Не каждый день клан фантомов собирается у себя на базе в полном составе, включая всех разведчиков и снабженцев (себя и Ефремова, как вы помните, я к «фантомам» пока не причисляю). Сегодня выпадает как раз такой редкий случай. Поэтому из-за неизвестной угрозы Кунжутов первым делом отменяет все вчерашние распоряжения для тех, кто должен с утра отправляться в рейд, и приказывает им находиться в театре. Разумеется, будучи в боеготовности на случай дальнейшего обострения ситуации. Затем полковник формирует группу из трех добровольцев, которым предписывается отправиться на поиски академика и заодно попытаться определить источник зловещего шума. Папаша Аркадий, подобно мне, подозревает, что между отсутствием Ефремова и нервирующей всех «поступью командора» есть связь. Более того, возможно такое, что сам геолог и запустил этот дьявольский метроном. Впрочем, делать поспешные выводы лидер клана не торопится и нам не советует. Истину нужно искать в районе площади Гарина-Михайловского, а не здесь, сидя в полутора километрах от Поющего Бивня и строя бездоказательные теории.
Для участия в поисковой экспедиции вызываются добровольцами все боеспособные «фантомы» и, конечно, я. Кунжутов не забывает о своем вчерашнем обещании предоставить мне возможность взглянуть на Бивень и включает меня в группу, куда также входят рядовой Туков и страдающий болезнью Паркинсона боксер Кондрат. Последний из-за постоянно дрожащих рук плохо стреляет, зато может при необходимости тащить на себе в одиночку худосочного академика в то время, как мы с Мишей будем прикрывать их огнем. Вдобавок Кондрат знает нынешнюю привокзальную площадь лучше всех в клане, потому что в поисках продовольствия излазил вместе с Дросселем те места вдоль и поперек.
Выступаем с рассветом, под непрекращающийся аккомпанемент ритмичного буханья. Широкая и пустынная магистраль просматривается до самой площади. Лишь не до конца развалившийся ЦУМ перегораживает половину улицы оползнем из обломков своих верхних этажей, но обойти его не составляет проблемы. Мы двигаемся по правому тротуару, вдоль растрескавшихся фасадов, и всякий раз останавливаемся, прежде чем пройти мимо очередной стеклянной витрины. После чего рядовой Туков осторожно выглядывает из-за угла, дабы выявить наметанным глазом притаившуюся в здании вероятную угрозу. Пускай «фантомы» проходят этой дорогой не впервые и считают ее безопасной, есть вероятность, что с момента последнего рейда здесь мог обосноваться какой-нибудь залетный молчун или кибермодуль.
В отличие от Ефремова, который может расхаживать по городу не таясь и при желании даже горланить песни, наш ограниченный иммунитет к Mantus sapiens не позволяет нам такую несусветную роскошь. Да и Льву Карловичу не следовало бы сильно обольщаться по поводу своей неприкосновенности. Что стоит Душе Антея в одночасье сменить терпимость к старому знакомому на немилость? Любовь Фортуны столь же преходяща, как и та любовь, о которой мы беседовали с Ольгой на крыше Сибирского Колизея три часа назад.
Площадь Гарина-Михайловского! Место, где прежде жизнь не замирала ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом, ни в праздники, ни в будни. Что ж, такова судьба всех привокзальных площадей в любом крупном городе мира. Глядя на их извечное многолюдье, порой задаешься вопросом, что должно произойти, чтобы этот нескончаемый бег прекратился. Война? Стихийное бедствие? Техногенный катаклизм? Да будет вам! Глобальные потрясения лишь усилят здешнюю суету за счет военных и беженцев, которые неминуемо заполонят собой вокзал и прилегающие к нему территории. И тем не менее в Новосибирске эта, казалось бы, неразрешимая гипотетическая задача оказалась разрешена. Практическим путем. Просто и гениально, но уже не человеком и не привычными нам силами природы. Город еще окончательно не умер, а очаги некогда бурлившей в нем жизни иссякли. Унылое, но вместе с тем по-своему уникальное зрелище.
Равно как и Поющий Бивень, чья громада открывается нам в полной мере, едва мы огибаем развалины ЦУМа. Остроконечная колонна вымахала на сегодняшний день почти под триста метров и уже вплотную подобралась к покрову разумной мантии. При этаких темпах роста великан грозится вскоре вынырнуть над туманным морем и вызвать в мире очередной грандиозный переполох. Диаметр основания черного конуса в данный момент не превышает полусотни шагов, но учиненные им разрушения охватывают треть квартала. И зона эта расширяется прямо пропорционально росту Бивня. Он вырывается из земли словно наконечник циклопического бура и, медленно вращаясь, взрывает окрест себя землю вместе с возведенными на ней постройками.
