Впрочем, с самого начала жизнь Джеймса Патрика Джонса не была многообещающей. У него не было отца, а его мать не могла заботиться о сыне. Несмотря на то что в детстве он редко видел мать, в памяти Патрика запечатлелись ее каштановые волосы и изумрудно-зеленые глаза. Яркие воспоминания о них оживляли его беспросветное детство в трущобах Чикаго.
Иногда зеленые глаза стекленели от наркотиков и не замечали Джеймса. Тогда его отправляли в приют для детей-сирот. Через несколько недель или месяцев мать появлялась. Из изумрудных глаз ручьем лились слезы. И она брала сына к себе, но очень скоро вновь забывала о его существовании.
Когда Джеймсу было одиннадцать лет, его мать исчезла навсегда. Он так и не узнал, то ли она умерла где-то, то ли навсегда потеряла интерес к нему, потому что в жизни для нее гораздо больше значили наркотики, мужчины, удовольствия, чем ее собственный ребенок.
Поэтому Джеймс научился выживать и с матерью, и без нее. Когда он жил с ней, то совершал мелкие преступления, помогавшие ему выжить, – воровал еду, чтобы не умереть с голоду, одежду и одеяла, чтобы не замерзнуть в холодную чикагскую зиму. Кочуя без матери из одного приюта в другой, Джеймс тоже учился выживать, постоянно опасаясь всего – насилия, мира, любви…
Он жил в беспросветном, мрачном и сером мире, в котором властвовали зло и насилие, но его юные глаза выучились распознавать яркие краски даже в этом мирке. Глаза художника все примечали, а талантливые руки изображали увиденное. Пока другие дети забывались в наркотическом и алкогольном дурмане, Джеймс находил уединенные уголки и радовал себя рисованием.
Он выжил благодаря своему искусству и особой предусмотрительности.
Когда Джеймсу исполнилось четырнадцать лет, он решил, что на земле должны быть места и получше. Правда, отыскать их надежды было мало, однако мальчик дал себе слово, что найдет такие места.
Поэтому однажды ночью он сбежал из своего очередного дома, в котором жил чуть меньше месяца. И через пару дней попал в рай, где все было необыкновенно ярким и удивительно красивым, – он оказался в живописных горах Кентукки. Джеймсу удалось устроиться на работу в конюшню. Прежде ему никогда не доводилось иметь дела с лошадьми, но мальчик сразу же полюбил этих красивых и умных животных. Как-то утром он бесстрашно поехал верхом без седла и обнаружил у себя такой же талант к верховой езде, как и к рисованию.
Его дар – удивительная способность сливаться с конем – не остался незамеченным. Богатые мужчины и женщины стали просить его брать препятствия на их скаковых лошадях. Джеймс завоевывал ленты – все больше голубые – и медали – все больше золотые – и за короткий срок стал известен в элитарных кругах как один из лучших наездников мира.
Жизнь в чикагских трущобах осталась в прошлом, но он снова мог бы оказаться на исходной позиции, если бы богатые люди, чьих дорогих лошадей он выезжал, узнали о его мелких преступлениях. Поэтому Джеймс пришел к выводу: для того чтобы выжить среди них, надо стать таким же, как они, перенять их манеру вести себя, научиться говорить и одеваться так же, как они. Джеймсу без труда удалось изменить свой облик, и, хотя он и избегал отвечать на вопросы о своем происхождении, все дружно решили, что он просто «с восточного побережья» – возможно, из Гринвича, может, из Сент-Пола или же из Йеля или Гарварда.
В январе 1984 года судья Фредерик Баррингтон нанял Джеймса, чтобы тот за год подготовил его лошадей к Олимпийским играм в Лос-Анджелесе. Весь этот год Джеймс жил в домике садовника на ферме Баррингтона, расположенной в поместье судьи неподалеку от Луисвилла.
Джеймс знал, что судья – вдовец, но ему не было известно, что у Фредерика Баррингтона есть дочь – до тех пор, пока в июне семнадцатилетняя Памела не приехала из своей дорогой школы в Женеве на каникулы. Памела была красивая и очень испорченная девушка. Если она не получала того, чего ей хотелось, то становилась вовсе несносной. Впрочем, ей не приходилось много капризничать, потому что все ее желания мгновенно исполнялись.
Но вот семнадцатилетняя Памела захотела двадцатипятилетнего Джеймса. А Джеймс не захотел ее. Она была слишком молода, испорченна, к тому же это было слишком опасно. Джеймс решил, что не сделает ничего такого, из-за чего сможет лишиться места, где он впервые в жизни почувствовал себя человеком. Поэтому он вежливо, осторожно и дипломатично сопротивлялся Памеле.
Но Памелу это не устраивало, она не знала, что такое «нет», и не собиралась этого узнавать. Поэтому когда стало ясно, что Джеймс не собирается выполнять ее желания, Памела впала в неистовство. И захотела отомстить…
В ту июльскую ночь Джеймс рисовал у себя в доме, когда Памела постучалась к нему. Ее длинные наманикюренные пальчики сжимали наполовину опорожненную бутылку бурбона. Ясно было, что она и пила из бутылки.
Ледяным тоном Памела заявила, что только что занималась любовью с одним из многочисленных мальчиков, которые целыми днями болтались у их бассейна, но теперь ей нужен мужчина. То есть Джеймс.
Джеймс мягко отказал ей. Но Памела настаивала. Она была уверена, что добьется своего, ее раздражало, что он осмеливается говорить ей «нет». Памела попыталась засунуть горлышко бутылки ему в рот, но он резко оттолкнул руку девушки. Тогда она впилась своими длинными коготками ему в горло, пытаясь поцеловать его в губы. Джеймс отпрянул назад, но тут же острый ноготь пропахал кожу на его шее, оставив глубокую царапину.
Наконец с горящими от ярости глазами Памела вылетела из коттеджа. Джеймс расстроился, что его отказ вызвал такую бурную реакцию, но испытал настоящее облегчение, когда она наконец ушла.
Минут через десять он услышал звон разбитого стекла и неистовые вопли. Выскочив из дома, Джеймс побежал на крики и вскоре увидел Памелу на парадном портике особняка. Она лежала на ступеньках в изорванной и грязной одежде, а из ее испуганных глаз лились слезы. Джеймс шагнул было к девушке, чтобы помочь ей встать, но в эту минуту из дома вышел судья. Памела бросилась к нему с воплями: «Джеймс изнасиловал меня, папочка! Он изнасиловал меня!»
Поначалу Джеймс не мог поверить своим ушам, а потом до него постепенно дошел весь ужас ситуации. Но он все же надеялся, что судья, которого он так уважал и который частенько называл его сынком, все поймет…
Но, увидев, какой яростью полны глаза судьи, Джеймс понял, что должен бежать – бежать, чтобы выжить.
И Джеймс понесся что было духу, а ночную тишину еще долго нарушали вопли Памелы, вой полицейских сирен и яростный лай собак. То были страшные знаки того, что его ищут и что его мирная, спокойная жизнь закончилась навсегда.
