем! — стараясь казаться очень грозным, тихонько рыкнул Белый.
— Замолчи, чурбан хвостатый! — чуть не со слезами в голосе прикрикнула на него Золотая. — Как Канда мог все проделать, ежели три шамана померли в Ночи, а камлать в Ночи ни один шаман не умеет?
— Ошибаешься, Золотая! — надуваясь, как тетерев перед своей тетеревиной женкой, объявил крылатый. — Вы тут в тайге ничего не видите, не знаете, а мы, крылатые, высоко сидим, далеко глядим. Вернулись на Сивир черные шаманы! По крайности, один — сам Донгар Черный!
Словно чужая сила взяла Хадамахину голову в тиски да повернула — и он быстро глянул на Донгара. И увидел, как точно так же быстро, украдкой на черного шамана покосились Аякчан с Хакмаром. Глаза Амба хищно полыхнули, и она тоже уставилась на Донгара. Зрачок ее то сжимался в узкую полоску, то вдруг снова превращался в круглую точку.
«Уж больно она сообразительна, треклятая кошка!» — беспомощно подумал Хадамаха.
Свиток 28,
про ловушки и опасности, которые подстерегают шамана
Если б точно не знал, что не убивал тех шаманов, сам бы на себя подумал, однако! — пробурчал Донгар.
Все четверо сидели на стволе поваленного дерева у кромки леса и глядели вниз, на покрытую льдом реку, на прилепившиеся к крутому берегу круглые шалаши стойбища. Женщины Амба суетились у подвешенных над Огнем котлов, то и дело равнодушно переступали через сохранивших тигриный облик сородичей. Тигры лениво возлежали, опустив тяжелые головы на лапы, и, казалось, дремали, но Хадамаха уже приметил, как аккуратно расположились эти «ленивцы» — все подходы к стойбищу перекрыты. Даже у пустого амбара, где поселили крылатых, полеживал сторож. Еще один устроился в паре шагов от Хадамахи и его спутников и самозабвенно дрых. Лишь порой, словно невзначай, в полусне, чуть приоткрывал глаза, и тогда сидящих на старом стволе ребят окатывало настороженным, вовсе не сонным взглядом.
«Умна Золотая, — мысли Хадамахи скользили неспешно, точно уставшие после недавнего стремительного бега. — Как она разговор-то прекратила — дескать, всем надо отдохнуть, подумать. Тигрица уже все поняла — неспроста и дичь пропала, и шаманы следом за ней. Стравливают нас между собой, Мапа с Амба да с крылатыми, а людей всех разом учат ненавидеть. Надо еще, чтобы Белоперая своему вожаку вколотила это в пустую птичью головенку. И как такие вожаками становятся?»
Золотая и Хадамаху звала — «молодой вожак». Только полный чурбан хочет в вожаки — как глупый медвежонок в пчелиный улей! Думает, там мед, а там еще и пчелиные жала. Одна тетя Хая чего стоит… А уж дедуля Отсу! Не-е, он любит маму, и Брата, и отца… Но теперь он дома, все живы, все здоровы и… с некоторым удивлением Хадамаха понял, что хотел дома побывать, но вовсе не хочет в нем оставаться навсегда! Сивир так велик, а с Донгаром ему уже и на Великую реку, и в Нижний мир случалось заглянуть, кто знает, может, и в Верхний удастся. К самому Эндури в гости… Умгум, на икру. Хадамаха ухмыльнулся своим мыслям. Станет повелитель Верхних небес такой дешевкой, как икра, угощать! Это для Мапа, для Амба с крылатыми после тяжелой Ночи даже икра в радость. Единственное, что Хадамаха должен сделать здесь, — разобраться, кому и для чего понадобилась вражда между племенами на их маленьком, Сивиром забытом кусочке тайги?
— Шаманы никак не могли случайно помереть? — продолжал переживать Донгар.
— Я поспрашивал, — помотал головой Хадамаха. — Шамана Мапа… Медведь задрал!
— Ап! — Хакмар аж зубами щелкнул — так отвисшую челюсть подбирал. — Мапа? Медведь?
— Я б скорее поверил, что его зайцы загрызли или белки шишками забили. Насмерть, — продолжил Хадамаха.
Аякчан невольно огляделась — ее заяц шел с ними от стойбища Мапа, но растворился в лесах еще во время драки Амба с крылатыми. Похоже, Аякчан всерьез беспокоилась, что ушастый может пропасть в тайге!
— Шаман Амба утонул, — продолжил список странных шаманских смертей Хадамаха. — На реке лед стоял. Да и плавают Амба отлично — вода им как родное стойбище. Что с шаманом крылатых сталось, не знаю, но думаю, такое же… странное.
— С неба упал, например, — предположил Хакмар. — Убийство, Хадамаха?
Но ответил ему Донгар.
