Автографы Пушкина становились для Томашевского решающим аргументом во всех сомнительных случаях, что при вынужденном недоверии к печатным текстам «Евгения Онегина» приходится признать совершенно оправданным принципом. Опираясь на автографы, исследователю удалось в подготовленном им тексте снять многие искажения, восстановить в целом ряде случаев авторские лексико-грамматические формы. Вот лишь некоторые примеры.
Гл. 1, ХLV, 11: «В обоих сердца жар угас». Так читается стих в черновом (ПД 834, л. 17 об.) и беловом (ПД 930, л. 21 об.) автографах. При подготовке главы к печати, переписывая текст с автографа ПД 930, Л. С. Пушкин сделал ошибку: «В обоих сердца жар погас» (ПД 153, л. 22 об.), которая осталась Пушкиным незамеченной и перешла затем во все печатные издания (два отдельных первой главы, 1833 и 1837 годов). В академическом издании Томашевский на основании рукописей совершенно справедливо восстановил пушкинское чтение.
Гл. 2, VIII, 6: «За честь его приять оковы». Во всех прижизненных изданиях: «…принять». В академическом издании лексически более точное авторское чтение «приять» восстановлено на основании чернового (ПД 834, л. 26) и двух беловых (ПД 931, л. 5 об.; и ПД 932, л. 1 об.) автографов.
На основании пушкинских рукописей восстановлены нарушенные во всех прижизненных изданиях грамматические формы: «Меж ими все рождало споры» (гл. 2, XVI, 1)[66] и «И между ими одичала» (гл. 8, V, 6)[67], «Друзья-соседы, их отцы» (гл. 2, XXI, 8), но «Соседи съехались в возках» (гл. 5, XXV, 7)[68]; «Воображаясь героиной» (гл. 2, X, 1)[69]; «К противуречию склонна» (гл. 5, VII, 4)[70]; «Выходят кольцы чередою» (гл. 5, VIII, 6)[71]; «Двойные окны, камелек» (гл. 8, XXXIX, 8)[72]; «Кусты сирен переломала» (гл. 3, XXXVIII, 12)[73]; и т. д. Исправлены искажения текста, повторявшиеся из одного в другое во всех прижизненных изданиях: «Там скука, тут обман и бред»(гл. 1, ХLV, 11)[74] вместо печатавшегося при жизни Пушкина «Там скука, там обман и бред»; «Читаю мало, долго сплю»(гл. 1, LV, 10)[75] вместо «Читаю мало, много сплю»; «Она влюблялася в романы» (гл. 2, XXIX, 3)[76] вместо «Она влюбилася в романы»; «Еще предвижу затрудненья» (гл. 3, XXVI, 1)[77] вместо «Еще предвижу затрудненье»; и т. д.
Подготовка критического текста «Евгения Онегина» в принципе не сводится к проблеме, какое издание выбрать за основу, как это можно было бы подумать по статье М. И. Шапира. Работа же Б. В. Томашевского с рукописями вообще, кажется, осталась вне поля зрения его современного критика. М. И. Шапир счел излишним сообщить читателям «Нового мира», что именно Б. В. Томашевскому принадлежит заслуга впервые полностью прочитать и опубликовать в виде наглядной росписи весь свод вариантов, особенно трудно читаемых в черновых автографах. Конечно, возможны последующие отдельные корректировки частных текстологических решений Томашевского, однако всякий честный исследователь «Евгения Онегина» не может не испытывать благодарности редактору академического издания за его подвижнический труд. «Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались?» — пенял в свое время Пушкин Рылееву за резкий отзыв о Жуковском. Зачем торжествовать с детским тщеславием, найдя ошибку в великом труде своего предшественника?
Отметим опять же, что некоторые неточности (или незамеченные опечатки), вкравшиеся в академическое издание, были исправлены впоследствии самим Б. В. Томашевским. Так, М. И. Шапир (стр. 158) приводит пример «лексического разночтения» из издания 1837 года, которое, «нарушив выбранные принципы, Томашевский ввел в основной текст академического „Евгения Онегина“ (т. 6, стр. 45):
В то время был еще женихЕе супруг, но по неволе;Она вздыхала по другом…
(гл. 2, XXX, 8 — 10)».
