Филипп по-прежнему занимал разрисованную комнату еврея Манассии. Он продолжал читать. Запоем. Особенно он любил читать Ветхий Завет вместе с Ребеккой, которая, отказывая себе во всем, купила ему экземпляр на английском языке. Они стали близки как никогда. Филиппу нравилось, что Ребекка отвергала ухаживания других мальчиков и всегда первой становилась на его защиту.
— Когда все закончится, — говорил он ей, — я, мама и ты поедем в Грецию или в Италию и будем там счастливо жить.
Все заключенные Флит были возмущены несправедливостью наказания Шеннон Глэсби. Ее пример не остался без последствий. После первой петиции было проведено расследование о законности расценок, которые Хаггинсы установили во Флит. Сэра Питера Кинга до глубины души потрясли условия «казематов». И тогда несколько мужчин из Господского дома, в том числе Джеймс Кавено, решили подхватить факел, зажженный Шеннон, и направить новые петиции, обличающие управляющего и его мелкие сделки с законом. С 1723 по 1727 год было написано не менее дюжины петиций.
Ни одна из новых петиций не вызвала такого оглушительного скандала, как первая, но, шаг за шагом, они урезали возможности Хаггинсов манипулировать и удлиняли список их злоупотреблений.
В 1728 году произошло событие, на которое узники и не надеялись: Джон Хаггинс, измученный яростными нападками заключенных и допросами в суде по делам о несостоятельности, судей которого многочисленные петиции поставили в сложное положение, отказался от борьбы, получив на это согласие своего сына.
Хаггинсы выставили на продажу свою должность пожизненного управляющего за пять тысяч фунтов стерлингов, то есть за сумму, в которую она им обошлась.
Эта новость была воспринята с самым глубоким облегчением за всю историю Флит.
Филипп бросился к «Глазу Каина», чтобы через решетку сообщить об этом матери.
Шеннон просто сказала:
— Это хорошо.
Вскоре все узнали, кто будет преемником Хаггинсов. Его звали Томасом Бэмбриджем.
Это был маленький коренастый мужчина, почти без шеи, с лицом, похожим на морду дога, с выступающим подбородком. Узнав о вероятном смещении Хаггинсов, Шеннон подумала: «Даже если нам придется иметь дело с новой скотиной, он, по крайней мере, будет знать, что далеко не все позволено в долговой тюрьме!»
Поддерживаемый Августусом Муиром, Томас Бэмбридж, которого узники уже знали как помощника управляющего, оказался намного хуже, чем Хаггинсы вместе взятые.
Бэмбридж ужесточил правила выхода в город, наказания стали более суровыми. Он был пособником преступников Лондона. Когда те хотели получить выкуп за какого-нибудь несчастного, они прятали его во Флит. Если Бэмбриджу не хватало денег, он приказывал схватить любого прохожего и требовал от него уплатить несуществующий долг. Он подделывал документы, увеличивая и без того огромные долги заключенных. Он не ставил семьи в известность о смерти узника, чтобы и дальше получать деньги, а чтобы сломить тех заключенных, которые не платили вовремя за жилье, он ввел во Флит пытки.
Бэмбридж решительно покончил с практикой петиций. Без ею ведома ни одна записка не могла оказаться за пределами тюрьмы или попасть внутрь. Привратники стали регулярно обыскивать узников.
Джон Хаггинс рассказал ему об особом случае Шеннон Глэсби, пожизненно брошенной в одиночную камеру.
— Не стоит беспокоиться по этому поводу — она не выйдет оттуда при моей жизни! — пообещал Бэмбридж.
Но Бэмбридж был не только менее хитроумным, но и менее осторожным, чем его предшественник. Однажды, столкнувшись с юным Филиппом, Бэмбридж увел его в свой рабочий кабинет:
— Мне плевать, что ты незаконнорожденный сын Августуса Муира! С тем же успехом ты мог бы быть выродком Валпола или архиепископа Кентерберийского. Меня это нисколько не беспокоит. Здесь я хозяин. И никаких поблажек! Веди себя тихо, мальчишка. Пошел вон!
Бэмбриджа обрадовало то, какое впечатление произвело на четырнадцатилетнего мальчика его «разъяснение».
