— Я пообещал, что не убью его, — уточнил Понтер. — И я не убил. Но… — Он пожал своими массивными плечами. — Первоначально я собирался просто предупредить его, что я опознал в нём насильника, чтобы он никогда больше не совершал преступлений. Но когда я его увидел, учуял его зловоние, зловоние, которое он оставил на одежде последней жертвы, я не смог сдержаться…
— Боже мой, Понтер. Ты ведь знаешь, что это значит: он теперь на коне. В любой момент, когда ему вздумается, он может донести на тебя. Подозреваю, что вопрос о том, виновен ли он в изнасилованиях, суд даже не станет обсуждать.
— Но он виновен! И я не смог смириться с мыслью, что ему ничего не будет за его преступление. — А потом, видимо, чтобы упрочить свою защиту, он повторил последнее слово во множественном числе: — Преступления, — напоминая Мэри, что она не была единственной жертвой Корнелиуса Раскина, и что второе изнасилование произошло потому, что Мэри не сообщила о первом.
— Его родственники, — сказала Мэри в ту же секунду, как мысли пришла ей в голову. — Его братья, сёстры. Родители. Господи, скажи мне, что ты ничего им не сделал!
Понтер склонил голову, и Мэри подумала, что он собирается признаться в других нападениях. Но не это было причиной его стыда.
— Нет, — сказал он. — Нет, я не тронул другие копии генов, которые сделали его тем, кто он есть. Я хотел наказать его — заставить его страдать так же, как страдала ты.
— Но теперь он может заставить страдать тебя, — сказала Мэри.
— Не волнуйся, — ответил Понтер. — Он никогда не расскажет, что я сделал.
— Почему ты так уверен?
— Обвинение против меня будет означать, что его собственные преступления выйдут на свет. Пусть не на моём суде, но на отдельном процессе, ведь так? Наверняка ведь здешние принудители от него не отстанут.
— Возможно, — сказала Мэри, всё ещё кипя внутри. — Но судья может решить, что ты его уже достаточно наказал. В конце концов, канадские законы считают кастрацию слишком тяжёлом наказанием даже за изнасилование. Так что если он уже понёс это наказание, то судья может постановить, что накладывать на него другое, менее тяжёлое наказание в виде лишения свободы не имеет смысла. И в этом случае он ничего не потеряет, а ты отправишься в тюрьму за то, что сделал с ним.
— Даже в этом случае о том, что он насильник, станет широко известно. Это не может не повлечь нежелательные для него социальные последствия.
— Мы должны были сперва всё это обсудить!
— Как я уже сказал, у меня не было намерения совершать эту… это…
— Месть, — сказала Мэри безразличным тоном, словно зачитывая слово из словаря. Она медленно покачала головой. — Ты не должен был этого делать.
— Я знаю.
— Но сделав это, ничего мне не сказать! Чёрт возьми, Понтер, у нас не должно быть друг от друга секретов! Какого чёрта ты ничего мне не сказал?
Понтер посмотрел на пустынную пристань, на холодную серую воду.
— Я уверен, что в этом мире мне ничто не угрожает, — сказал он, — потому что, как я сказал, Раскин никогда не расскажет о том, что я с ним сделал. Но в моём мире…
— Что в твоём мире?
— Не понимаешь? Если о том, что я сделал, станет известно в моём мире, меня посчитают чрезмерно агрессивным.
— Ты веришь, что Раскин сохранит тайну, но не веришь, что сохраню я?
— Не в этом дело. Вообще не в этом. Ведь всё записывается. В архиве алиби будет запись о том, как я тебе рассказываю, и в твоём архиве будет запись о том же самом. Даже если ни один из нас не проронит ни слова, всегда есть вероятность, что суд потребует раскрытия твоего или моего архива, и тогда…
— Что? Что?
— И тогда буду наказан не только я, но и Жасмель с Мегой.
Господи, подумала Мэри. Всё идёт по кругу.
— Прости меня, — сказал Понтер. — Мне очень стыдно — и за то, что я сделал с Раскином, и за то, что не сказал тебе. — Он попытался заглянуть её в глаза. — Поверь мне, носить этот груз было совсем не легко.
Внезапно Мэри осенило.
— Скульптор личности!
— Да, именно поэтому я ходил к Журарду Селгану.
— Не из-за моего изнасилования… — медленно произнесла Мэри.
— Нет. Не напрямую.
— …а из-за того, то ты сделал по поводу моего изнасилования.
— Именно.
Мэри испустила долгий вздох; гнев — и многое другое — словно улетучивались из её тела. Он не стал думать о ней хуже из-за того, что её изнасиловали…
— Понтер, — тихо сказала она. — Понтер, Понтер…
— Я люблю тебя, Мэре…
Она медленно покачала головой, думая о том, что делать дальше.