М. И. Шапир справедливо указывает, что во всех автографах[78], в обоих изданиях второй главы и в издании 1833 года ст. 10 читается: «Она вздыхала о другом», что чтение «по другом» в издании 1837 года, вероятнее всего, является опечаткой и ни на каком основании не может быть принято в академическом издании. Критик не указывает только на то, что эта ошибка была задолго до него замечена и исправлена в так называемом малом академическом издании 1956–1958 годов под редакцией Б. В. Томашевского[79]. «Там, где Пушкин начинает рассказ „о веселом празднике именин“ (5, XXV), — пишет М. И. Шапир в другом месте своей статьи, — в беловом автографе и в изданиях 1828, 1833 и 1837 годов говорится одно и то же: Съ утра домъ Лариной гостями / Весь полонъ <…> Несмотря на это в академическом собрании и в последующих изданиях набрано черным по белому: дом Лариных» (стр. 160). Ошибку академического издания критик заметил правильно, но умолчал, что и она была исправлена Томашевским все в том же десятитомнике 1956–1958 годов (т. 5, стр. 110).
Не будем настаивать, что текст «Евгения Онегина», представленный в академическом издании, вообще свободен от каких бы то ни было ошибок и погрешностей. М. И. Шапир правильно отметил ошибку в строфе ХLII гл. 6: «И шагом едет в чистом поле, / В мечтанья погрузясь, она…» (вместо: «…в мечтанье»). Так же, как и он, мы не беремся пока объяснить, почему Томашевский ввел в текст поправку Пушкина на экземпляре отдельного издания пятой главы («Слова: бор, буря, ведьма, ель»), не учтя аналогичную в третьей главе («Читать журналы. Право страх»)[80]. Разумеется, раскрывая имена в тексте романа, следует использовать редакторские угловые скобки. Впрочем, думается, из основного текста «Евгения Онегина» в академическом издании они исчезли не без участия издательства Академии наук, прославившегося своей борьбой с такого рода текстологическими «излишествами». Но дают ли эти огрехи повод к столь грозным и безапелляционным обвинениям? Едва ли. Нам, например, никогда не пришло бы в голову обвинить М. И. Шапира в исследовательской некомпетентности только на том основании, что он в своей статье приписал журнальную заметку М. П. Погодина С. П. Шевыреву (стр. 153, примеч. 32)[81]. И уж совсем смешно упрекать любого из редакторов академического собрания сочинений в отсутствии обстоятельного текстологического комментария. Кто бы из ученых спорил о необходимости такового! Что, М. И. Шапир не знает, как в 1937 году было (не Томашевским же!) искалечено академическое издание, директивно лишенное всякого рода «обстоятельных комментариев»? Не понимает, что жесткое распоряжение «руководящих органов» на этот счет было, по сути дела, худшим проявлением советской цензуры?
Впрочем, о цензуре М. И. Шапир, вероятно, имеет особое мнение: он видит в ней «социальный фактор духовной культуры, который стоит в одном ряду с литературной критикой, общественным мнением, читательским спросом и т. д.» (стр. 148). «Устранение цензурного вмешательства, не санкционированное автором, превращает текстолога в сотрудника оруэлловского Министерства правды, ибо не отражает ничего, кроме изменения политической конъюнктуры: явление одной культурной эпохи подправляется с точки зрения другой, из-за чего текст теряет свою историческую достоверность» (стр. 148). При этом даже прямое указание Пушкина, свидетельствующее о вынужденности замены, об осознанном «насилии над текстом», критику не указ. Стих «Царей портреты на стенах» (гл. 2, II, 7) появился в черновой рукописи (ПД 834, л. 24 об.) и был повторен без всякой альтернативы в двух беловых (ПД 931, л. 2 об. и ПД 932, л. 1). Однако, подозревая, что стих со словом «царей» может оказаться «непроходным», Пушкин в приготовленной для отправления друзьям в Петербург и Москву второй беловой рукописи (ПД 932) сам предложил (на полях) поправку: «Портреты дедов». Адресат этой поправки был автором вполне ясно обозначен: «Дл<я> ценз<уры>»[82]. Можно с полной уверенностью предполагать, что, не будь цензуры, не было бы и поправки. Зачем же сегодня искусственно создавать цензурный барьер между пушкинским текстом и читателем? Почему же мы не можем восстановить изначально присутствовавший в тексте романа авторский вариант? И почему возвращение к подлинной пушкинской рукописи должно лишить онегинский текст его «исторической достоверности»? М. И. Шапир, похоже, не отдает себе отчета, куда его может привести святое уважение к цензуре[83]: следующим шагом должно стать требование исключить из собраний сочинений Пушкина все его произведения, не печатавшиеся при жизни из цензурных соображений (оду «Вольность», послание к Чаадаеву «Любви, надежды, тихой славы…», ноэль «Ура! в Россию скачет…» и остальную политическую лирику и эпиграммы, «Гавриилиаду», «Медного всадника» и т. д.).
Случай со стихом «Царей портреты на стенах» не единственный. Аналогичный ему — в стихах:
