«Да что они меня в вожаки загоняют!» — расстроился медведь.
— Но больше всех благодарю тебя, что ты вызвал моего отца из царства Эрлика и дал ему отомстить. — Она взмахнула крылом, всколыхнув ветер, и склонилась перед сидящим под сосной Донгаром. — …Донгар Кайгал, Великий Черный Шаман, тот, кто возвратился!
— Я тоже видела и слышала достаточно! — Золотая тигрица в человеческом облике выступила из царящего меж стволами сосен сумрака. Тигры ее охраны скользили неслышными шагами. — Нет обиды между Амба и крылатыми. Я скорблю о твоем отце вместе с тобой, дочь шамана. — Золотая сочувственно кивнула крылатой. — А ты… — она наклонилась над Куту-Мафы и сгребла шерсть у него на загривке в кулак. — Если хотел власти, племянник… почему не собрал племя, не потребовал имя вожака для себя?
— Все равно они выбрали тебя! — взвизгнул Куту-Мафы, дергаясь в хватке тетушки. — Всех вас ненавижу!
— Почему они выбрали меня? — Золотая разжала руку и вытерла ладонь об халат. — Не потому ли, что ты лижешь пятки чужому шаману, который хочет погубить наше племя?
Ответа она не услышала.
— С тобой все понятно… — Золотая скользнула взглядом по Тасхе. — С детства за братцем как второй хвост таскалась! Охранять их! — Пришедшие с Золотой тигры сомкнулись вокруг брата и сестры. — Я вас тоже благодарю. Вот уж не думала, что буду благодарна мальчишке-Мапа, да еще и девчонке-жрице, и уж вовсе не гадала, что Великому Кайгалу придется спасибо говорить! — Она покосилась на Донгара, кажется сомневаясь, что вот этот нахохлившийся, как обиженный вороненок, паренек — черный шаман!
— Вы обе очень такие величественные, аж слезу прошибает, — проворчал медведь. — Я сейчас тоже долго говорить буду, как мы с нашего мишки и его подельников две шкуры спустим — одну медвежью, одну человеческую — и как я сам себе сильно благодарен, что их всех поймал.
Золотая Амба повернулась к нему, и ее губы растянулись в недобром оскале:
— Нагле-е-ец! Будто не медведь, а тигр.
— Прежде суда расследование провести, — проворчал медведь. — Два важных вопроса есть. Маленькая драка — Канда ножи-копья продает, богатеет. Большая битва — перебьем друг друга, никого не останется. Никого не останется — с кого Канда богатеть станет? Зачем Канде нас стравливать? Второй вопрос еще серьезнее. Где мои штаны, Аякчан?
Свиток 30,
в котором Хадамаха допрашивает злодеев и они раскрывают свои злодейские планы и мотивы
Не принесла! — продолжал реветь медведь. — Умгум, мои штаны ее летные качества снижают! Как без штанов допрос вести? Мне же зубы мешают!
— Тебе без штанов мешают зубы? — озадачилась Аякчан.
— Эти зубы мешают говорить! — рявкнул медведь. Слава Дуэнте, вокруг все свои, привычные, они его понимают! — Чтобы у меня стали другие зубы, мне нужны штаны!
— Ну давай я проведу допрос! — равнодушно предложила Аякчан. — Подожгу каждому что-нибудь жизненно важное.
— Соревнование, как на праздник Большого Дня, — обрадовался медведь. — Кто шустрый, расскажет все мне! Кто замешкается — пожалуйте к госпоже жрице. Самого неторопливого-молчаливого ему отдадим… — кивнул он на Донгара. — Для черношаманских опытов!
— Я — злой! — раздался в ответ ломкий от стыда и печали голос Донгара. — Правильно про нас люди говорят: все черные шаманы плохие, однако, а хуже меня и вовсе нет!
— Спасибо, друг! Очень ты правильно и вовремя высказался! — глядя в разом побледневшие физиономии подследственных, прочувствованно рыкнул медведь. Даже сквозь подсохшую кровавую маску на лице старшего Биату проглядывала бледность. — Слышали, что черный шаман сказал? Так зачем Канде наши драки?
Обескрыленный крылатый и неспособный превращаться в медведя Мапа заговорили одновременно:
— Не знаем мы! Он не говорил! Он только сказал, так хотят духи!
Медведь повернул голову в сторону Донгара. Несмотря на снедавший черного шамана стыд за собственную злобную натуру, на губах его мелькнула презрительная улыбка — «хотят духи» он явно считал шаманской лапшой на доверчивые звериные ушки. Ему видней, он шаман. Хотя разговор с Калтащ насчет духов, подумывающих избавиться от людей, сидел в памяти, как заноза в лапе. Медведь отогнал ненужные сейчас мысли и властно рыкнул на подозреваемых:
— По одному! Давай ты! — он указал на брата Биату.
— Вот такие вы, стражники! — тихо присвистнул Черноперый. — Даже на допросах своим потакаете, а чужих сразу… на опыты. — Он опасливо покосился на понурого Донгара.
— Ты меня позоришь! — с упреком рявкнул медведь-Хадамаха на старшего брата Биату. — Зачем с Кандой связался — чтобы каждый кур щипаный твоего соплеменника теперь попрекал?
