В нем было очень много детско-сти, хотя внешне он всегда имел такую… мудро-ироническо-снисходительную мину по отношению к людям, которые на него случайно набрасывались…
Поехал он как-то раз с творческими вечерами не то в Иркутск, не то во Владивосток… Было ему лет семьдесят пять (возраст в его жизни никогда ничего не означал, потому что он всегда был бодрый и поджарый). Возила его заместитель администратора, девочка, которой было что-то около восемнадцати лет… Она его возила по клубам, сараям, воинским частям, рыбхозам и так далее, где Зяма увлеченно и стремясь увлечь читал Пастернака, Заболоцкого и Самойлова, а люди, из уважения к нему, всё это слушали, выпучив глаза… Потом Зяма над ними сжаливался и начинал рассказывать какие-то байки и анекдоты… Они просыпались и смеялись от души.
Когда артист ездит по стране с концертами, то у него есть какая-то болванка, на которую всегда нанизывается вся программа. Делается умный вид и говорится: «Да, кстати, я вот только что вспомнил…» — хотя вспоминаешь «это» уже 30-40 лет подряд…
Зяма был в этом плане среди нас, в данном случае актеров эстрады, первым. Он так органично делал вид, что «это» только что пришло в голову, что подозрений к заготовкам никогда не было. Он никогда не попадал в катастрофу, в которую рано или поздно попадает любой артист во время «чеса» (так раньше назывался график гастролей, когда в день нужно было играть три-четыре концерта). Со мной такое однажды случилось в городе Кургане, когда на третьем представлении я вот в этой же манере «да, кстати, я вот только что вспомнил…» начал рассказывать какую-то историю и, споткнувшись о подозрительную тишину в зале, ужаснувшись, понял, что говорил это минут десять назад… А у меня-то ощущение, что я говорил это на прошлой встрече, часа три назад!.. Мозги-то не подключены… Ну… Я, конечно, вяло вывернулся, сказав: «Это я вам сейчас показал — как бывает, когда артист… чешет…» и прочее.
С Зямой этого произойти не могло ни при каких обстоятельствах. У него была железная канва выступления, но каждый раз он рассказывал всё с таким удовольствием, так свежо и азартно, что зрители действительно уходили от него с ощущением случайного, но очень задушевного разговора.
Так вот, эта девочка, зам. администратора, где-то на четвертый день гастролей сказала Зяме: «Вы знаете, Зиновий Ефимович… Я вас так патологически обожаю, что хочу выйти за вас замуж». На что Зяма ей ответил: «Деточка, это вопрос очень серьезный… Спонтанно это не решается… Во-первых, ты должна познакомить меня со своими родителями… Кто у тебя родители?.. (Далее следует ответ девочки, кто у нее родители, типа: папа — в порту, мама — экономист…) Во-вторых: ты должна сообщить им о своем намерении и всё честно сказать — в кого… кто… Сколько папе лет?.. (Следует ответ, сколько папе лет.) Ну так вот, обязательно скажи, что твой жених (пауза)… в два раза старше… папы».
Этот случай для Зямы типичен, потому что влюблялись в него глобально. Как он это делал?.. В том-то и дело, что Зяма не делал для этого ни-че-го.
…В Мировом океане существует закон, сформулированный людишками как «запах сильной рыбы». Выражается он технически очень просто: тихая, штилевая, солнечная, невинно-первозданная гладь Мирового океана — сытые акулы, уставшие пираньи, разряженные электроскаты, растаявшие айсберги, вдруг, казалось бы, ни с того ни с сего всё приходит в волнение. Это где-то, может, вне черты осязаемой оседлости, появилась «сильная рыба», даже не она сама, а только ее «запах»… И идиотская безмятежность Мирового океана моментально нарушается.
В воспоминаниях Черчилля есть описание его встречи со Сталиным и Рузвельтом. Черчилль дал себе слово, что, когда войдет Сталин, он не встанет, а будет приветствовать его сидя. И вообще он про себя решил, что придет немножко позже. В назначенный час Черчилль вошел, припоздав… — Сталина нет… Через какое-то время вошел Сталин, и Черчилль через секунду понял, что он стоит… Я, разумеется, ни в коем случае не сравниваю Зяму со Сталиным, но… Магнетизм исходил от него всегда, и это свойство — не актерское.
Актеры — животные довольно странные…
Я своим студентам уже 42 года говорю: «Чем актер глупее — тем лучше». Мне, конечно, возражают: мол, как это так?.. если у актера мозгов нет, то что же тогда он сможет сказать зрителю со сцены?.. да и сколько актеров-философов!.. Но ведь недаром же говорят, что переиграть на сцене или в кино собаку, кошку или маленького ребенка почти невозможно. Для того чтобы это получилось, нужна определенная степень наива. Многие актеры играют мудрость, но это всё равно видно…
Нельзя сказать, что Зяма был мудрец, но… в нем была такая бездна интуиции, титанической памяти и способности увлекаться, что суммарно получалось, что он — очень умный актер. Потому, что он был необыкновенно свободен, как ребенок, что, на мой взгляд, представляет собою в искусстве более весомую ценность, чем ум мудреца.
Я всегда поражался и завидовал людям, которым не надо учить стихи. Зяма, Саша Володин, Миша Козаков, Эльдар Рязанов… — они стихи не учили. Они просто читали их и впитывали. Мгновенно. Как поэты. Прочли и впитали. Поэтому их поэтическая эрудиция была грандиозной. Они даже играли в такую игру: один читает пару строк, другой должен продолжить — кто первый запнется… Я не могу сказать, что мало прочел в этой жизни, но чтобы столько запомнить… столько?.. Мне это просто не под силу. А сколько Зяма учил текста, находясь уже в преклонном возрасте!.. Это же немыслимо!.. Мефистофель в «Фаусте» у Козакова… А Фейербах у Валеры Фокина — там же бездна текста… невпроворот… и какой сложный слог… Но Зяма был королем. Он был просто недосягаем.
А вот так задуматься… Война. Роковая ущербность. Существование долгие годы за ширмой, похожее на затянувшееся затмение… Потом постепенно, потихонечку, через голос, через тембр, через талант он вырвался из-за этой тряпки… Для того чтобы пройти такой путь и потом выйти на такие вершины мастерства, я убежден, необходимо большое мужество и нормальное человеческое честолюбие. Зяма всегда знал, что он собой представляет, как сейчас выглядит, как соотносится со всем остальным и со всеми остальными в каждый момент своего существования. В нем было достаточно нужного тщеславия.
Вот Зяма сидит за столом. Гости. Он царит. В любом застолье он занимал свою нишу. Он как-то затихал внутренне и созерцал, наслаждался разговором, рассматривал людей, как диковинных рыб.
Вокруг него всегда были люди соревновательные… Он приобретал их, словно выигрывая жизни на аукционе. И радовался потом своим «приобретениям», как ребенок. Он умел любоваться людьми. Слушать их и просто любоваться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