Легендарный старый корпус отеля «Новосибирск» – почитай, первая выстроенная в городе высотка, чья история насчитывала без малого полтора века, – исчезла, обратившись в груду бетона, перемешанную с глиной и обломками соседних зданий. Башня нового пятидесятиэтажного гостиничного корпуса расколота чудовищными трещинами, и то, что она еще не упала, являет собой настоящее чудо. Которое может закончиться буквально в следующую минуту. На наших глазах от шаткой многоэтажки то здесь, то там отрываются куски облицовочных панелей, а сама она время от времени издает треск, как сосновый бор на лютом морозе. Мне страшно смотреть на нее даже с безопасного расстояния, не говоря о том, чтобы подходить к ней. Хочется надеяться, что Ефремову хватает его академического ума держаться подальше от нее.
Судя по всему, Поющий Бивень сотворен из кристаллического базальта, закаленного Душой Антея подобно склону «Кальдеры». Опоясывающие колонну спиралевидные грани-ребра предназначены, надо понимать, для прокладки ее пути сквозь земную твердь к солнцу. А вот обещанного Ольгой пения я не слышу, хотя, с ее слов, вблизи Бивня его гул должен терроризировать мне мозги с нешуточной силой. Но, похоже, я догадываюсь, почему этого не происходит. Песнь черного исполина вовсе не смолкла. Сегодня ночью по неведомой нам причине она переродилась в каменный набат, символизирующий начало нового этапа роста гигантского бурильщика. Или же какой другой его метаморфозы. И пусть Тихону Рокотову больше вовек не увидеть солнца, если он не прав!
То, что источником несмолкающих ударов служит именно Бивень, мы выясняем еще на подходе к площади. Чем ближе наша группа подступает к ней, тем отчетливее видит, как за долю секунды до каждого акустического импульса поверхность черной колонны едва заметно вздрагивает. А в следующий миг на нас и город обрушивается очередная звуковая волна. Она по-прежнему наносит ущерб лишь нашим нервам да слегка давит на барабанные перепонки, однако принцип «вода камень точит» подходит к ее атакам как нельзя более метко.
По прошествии нескольких часов шумового террора я продолжаю держаться молодцом, но то ли будет со мной завтра, если удары Бивня не прекратятся. Недаром древние китайцы взяли когда-то на вооружение пытку водой, день за днем методично капающей на затылок пленника и в итоге сводящей его с ума и ломающей волю. Казалось бы, где тут адские муки? Ну капает вода тебе на голову и пускай себе капает. А поди ж ты – не все, оказывается, у мудрых китайцев так просто. Дело в том, что капать она будет лишь в первые часы пытки. Затем – уже болезненно стучать по темечку не хуже барабанной палочки. А под конец, когда твое терпение будет готово лопнуть, падение каждой маленькой капли покажется тебе ударом увесистой деревянной колотушки. Такое вот изощренное восточное издевательство, используя которое, Душа Антея лишний раз подтверждает свою разумность. Естественно, при условии, что имеет место именно целенаправленная атака на наши нервы, а не отзвук какой-либо другой аномальной деятельности.
– Лупит, зараза, по воздуху, будто тревогу поднимает, – подмечает рядовой Туков, кивнув на Бивень. – У нас в деревне так в старину народ на собрание или пожар созывали. Выйдет, бывало, староста из конторы, возьмет монтировку – и давай в рельсу бить.
– Что за веселый народ живет в твоей деревне! – басит Кондрат. – Монтировкой – в рельсу? Во, блин, перкуссионисты!
– От сиониста слышу! – обижается Миша – бесхитростный парень, призванный на службу из маленькой таежной деревушки. – Сам подумай, откуда у нас в Семеновке сионистам взяться-то? Я ж сказал: в старину это было. Еще до того, как к нам электричество провели.
– Черт побери! – бранюсь я, вообразив, как к Поющему… то есть Гремящему Бивню со всех окраин «Кальдеры» стекается нечисть, и вдруг с ужасом осознаю, что кое-кому до меня уже приходила на ум подобная картина. И этот сопливый «кое-кто» даже зарисовал ее у себя в графическом планшете.
– В чем дело, товарищ капитан? – Туков замирает на месте и обеспокоенно оборачивается.
– Засек, что ли, кого, Тихон? – любопытствует боксер, мелко тряся подбородком. Но не от волнения или страха, а лишь по причине терзающего его паркинсонизма.