— Какой я тебе свой! — ощерился вдруг Биату — даже на человеческом лице оскал смотрелся вполне по-медвежьи. И не скажешь, что перекидываться не может. — Я перекидываться не могу! — точно отвечая на Хадамахины мысли, заорал Биату. — Вы меня, такого, разве за своего держите? Я взрослый уже! Я берлогу отрыть, жениться хотел! Только какая Мапа за меня пойдет?
— Умгум, — неловко буркнул медведь. Для медведицы человеческий муж что первый блин — оба комом.
— Люди в человеческом селении меня тоже за своего не считают, — остывая так же быстро, как и вспыхнул, поник Биату. — Для них я Мапа. Я уехать хотел. Далеко, в город… — он с тоской поглядел на Хадамаху. — А позвали тебя! Родичи городские, каменный мяч, приглашение в команду… — Тоска во взгляде сменилась ненавистью. — Тебе-то зачем, тебе и в тайге хорошо! А для меня город — это жизнь! Только в городе богатым надо быть, иначе кому я там нужен. А тут Канда… Говорит, станешь делать что велю, будет тебе на что жизнь в городе начать. Не обманул. — Биату бледно усмехнулся. — Главное, говорит, чтобы вы из долгов не вылезли, ну и чтобы возненавидели друг друга…
Биату завопил — громадный черный медведь навалился на него всей тушей. Когти сомкнулись на плечах, подминая Биату, желтые клыки, способные в один укус раздавить ему голову, оказались у самого лица.
— Так это вы на обоз Мапа напали? — заревел медведь, и от этого рева Биату казалось, что волосы с его головы сейчас сдует, как шапку. — Больше некому, говори, вы? Наших парней убили — вы?
Биату почувствовал, как кости его от ужаса превращаются в рыбный студень, а стиснутое спазмом горло не способно пропустить ни слова. И вот когда он понял, что сейчас умрет от страха… стало еще страшнее. С другой стороны на него с визгом налетела жрица:
— Кто их сжег? Говори! Местная жрица? Кто? — Глаза жрицы были Огненные, страшные, сине-золотые искры посыпались ему в лицо.
Крылатый с воплем шарахнулся в сторону и попытался отползти подальше, пока не уперся в лапы тигров.
— Не знаю я! — отчаянно орал Биату. — Они мертвые были! Горелые! Мы только товар забрали! Товар!
Медведь разжал когти и откатился в сторону. Так и остался лежать громадным меховым клубком.
— А остальные? Другие братья Биату? — наконец глухо сказал он. — Им плевать было, что их соплеменники мертвые лежат… До костей прожаренные. Что они обоз заберут, а племя голодать будет…
— Чурбачки! — скривился Биату. — Я сказал им, что это сделали наши враги, а товары из обоза нам нужнее. Чтобы бороться. Ради счастья и свободы медвежьих племен всего Сивира!
— Бороться. Куртки одинаковые, под цвет соснового ствола шить. Шапки блином носить. И верно — чурбачки, — повторил медведь. — А вы с Кандой их подонками сделали. — И он отошел в сторону, переваливаясь, как тяжко раненный. И ткнулся лохматым лбом в ствол сосны. Донгар переполз к нему и положил руку на лапу.
— Не грусти, Хадамаха. Ты не один, однако. Вдвоем печалиться будем! — торжественно пообещал он.
«Вот спасибо — как бы я без его помощи с такой нелегкой задачей справился!» — мрачно подумал медведь.
Биату осторожно сел, ощупывая руки и плечи — не верил, что все цело.
— Госпожа жрица, а если я вам чего скажу… — косясь на Аякчан, предложил он, — …мне послабление выйдет?
— Я не сожгу тебя живьем, как тех несчастных из обоза, — надменно согласилась Аякчан.
— Госпожа жрица ошибается, — заторопился Биату. — Госпожа жрица думает, что другая госпожа жрица… старая, которая у Канды в доме живет… что она обозников пожгла. А только не она это!
Свиток 31,
или жуткая история про огненных волков
Остальные братья Биату забрались в походные палатки из нерпичьих шкур, и старший наконец перевел дух. Он сидел у затухающего костра и устало злился. Все в нынешнем походе было не то и не так, но хуже всех оказались сами братья Биату! Казалось бы, есть у них старший брат, вот и слушайся молча, тем паче что своих мозгов под толстенной лобной костью сроду не водилось! Нет, туда же, к умным людям со своими медвежьими мордами! Вопросы задают! Почему он, старший брат Биату, говорит, что шаман Канда им друг, а вожак Эгулэ кроет Канду всякими непотребными таежными словами? И почему вдруг плохо, что Эгулэ снарядил обоз с товарами, если в городе дадут за добычу хорошую цену? И если дадут, так, может, вовсе и не нужно братьям Биату бороться за счастье всех Мапа на Сивире — прибытков от обоза хватит для медвежьего счастья! И приходилось до хрипоты уговаривать, обвинять Эгулэ в предательстве и намерении присвоить добычу племени себе, превозносить Канду и делать загадочное лицо, намекая, что некоторые сложные моменты таежной политики им, простым медведям, знать не полагается! Счастье его, что догадался втянуть в отряд сынков тети Хаи да внучка дедули Отсу, из которых умение думать собственной головой еще в медвежатах было выбито тяжелой родительской лапой, а взамен вколочена привычка молчать и слушаться.