Глава 34
И это стремление гонит нас вперёд и вдаль…
Бристоль-Харбор был мечтой застройщика по имени Фред Саркис: пять роскошных многоквартирных домов, стоящих над глинистым обрывом на берегу озера Канандэйгуа. Озеро, одно из Фингер-Лэйкс в штате Нью-Йорк, было заполнившейся водой длинной глубокой бороздой, оставленной в ландшафте последним оледенением.
Бристоль-Харбор был построен в начале 1970-х, до того, как экономика Рочестера и многих других городов верхней части штата Нью-Йорк отправилась в канализацию. Это было причудливое произведение своей эпохи, такое же, как Хабитат[42] на Экспо-67. Когда Мэри впервые его увидела по рекомендации Луизы Бенуа, то подумала, что следующий фильм про Человека-паука нужно снимать именно здесь: мешанина мостов, соединяющих многоуровневый гараж со зданием, где располагались жилые квартиры, была бы естественной средой обитания прыгучего такелажника.
Однако по-видимому дела пошли не совсем так, как планировалось, потому что несмотря на близость поля для гольфа прямо через дорогу и лыжного центра на горе Бристоль-Маунтин неподалёку в жилом комплексе постоянно имелось большое количество квартир для аренды или на продажу. Женщина-риэлтор, с которым разговаривала Мэри, разливалась о том, как Пэтти Дьюк и Джон Астин[43], когда только поженились, останавливались здесь на лето. Мэри подозревала, что когда оно узнает, что здесь жили двое неандертальцев, рассказ об этом станет ещё одной частью плана обработки потенциального покупателя.
Мэри сняла здесь двухуровневую квартиру с двумя спальнями площадью 1000 квадратных футов. В ней всё ещё лежал уродливый мохнатый ковёр оранжевого цвета, оставшийся, должно быть, со времени постройки — Мэри не видела ничего подобного уже целую вечность. Однако вид из окна был изумительный — прямо на озеро и противоположный его берег. Вид с верхнего балкона, на который выходила главная спальня, ничего не загораживало; нижний же частично прикрывали верхушки деревьев, упорно цепляющихся за край осыпающегося обрыва. С любого из них была видна зацементированная дорожка, ведущая к отдельно стоящей лифтовой башне; лифт спускался на сотни футов вниз к самой воде, где располагалась пристань и искусственный пляж.
— Какое, однако, интересное место, — говорил Понтер, стоя на нижнем балконе и держась за ограждение обеими руками. — Современные удобства посреди живой природы. Я как будто вернулся назад в свой мир. Почти.
Мэри воспользовалась на балконе электрическим грилем, чтобы зажарить купленные в «Вегмансе» стейки. Понтер продолжал любоваться озером, тогда как Адекору более интересным показался ползущий по ограждению крупный паук.
Когда стейки были готовы — с кровью для мужчин, хорошо прожаренный для неё — Мэри накрыла на стол, и Понтер с Адекором вгрызлись в свои, держа их затянутыми в обеденные перчатки руками; Мэри воспользовалась ножом и вилкой. Конечно, ужин — лёгкая часть, думала Мэри. Рано или поздно кто-то неизбежно поднимет вопрос о…
— Итак, — сказал Адекор, — где мы будем спать?
Мэри сделала глубокий вдох.
— Я думаю, мы с Понтером могли бы…
— Нет-нет-нет, — сказала Адекор. — Двое сейчас Порознь. Сегодня с Понтером сплю я.
— Да, но это мой дом, — сказала Мэри. — И мой мир.
— Это неважно. Понтер — мой партнёр. Вы двое ещё даже в союз не вступили.
— Пожалуйста! — сказал Понтер. — Давайте не будем спорить. — Он улыбнулся Мэри, потом Адекору, но несколько секунд молчал. Потом неуверенно предложил:
— Вообще-то мы могли бы спать все вместе…
— Нет! — сказал Адекор, и одновременно то же самое сказала Мэри. О Боже! — подумала она. — Менаж-а-труа с гоминидами!
— Я правда думаю, — продолжила Мэри, — что правильнее будет нам с Понтером…
— Это полный хрящ! — перебил её Адекор. — Очевидно, что…
— Возлюбленные мои… — заговорил Понтер, но, видимо, из-за того, что «мэре» означало по-неандертальски «возлюбленный», он замолк и начал снова другими словами: — Обе мои любви, — сказал он. — Вы знаете, как сильно я к вам привязан. Но Адекор прав: при обычных обстоятельствах в это время месяца я был бы с ним. — Он протянул руку и нежно коснулся Адекора. — Мэре, ты должна к этому привыкнуть. Ведь так оно будет до конца моих дней.
