сказал я Крамницу. — Вашу историю тоже изложу. Но пока, Иван Адамович, придётся подождать.
Тут и Крамницу нечего было возразить, и мне нечем продолжить, а потому мы договорились подождать моей встречи с царём, на том я и откланялся.
Итак, наличие у Ташлина некоей ценной старинной рукописи можно было считать доказанным. Как и то, что именно её пытался украсть несчастный Чернов. И если мы с Крамницем не ошибались относительно желания Ташлиной и Данилевича обокрасть приказного советника, речь могла идти в том числе и о той же рукописи. Насколько я понимал, цели тут у Чернова и Ташлиной с любовником были разными — если купцу-собирателю та рукопись была нужна как украшение его собрания древностей, то неверную супругу и её сообщника скорее всего интересовали деньги, за которые оную рукопись можно продать. Вопрос: а кому продать? Кто мог бы её купить? Как мне представлялось, это должен быть некий частный собиратель и не абы какой, а отвечающий аж трём требованиям: он должен очень хорошо разбираться в старинных рукописях, чтобы понимать, что именно ему предлагают и сколько это стоит; он должен быть достаточно богатым, чтобы эту стоимость уплатить; и главное, он должен быть настолько одержимым собирательством, чтобы не задаваться вопросом, откуда вообще взялась рукопись у людей, в собирательской среде никому не известных. Как я понимал, продавцом тут выступал бы Данилевич, потому как фамилия Ташлиной могла бы навести покупателя на ненужные для продавцов вопросы. И, конечно же, отдельно стоял вопрос о том, удалось ли вообще Ташлиной с Данилевичем не то что продать рукопись, а и просто украсть её.
Скорее всего, не удалось. То есть украсть-то они её почти наверняка украли, но со столь же высокой степенью вероятности она была при себе либо у Данилевича, когда его застрелили, либо у Ташлиной, когда её отравили. А это, кстати, очень даже неплохой мотив для Ташлина. Куда более логичный, чем просто стремление наказать неверную жену и её любовника. Ещё бы разобраться, какое к тому отношение имеет баронесса фон Альштетт, и было бы совсем хорошо, но у баронессы, черти бы её взяли, алиби…
Кстати, если мои предположения верны, и женщина, сидевшая в карете, что увезла Ташлину (а с нею, надо полагать, и Данилевича) в последний путь, была сообщницей Ташлина, как и её «ряженый» кучер, встаёт вопрос, во сколько Ташлину обошлись их услуги. Как я понимаю, дёшево такие умельцы не взяли бы, и потому я снова вернулся к той самой ценной рукописи — сколько же она должна стоить, раз ради неё Ташлин пошёл на такие расходы?
Подумалось, что если царь дозволит обыск у Ташлина, вряд ли Крамниц эту рукопись у него найдёт — не такой Ташлин дурак, чтобы держать её сейчас дома. Одно убийство с ней уже связано, и если мои предположения верны, то и ещё два тоже. А где он может её прятать? У баронессы? В банке? В каком-нибудь тайнике?
…Обо всём этом я размышлял по дороге домой, сидя в извозчичьей коляске и щурясь на мартовском солнышке. А дома меня уже дожидался царский посыльный — урядник Кремлёвского полка, вручивший мне вызов в Малый Кремлёвский дворец на завтрашнее утро.
— Страшный ты человек, Левской, — насколько я понимал, государь изволил шутить, — страшный. Всё время прав оказываешься. Ты когда Леониду про воровство говорил, я ещё думал, посмотрю, как оно повернётся, а вышло по-твоему. Шум вокруг Палаты государева двора мне ни к чему, поэтому сделаем так, — царь ненадолго задумался. Мы с государем неспешно прохаживались по внутреннему дворику Малого Кремлёвского дворца, наслаждаясь тёплыми лучами солнышка, светившими в этот день уже и вправду по-весеннему. Царь сейчас, скорее всего, последний раз перед оглашением продумывал заранее принятое решение, я же размышлял, что страшным человеком меня называют третий уже раз и каждый раз люди, всё более и более важные. Первым был майор государева надзора Лахвостев, вторым — князь Бельский, тогда ещё не мой тесть, и вот теперь — сам государь. Расту…
— Сделаем так, — царь вышел из задумчивости. — В Ярославле и Твери, где предсказанное тобой воровство открылось, розыск будут вести губные под присмотром Палаты государева надзора. Серова и Варчевского я велю туда послать как бы по делам, там их и возьмут. А Ташлиным ты с этим приставом Крамницем сам будешь заниматься. И пока только по его жене. Вот как только вам с приставом ясно станет, причастен Ташлин к её смерти или нет, тогда и начнёте его по воровству трясти, но не раньше.
— Прошу простить, государь, — набрался я смелости возразить царю, — но там всё так перемешано, что, боюсь, уже и не разделить, где у Ташлина воровство, а где причастность к убийству жены.
— Это как же? — удивился Фёдор Васильевич, и мне пришлось рассказать откопанную Крамницем историю с рукописью из Ярославля и доложить, что Крамниц бьёт копытом и рвётся обыскать дом Ташлина.
— Тогда делайте, что хотите, — махнул рукой государь. — Висловатову я велю помалкивать и не мешать, но в Палату ты больше не ходи. И губным там без Палаты государева надзора делать тоже нечего. Надзорные с губными сами свяжутся.
Мне оставалось только принять царскую волю и порадоваться за Крамница.
— С тобой по-прежнему Леонид будет по этому делу связываться, — сказал царь. — Он у меня храбрый, тебя не боится.
М-да, любит государь пошутить… Юмор у нашего царя, конечно, своеобразный, но понимающую улыбку я обозначил.
— А за сестру свою, Левской, можешь быть спокойным, — царь неожиданно поменял тему беседы. — Она Леониду с самого начала по сердцу пришлась. Вы когда магазин на Ильинке открыли, Леонид мне сперва все уши прожужжал, какая красавица ему ножницы подносила алую ленту резать, и потом только про твои ружья да револьверы рассказывал. Вот так, — улыбка у царя на сей раз смотрелась по-настоящему доброй.
Что ж, раз так, то оно и к лучшему. Сам не так давно женился по велению сердца, и чувства Леонида хорошо понимал.
— И если что по части старых книг и рукописей узнать надо будет, обращайся к князю Белозёрскому, — царь вернулся к делу. — Я ему скажу, чтобы любую помощь тебе оказывал, какая потребуется.
Тоже хорошо, даже превосходно! Главный на сегодня знаток истории русской словесности уж точно с определением ценности той рукописи