Только однажды Филипп спросил Шеннон, кто был его отцом.
— Забудь об этом, — сказала Шеннон. — Если я когда-нибудь и назову тебе его имя, то только на смертном одре.
Августус Муир! Человек, которому, как знал Филипп, они должны были двенадцать тысяч фунтов стерлингов.
В четырнадцать лет Филипп оставался точной копией Шеннон. Он уже перерос Ребекку на целую голову. Худой, бледный, печальный и малоразговорчивый, он ни с кем не делился своими думами. Внутренняя тюрьма сына была сродни тюрьме матери.
Филипп не поделился сделанным открытием с Ребеккой. Он тем более ничего не сказал ни Стэндишам, ни Гудричам. Он пошел на Родерик-Парк и стал рассматривать огромный дворец своего отца.
Через тридцать семь лет после реставрации это здание, которое символизировало для Муира освобождение от тирании клана Монро, по-прежнему оставалось самым большим жилым домом Лондона.
Филипп залез на ветви ясеня, росшего на улице, чтобы иметь возможность увидеть, что происходит внутри. Листва надежно защищала его от любопытных глаз.
Вскоре Филипп познакомился с распорядком дня Августуса Муира. Муир, по-прежнему одержимый какой-то манией, неукоснительно придерживался строгого расписания. Филипп узнал, когда Муир вставал, ужинал, принимал посетителей, в какие дни и часы покидал свой дворец, отправляясь на заседания Тайного совета короля или парламента или же в контору своей Фактории.
Глядя в окна, Филипп понял, где располагаются кабинет, гостиные и спальня Муира. Он даже догадался о напасти, не дававшей покоя старому шестидесятилетнему мужчине: о его бессоннице. Когда наступала ночь, он заранее знал, в какой момент зажжется свет у изголовья кровати Муира.
Филипп навел справки о разнообразной деятельности Муира и узнал, что тот оказался в центре скандала: в Лондоне появился памфлет «Адвокат моряков». Предполагаемый автор памфлета, некий Джеймс Оглеторп, молодой многообещающий парламентарий, разоблачал возмутительные условия вербовки и бесчеловечное обращение с моряками не только на королевском морском флоте, но и на частных торговых флотах, в том числе и на флоте Августуса Муира.
Джеймс Оглеторп обвинял Муира в том, что тот, пополняя экипажи своих кораблей, забирал людей из тюрем, не обращая никакого внимания на их права и продолжительность сроков заключения.
Прочитав «Адвоката моряков», общество забеспокоилось об условиях жизни моряков, точно так же, как оно забило тревогу, узнав из петиции Шеннон Глэсби о страданиях заключенных должников.
— Подобное возмущение свидетельствует о глубоких изменениях в нашем обществе, — заявил Оглеторп в Палате лордов 12 декабря 1728 года. — Разве мы не присутствуем при рождении нового общественного мнения? Альтруизм!Вспомните об актах благотворительности и пожертвования, которые множатся с каждым годом, о все более многочисленных богадельнях и сиротских приютах, появляющихся стараниями добросердечных и благородных людей. Цивилизованный мир все нетерпимее относится к страданиям и несправедливости! Свет филантропии становится все ярче!
На что Августус Муир с негодованием ответил:
— Вместо того чтобы радоваться, надо сожалеть, что сердца людей нашего прекрасного королевства смягчаются! Жизнь у моряков тяжелая, это факт, и бесполезно лить слезы по этому поводу. Отнеситесь к ним ласково, и на наших кораблях останутся лишь одни бабы. Англия живет за счет внешней торговли и только лишь за счет внешней торговли, а значит, жизнь ей дают наши моряки. Ваша филантропия уничтожит процветание!
Суровость Муира никого не удивила. Весь Лондон знал, что богатый немец превратился в жестокого мизантропа.
Однажды вечером, как обычно, Филипп был на своем посту перед дворцом на Родерик-Парк. Он стал свидетелем того, как после заседания Королевского совета под председательством Валпола во дворец вернулась карета.
Филипп увидел, как карета скрылась за большими воротами, и спрыгнул с дерева, намереваясь вернуться во Флит.
Но тут он неожиданно увидел молодого мужчину.