— Не убийство, однако. Я помню… — прошептал он, раскачиваясь, как в трансе. — Мой ученик, мальчишка совсем… В первый раз за душой больного пошел… Давно… Еще тогда… — он махнул рукой, отмахивая бездну времени, отделяющую его предыдущую жизнь от нынешней…
…Ученик шамана шел по мосту из конского волоса. Волос дрожал, и пружинил, и прогибался, по щиколотки окуная ноги ученика в реку крови, крови зарезанных и зарезавшихся, самоубийц и убитых, что стекала сюда из Среднего мира. С каждым погружением вспыхивала боль — в развороченном ударом клинка горле… в перебитой жиле на бедре… в измочаленных тупым костяным ножом венах на запястьях… Холодный, будто сосулька, меч вонзался ему в живот, и алая кровь окрашивала схватившиеся за древко пальцы. Копье всаживали в спину, выдирая наружу белые лохмотья легких и заливая кровью внутренности… Он шел, задыхаясь от боли, и знал, что боль — еще ничего. Стоит ему оступиться, не удержать равновесие на мосту из конского волоса, и он опрокинется туда, вниз, в кровавую реку, где каждая рана станет настоящей, и его разнесет в клочья, растворит в багряном потоке. Если не удержат его над рекой тёс, духи-помощники, какими наделил великий учитель Донгар Кайгал Черный, что пробегает по мосту из конского волоса, точно по ровной дороге идет!
Духи держали…
— Тяжелый, зараза кулева! — подтягивая ученика за плащ из медвежьей шкуры, хрипела черная выдра с железными зубами и глазами, полными Рыжего пламени.
— Тупой потому что… — прокряхтела в ответ семикрылая гагара, вцепляясь ученику в волосы. — Говорила Донгару — не бери его.
Рывок! Кровавый поток захлестнул ученика по колени, исторгнув из его груди вопль дикой боли. Его швырнуло вперед… и он обессиленно рухнул на покрытый золой черный берег.
— Перешел… Перешел… — прижимаясь к черной ледяной земле Нижнего мира, шептал он.
— Ты так силен, шаман! Так могуч! — прошелестел ему в ухо нежный девичий голосок. Ученик шамана вскочил… черные, как сама земля Нижнего мира, руки с алыми когтями обвили его шею, и на него уставились глаза… Много глаз — раскосых и узких, как щелочки, и похожих на семена цветов, вытянутых, с чуть приподнятыми уголками, и круглых, как монетки. Все эти глаза глядели с одного лица!
— Киштей, восьмиглазая дочь Эрлик-хана, с грудями такими огромными, что их приходится закидывать за спину, — пролепетал ученик шамана.
— Какой милый мальчик — сразу узнал! — рассмеялась Киштей, растягивая в улыбке черные, как у собаки, губы. — Хочешь, я буду с тобой? Отдай мне своих тёс, мальчик, и я буду с тобой!
— Э, ты чего удумал? Мы Донгару пожалуемся! А-а-а… — в два голоса заорали духи… и смолкли…
— …Молодой парень был совсем, — со снисходительностью и печалью взрослого, умудренного шамана вздохнул восседающий на поваленном стволе четырнадцатидневный тощий парень. — Молодой, зеленый… То есть черный, конечно, но все равно зеленый еще. Ему бы Киштей коленом в живот да кулаком по загривку…
— Нельзя бить женщину! — возмутился Хакмар.
— Ученик мой, однако, тоже так думал, — ощерился Донгар. И, глядя ему в лицо, никто не усомнился бы — вот уж и верно, черный шаман! — Назад-то в Средний мир его Киштей выкинула — на что он ей сдался? Духов своих он потерял, а шамана, потерявшего духов… Водой его раздавит, в земле утонет.
— По-моему, чудак твой ученик был — ну полнейший! — не мог успокоиться Хакмар. — Ему понравилась тетка с черной кожей, красными когтями и восемью глазами!
— А они как ее грудь видели, так в глаза ей уже не смотрели! Шаманские ученички! — зло бросила Аякчан. — Сестричка Киштей многих на этом поймала. На эти… Я тоже помню.
— Шаманы погибли, потому что отобрали их духов? — поинтересовался Хадамаха. — Кто? Дочки Эрлик-хана?
— А что вы на меня пялитесь? — возмутилась Аякчан. — Когда здешних шаманов поубивали, я еще в школе училась и против старшей наставницы Солкокчон Трижды Шелковой интриговала!
— Ай-ой, это хуже, чем пытки и смерть, или лучше, однако? — деловито поинтересовался ошарашенный очередным сложным словом Донгар.
— По-разному бывает, — неопределенно отозвалась Аякчан и почему-то потерла бок, точно вдруг заболели давно сошедшие синяки на ребрах. От ударов твердой наставнической пяткой.
